[32].
Улицы города Казани были забиты народом, колокольный звон всех церквей извещал о нашей победе, нас забрасывали цветами, и ясно было слышно, как тысячные голоса поют «Христос Воскресе!». Также меня поразило огромное количество офицеров на улицах, в форме с орденами, и все торопились к военному училищу, но как я ошибся и как горько я был разочарован! Но об этом позднее…
Я, Петя и Сережа сразу же явились в военное училище. У входа стоял дежурный офицер — поручик, с белой повязкой на рукаве. Подозрительно посмотрел на нас, наш вид был из рук вон плох. Мы были грязные, небритые, волосатые, одеты в полувоенную одежду. На офицеров не походили никак, скорее нас можно было поставить в разряд «бродяг»! Все же он указал нам, куда пройти для регистрации. Вошли в первую комнату. Дежурный офицер зарегистрировал нас и спросил:
— Вы, господа, из Казани или других мест?
Мы сказали, что мы местные. Тогда он нам сказал, что по распоряжению гвардии полковника Радзевича мы можем навестить наших родственников и родителей, но должны вернуться сюда к 5 часам вечера. Мы быстро вышли из училища и разбежались в разные стороны, каждый к своим.
Я почти бежал, когда приблизился к дому брата. Дергаю звонок. Дверь быстро открывается, и я в объятиях брата, мамочки, жены брата и детишек. Все плачем от счастья, что Господь сохранил нас. Момент молчания прошел, и я сообщил, что отпущен на 2 часа, что в военном училище идет лихорадочная регистрация офицеров для создания офицерской дивизии для наступления на Москву. Также я им сказал, что думаю, что очень скоро опять увижусь с ними, поэтому слезы не нужны, а нужно радоваться, что город освобожден от красного дьявола.
Быстро принял ванну, побрился — короче, привел себя в порядок, достал из сундука мой защитный китель с Владимиром 4-й степени. Снова объятия, слезы прощания. Я форменным образом оторвался от моих родных и, выйдя, быстро зашагал к военному училищу. По дороге люди бросали нашему брату офицеру цветы, улыбались, кричали: «Да здравствуют добровольцы, наши освободители!» Некоторые гимназисточки даже подбегали и на ходу дарили поцелуй.
Наконец я добрался до военного училища. На сей раз дежурный при входе был капитан. Я сказал ему, что я прошел регистрацию и был отпущен на 2 часа для свидания с родными, теперь возвращаюсь обратно. Он направил меня к тому же столу, где я был ранее. За ним по-прежнему сидел дежурный офицер в чине подполковника. Он проверил по списку мое имя и чин и с удивлением посмотрел на меня:
— Ну, знаете, господин капитан, узнать вас совершенно невозможно — вы из «бродяги» превратились в статного офицера, совсем другой человек!
Мы оба дружно рассмеялись. Он указал мне на дверь кабинета, ранее принадлежавшего начальнику училища. На двери была вывеска: «Распределение г.г. офицеров по ротам». Вошел и встал в очередь десятым. Всего было три стола, и везде стояла очередь. Настала моя очередь, я подошел с рапортом к симпатичному пожилому полковнику. Он спросил меня, где я был и что делал за время оккупации Казани. Я ответил, что был в отряде поручика Ватягина и боролся против красных.
— О! Господин капитан, я много слышал об этом белом партизанском отряде. Где же теперь Ватягин?
Я сообщил ему, что под Казанью он был тяжело ранен и не знаю, жив ли он. «Я был бы очень благодарен, если бы вы, господин полковник, смогли узнать о его судьбе в госпитале».
Он пообещал узнать.
— Ну а теперь, господин капитан, идите и представьтесь гвардии полковнику Радзевичу на втором этаже, он ваш командир, я вас зачисляю в 1-ю офицерскую роту, которая сейчас формируется. Вот ваш билет.
Поднявшись наверх, я увидел нужную мне дверь. Она была открыта, я попросил разрешения войти. «Прошу», — раздался голос, и я вошел с рапортом к полковнику Радзевичу. Выслушав рапорт, он пригласил меня сесть. У полковника на груди Георгиевский орден 4-й степени и Владимир 4-й степени. Обращаясь ко мне, он говорит:
— Не думаю, что мне нужно вам объяснять, что вы вступаете рядовым бойцом-офицером в 1-ю роту, что мы все офицеры — рядовые бойцы до тех пор, пока не уничтожим эту гадину окончательно. Мне трудно сейчас назначать офицеров на командные должности, так как я никого не знаю, поэтому назначаю наугад — впоследствии увидим, кто на что способен, познакомимся ближе, тогда видно будет. Пока назначаю вас начальником 1-го отделения, явитесь к командиру взвода капитану Рухину, он окончил Одесское военное училище. Всего хорошего вам, господин капитан!
Иду в ротное помещение. Оно гудит, как пчелиный рой, ничего не разберешь. Один из офицеров провел меня к капитану Рухину. Подойдя, я официально отрапортовал, что прибыл в его распоряжение и по приказу полковника Радзевича должен принять от него первое отделение. Он как-то не особенно приветливо посмотрел на меня, вызвал поручика Яковлева и сказал ему сдать отделение мне. Поручик Яковлев крепко пожал мне руку и сказал, что очень рад, что передает отделение мне, так как слишком много в отделении офицеров выше его чином.
