сех большевистских войск во время Октябрьского переворота.
Большевистские войска, состоявшие под Сызранью главным образом из мадьяр, китайцев и латышей, с небольшим сравнительно количеством русских красноармейцев, были прекрасно вооружены артиллерией, чего у нас было очень мало. Поэтому, превосходя нас в 10 раз количеством вооруженной силы, они производили атаки на наши небольшие части, выставленные заставами на железных и грунтовых дорогах с таким расчетом, чтобы мешать большевикам бомбардировать тяжелой артиллерией город Сызрань. Вполне понятно, что, не имея подкрепления, эти части были постоянно охватываемы большевиками и мало-помалу под сильным артиллерийским огнем и натиском превосходящих сил были принуждены отступить к городу. Такое положение длилось приблизительно 14 дней и привело в состояние полного изнеможения наши части.
К этому времени у нас уже произошло соединение с оренбургским казачеством, имевшим свой собственный Орский и Актюбинский фронт, и с уральским казачеством, имевшим также свой собственный Уральский фронт, и таким образом образовался еще новый фронт, к югу от Самары, — Николаевский фронт, не говоря уже о фронте Ставропольском. К этому же времени пала Уфа. Падение ее произошло следующим образом: во главе всех большевистских сил города Уфы стоял подполковник Генерального штаба, оренбургский по происхождению, Махин, принявший от большевиков эту должность с разрешения Центрального комитета партии с.-p., с тем чтобы дезорганизовать советские войска и в нужный момент способствовать их поражению. Поэтому, когда чехи подошли к Уфе, Махин, вместе с набранным им штабом, дезорганизовав под конец всю защиту Уфы, скрылся, и большевистские войска оказались без какой бы то ни было команды и принуждены были уйти из Уфы, и неприступная цитадель, каковую представляла собой расположенная на горе и окруженная со всех сторон водой Уфа, пала без боя. Таким образом, в начале июля значительная часть заволжской территории освободилась от советской власти и вместе с тем образовалось несколько фронтов и несколько армий, требовавших объединения командования в одних руках.
Силы, которые боролись на освобожденной от большевиков территории, были следующие: Народная армия, чехословацкие части, оренбургское казачество и уральское казачество. В политическом отношении вся эта территория подчинялась Комитету членов Учредительного собрания, сохраняя, конечно, за уральским казачеством и оренбургским войсковым кругом автономию в их казачьих делах. В военном отношении было решено поставить во главе всех этих вооруженных сил чешского военачальника, как представителя наилучше организованных и пользующихся громадной любовью и популярностью среди населения войск. Таковым был избран начальник 1-й Чешской Гуситской дивизии полковник Чечек, вскоре произведенный в генерал-майоры. В административном отношении во главе всего военного аппарата было поставлено военное министерство, находившееся под руководством полковника Галкина и его помощников — меня и Взорова.
Ввиду того что добровольчество не могло дать результатов, необходимых для защиты такой большой территории, и ввиду того что население предпочитало мобилизацию, было решено объявить мобилизацию, и декретом правительства от 5 июля был объявлен призыв в ряды Народной армии всех родившихся в 1897-м и 1898 годах.
Ввиду критического положения города Сызрани мною 3 июля эта мобилизация была уже объявлена, с тем чтобы 6 июля она была закончена. Население охотно откликнулось, и все мобилизованные по городу Сызрани в количестве двух с половиной рот к 6 июля вечером были уже в казармах.
7 июля, после первых учений, они уже вышли на позиции, но в этот же день вечером наши измученные части отступили в самый город и перед нами встала дилемма: или принять бой в степях Сызрани, что было обречено на верную неудачу, и потерять вместе с городом все те силы, которые нам удалось сорганизовать, а также и мост через реку Волгу, являвшийся для нас совершенно необходимым для дальнейшего движения во внутреннюю Россию, или же уйти из города, оставив его во власти большевиков, с тем чтобы потом попытаться взять его снова. Как ни было тяжело последнее решение, пришлось скрепя сердце принять его, и в ночь на 7 июля мною было приказано очистить город.
Женщины и старики тех семейств, которым угрожала большевистская резня, иначе говоря — большинство рабочих и все так называемые интеллигентские и буржуазные семьи покинули город. Вместе с войсками ушло почти все рабочее население Сызрани, и войска укрепились на позиции у Батраков, в 4 верстах от города.
8 июля утром большевистские войска вошли в город и немедленно же принялись за грабеж несчастного города. Женщины и старики, которым удавалось в это время уйти из города, прибегали к нам и рассказывали о том, что творилось в городе. И вполне понятно настроение мобилизованных и рабочих Сызрани, бывших с нами на позиции, при этих рассказах. Они все рвались в бой и требовали немедленной атаки. Но большую часть тех немногочисленных подразделений, которые защищали Сызрань, пришлось отправить на отдых в Самару ввиду их безумной усталости, а из Самары, им на замену, пришли батальон 1-го чехословацкого полка и часть Народной армии под командой подполковника Генерального штаба Каппеля, к тому времени уже известного вождя Народной армии, простиравшей свои действия в районе Ставрополя, Климовки и Новодевичьего. В общем, вместе с рабочими и мобилизованными города Сызрани наши силы составляли около 2 тысяч человек, причем отряд Каппеля, как посланный в глубокий обход на железную дорогу, в самой атаке города не участвовал. В атаку города пошло не более 1500 человек против тех 4 тысяч, которые были в Сызрани.
10-го утром атака началась, и это было чудесное зрелище, когда в лучах восходящего солнца атакующие части огромным полукругом охватили город и на расстояние 3½ верст с криком «Ура!» бежали в штыковую атаку. Отряд меньшевиков, железнодорожные рабочие, мобилизованные части Народной армии, добровольческие роты и чехословаки — все это соперничало в своем порыве и мужестве. Люди на перебежках оставались стоять во весь рост и выдерживали ужаснейший огонь пулеметов и артиллерии, не отвечая выстрелами, и, когда я спрашивал мобилизованных, почему они не стреляют, они отвечали: «Ведь там наши родные, и мы не можем стрелять».
В 9 часов утра мы на плечах большевиков уже вошли в город. В городе нам представилась ужасная картина. Уже на передовых позициях в патронных двуколках мы находили странные вещи: дамские ботинки, шляпки, граммофоны, фотографические аппараты. В городе во всех больших зданиях — в нашем бывшем штабе и штабе большевиков — образовались склады награбленного: горы носильного платья, белья, всевозможных товаров, серебряных и золотых вещей.
Жители рассказывали, что, войдя в город, большевики немедленно начали громить магазины и квартиры железнодорожных рабочих и всех состоятельных людей. И действительно, все было разбито. На станции мы захватили поезд, груженный награбленным. Те наивные рабочие, которые, сочувствуя нам, остались все же в городе, были расстреляны.
В моих руках было оригинальное донесение одного из командующих матросским батальоном, в котором он говорил, что он не потерпит, чтобы его солдаты в Сызрани арестовывались, в то время как все остальные части войска грабят город. «Если это будет продолжаться, — добавляет он, — то я введу и своих солдат в город для того, чтобы и они могли принять такое же участие».
Бои под Сызранью были характерны тем обстоятельством, что здесь воочию произошло столкновение подлинных народных сил с наемными войсками большевиков. Действительно, 10-го утром к городу бежали с криком «Ура!» рабочие, крестьяне, интеллигенция, все политические партии, за исключением советских, в то время как в городе находились латыши, мадьяры, китайцы и красноармейцы, грабившие свой собственный город.
Это сравнение невольно бросалось в глаза, и каждому было ясно, с кем народ и кто против народа. Успех Сызрани, точно так же как и успех на всех остальных фронтах, поставил перед нами вопрос, что делать. В это время в Самару прибыл военный французский агент при чешском национальном совете комендант Альфонс Гине, который на общем собрании военных руководителей заявил нам, что согласно союзному плану нам необходимо продолжать наши завоевания на Волге, для создания и удержания в своих руках Волжского фронта до той поры, пока не подойдут союзники, а союзники, по его словам, должны были подойти очень скоро. Это вполне отвечало тому плану, который был выработан союзными и русскими организациями в Москве и по которому волжский плацдарм, приблизительно от Казани до Саратова, и Северный фронт у Вологды должны были быть созданы возможно скорее. Это подтверждалось тем обстоятельством, что мы знали о высадке союзных войск в Мурманске и Архангельске, об их боях в направлении Вологды и о прокламации американского посла Френсиса в Архангельске, в которой он призывал русский народ к борьбе против большевиков, обещая им помощь всех союзников.
Альфонс Гине сказал нам, что в целях союзников и России нам необходимо торопиться со взятием городов Симбирска, Казани, а также и Саратова. Кроме того, Симбирск был нам очень важен потому, что там был единственный патронный завод, то есть именно то, чего у нас не хватало.
Я не могу здесь не отметить исключительной трудности и исключительного геройства, с которым чехословацкие части и части новой Народной армии выполняли свою нелегкую задачу. Ведь они начали буквально с голыми руками: голыми руками они добывали себе винтовки, затем добыли патроны, добыв и то и другое, добыли пулеметы и легкую артиллерию, затем добыли тяжелую артиллерию — все это добывалось у своего противника; все наше снабжение протекало именно путем отобрания всего необходимого нам в военном смысле у бесконечно превосходящего нас силами и техникой врага.
Помощь союзников, обещанная нам столько раз, в это время реально не была осуществлена ни войсками, ни вооружением, но вера в их приход, подкрепленная их официальным заявлением, была настолько велика, что приход этот не вызывал ни у кого никаких сомнений, и, производя нашу мобилизацию для продолжения начатой борьбы, мы все время имели в виду борьбу не только с большевиками, но и с Германией, о чем и объявлялось официально населению.