Мы подошли с ним к отделению, и поручик скомандовал: «Господа офицеры!» Я представился в отдельности каждому и поздоровался с каждым за руку. После представления потекла задушевная, дружеская беседа, но не надолго. Команда дежурного офицера — «стройся!» — прервала ее. Разобрав винтовки, мы вышли на плац и выстроились в две шеренги. Наш ротный фельдфебель в чине подполковника, георгиевский кавалер, встал на фронте роты и скомандовал: «Господа офицеры!» Все вздрогнули и замерли. Полковник Радзевич спокойно, но твердо подошел к роте, встал смирно и, приложив руку к козырьку, спокойным голосом сказал:
— Спасибо, господа офицеры, прошу стоять вольно.
Его речь была короткой. Он указал на то, что на нашу долю выпало счастье иметь возможность встать на защиту нашей родины, наших храмов, семейств от зверского хама — большевиков.
— Я приветствую вас, господа офицеры, как первых, откликнувшихся на зов нашей Родины, и считаю особой честью командовать вами. Мы, конечно, не будем заниматься построением, шагистикой и т. п. — это было бы смешно, но мы должны помнить, что каждый из нас является рядовым бойцом и все приказания командного состава должны исполняться немедленно, точно и без лишних разговоров. Отпуска запрещены, так как мы не знаем, когда и где понадобится наша помощь, а это может произойти в любую минуту. Благодарю вас, господа офицеры. Фельдфебель, ведите роту на вечерний, поздний обед.
Фельдфебель распустил нас и просил поставить винтовки на прежнее место, по отделениям. Мы все изрядно проголодались, поэтому обед был поглощен быстро и с аппетитом. Спать никто не мог, все горели желанием поскорее сразиться с ненавистным врагом, но молодость и усталость берут свое, и мы наконец все заснули крепким, богатырским сном.
Как долго я спал, не знаю, но мой сон нарушил командир взвода капитан Рухин:
— Господин капитан! Ваша очередь идти с отделением на заставу на Кремлевский Вал и сменить 2-е отделение. Пароль — «Москва».
Построив отделение и получив офицера-проводника, мы тронулись на смену. По пути я заглянул в помещение 2-й роты и был страшно удивлен, увидев, может быть, 60, в лучшем случае 100 офицеров. Смутное беспокойство охватило меня. Где же те 3000 офицеров, которые были зарегистрированы красными? Неужели они предали нас? С такими мрачными мыслями я привел отделение на Кремлевский Вал. Командир 2-го отделения, симпатичный штабс-капитан Васильев, не спеша сдал нам свой пост.
Расставив часовых на шести постах и оставив небольшое ядро в защиту отделения, я взял трех офицеров и с особой осторожностью переполз вал, и мы исчезли в густом тумане, идущем от Волги. Эту местность я знал хорошо — до самой Волги. Мы прошли довольно далеко и залегли в надежде что-либо услышать или увидеть, но везде царила мертвая тишина, и мы вернулись обратно. Подошло время смены, но смена запаздывала. Наконец явилось 3-е отделение, и мы сдали ему охрану поста.
Вернувшись в училище, мы прошли в спальню на отдых. Наш отдых был очень кратковременным. Подняли нас по тревоге и приказали строиться в полном вооружении. Наш фельдфебель — подполковник Васильев — грозно рычал и покрикивал: «Колбасой… не задерживайтесь!» Рота срочно построилась, команда: «Господа офицеры», и полковник Радзевич подошел к нам, скомандовав: «Прошу, господа офицеры», и мы встали вольно. Полковник сказал нам, что настало время для нас показать себя, мы идем в бой, — и тут грозное «Ура!» прокатилось по роте.
— Мы идем на помощь 1-му чешскому полку полковника Швеца, в направлении города Свияжска, где он находится в жестоком бою с латышской дивизией. Я очень доволен, что мы встретимся в первом нашем бою с самой стойкой латышской дивизией Вацетиса, и я уверен, что нас она не испугает…
(Смех роты.)
Полковник Радзевич скомандовал:
— Ряды вздвой! На плечо! Направо шагом марш!
380 человек в сдвоенном строю представляли грозную картину: штыки, как по линии, тяжелый, твердый шаг. Идем на посадку на пароход. Проходим темными улицами, иногда открывается окно, тускло освещенное, кто-то крестит нас, кто-то кричит нам вслед: «Храни вас Господь!»
Подошли к Волге, рота остановилась в ожидании приказаний. Мы подошли к маленькой пристани. Около нее стоял пришвартованным небольшой буксир, приказано грузиться, но буксир так мал, что не может вместить всех. Пришлось грузиться повзводно, и тогда буксир должен будет возвращаться четыре раза. Полковник Радзевич приказал, вопреки протестам капитана буксира, грузиться пополуротно. Мы погрузились и представляли собой картину, «как сельди в бочке». Кто-то из шутников предложил вообразить себе, что мы едем на веселую загородную прогулку. Поднялся смех. Настроение хорошее, всем не терпится поскорее добраться до латышей. Для нас непонятно, как это получилось, что латыши, со всем своим офицерским составом, оказались на стороне большевиков, и это после того, как царское правительство дало им средства для организации своей, латышской армии. Смех продолжался недолго, нам приказано не курить и соблюдать тишину.