К сожалению, сосредоточение сил шло так медленно, а начало боя, завязавшегося в районе Берестечка, было таким неопределенным, что хоть конница Буденного и была вынуждена отступить под натиском двойной атаки, тем не менее сражение развивалось не так, чтобы можно было рассчитывать на его быстрый и решающий исход. Я не мог лично, как намеревался, прибыть в действующую армию. Мой автомобиль отказывался ехать по размякшим после дождей дорогам. И пока я, сидя в Хелме в штаб-квартире командующего фронтом генерала Рыдз-Смиглы, с нетерпением следил за ходом боев, на севере противник уже почти занял Ломжу и быстро приближался к Бугу и Бресту. Помню, 30 июля я приказал узнать у генерала Сикорского, обороняющего Брест, на какое время я могу рассчитывать, как долго он сможет удерживать Брест и его предместья? Это было для меня очень важно, потому что я намеренно оставил на Стоходе части 3-й армии для прикрытия с востока всего района Ковеля, где намеревался сосредоточить силы для контрнаступления, если удастся покончить с Буденным. Ответ был утешительным. Генерал Сикорский рассчитывал, что он сможет продержаться в Бресте до 10 дней, то есть, несмотря на довольно медленное развитие операции по уничтожению неприятельской конницы, мне удастся ее завершить. К сожалению, предположения генерала Сикорского оказались ошибочными. Брест пал на другой день, 1 августа. Брест пал, а вместе с ним и все мои расчеты и надежды. Если раньше я был очень иронично настроен в отношении тесного увязывания процесса управления войсками с географическими названиями, геометрическими фигурами и громкими словами из области стратегии и тактики, то теперь я старался быть критичным и в отношении себя самого, часто задумываясь, а не попал ли я в такую же западню в связи с Брестом. После падения этой так называемой крепости я целые сутки выжидал, не меняя приказов, хотя командующий 3-й армией генерал Зелинский находился в Ковеле, в районе предполагаемого сосредоточения, имея совершенно открытый северный фланг. Ко всему прочему, от занятого противником Бреста на Ковель вела мощеная дорога, в два раза более короткая и удобная, чем дорога из-под Бродов и Берестечка, где находились, связанные боем, мои силы, которые я мог использовать для проведения намеченного контрнаступления. Речь шла о том, чтобы снять прикрытие с востока, растянутое вдоль линии Стохода и верхнего течения Стира, и тем самым отказаться от давно спланированного удара на север вдоль восточного берега Буга, или же продолжать осуществление своего предыдущего замысла? Падение Бреста, на который я возлагал столько надежд, было для меня как гром среди ясного неба – настолько оно было неожиданным. Но после суток колебаний и размышлений я решил отказаться от своей идеи и отдал приказ об эвакуации Ковеля и об отводе армии прикрытия к Бугу.
Глава VIII
Второго августа, вернувшись из Хелма в Варшаву, я нашел ее еще более тревожной, чем при отъезде. Действительно, последняя водная преграда, защищающая Варшаву с севера и востока – Нарев, была практически в руках противника. На следующий день пала Ломжа, и вся наша 1-я армия отступала к столице. На Буге войска нашей 4-й армии и полесской группы еще вели кровопролитные бои. Левый фланг этой армии был уже сильно загнут вдоль Буга на запад – его потеснили продвигающиеся вперед части советских 15-й и 3-й армий. Южнее по моему приказу отходили также к Бугу в направлении Хелм, Грубешов и Сокаль 3-я и часть 2-й армии. Бои с конницей Буденного затихали. Броды у Буденного мы отбили, и, несмотря на то, что в последней фазе боя наша кавалерия была слегка побита под Клекотовом, конная армия Буденного после этого боя уже не имела сил немедленно перейти к наступательным операциям. Таким образом, общая стратегическая обстановка практически не изменилась. Как и раньше, начиная с 4 июля, наш северный фланг был слабее, чем южный, и можно было предполагать, что как только п. Сергеев со своей 4-й армией одержит где-нибудь победу, сразу же начнут отступать 1-я, а за ней и 4-я армии. И тогда наш южный фланг, только что поделивший победу с Буденным, будет оставлен на произвол судьбы.
Таким образом, стратегическая обстановка складывалась следующим образом. Советские войска приближались к столице Польши – Варшаве, что существенно ухудшало наше положение и давало стратегическое преимущество противнику. Этого преимущества не могло компенсировать даже то обстоятельство, что впервые за такое долгое время конная армия Буденного, наполовину разбитая, находилась перед нашим фронтом, а не как раньше – в тылу. Но, может, в наибольшей степени на изменение стратегической обстановки обеих сторон оказал влияние тот факт, что между севером и югом уже переставал существовать мощный стратегический барьер в виде Припяти, окруженной болотами. Мы, поляки, уже могли использовать все выгоды, вытекающие из отсутствия этого барьера, зато советские войска еще имели перед собой Буг, который сковывал свободу маневра силами и средствами.
И если мы перелистаем книгу п. Тухачевского, то увидим, что он стремится приписать свое поражение под Варшавой прежде всего тому обстоятельству, что он не смог объединить в едином усилии действия севера и юга. Анализу обстановки как со своей стороны, так и с нашей, польской, п. Тухачевский посвящает целые две главы. Мне трудно исправлять все его ошибки, касающиеся наших войск. Их так много, что, вопреки своему замыслу, мне пришлось бы написать слишком объемистую работу. Мне не хотелось бы корректировать выводы п. Тухачевского еще и потому, что обе главы несут на себе, кстати вполне понятный, отпечаток поиска своего оправдания за то поражение, которое он потерпел, продвигаясь к Висле, под Варшаву. Поэтому я остановлюсь лишь на некоторых, особенно бросающихся в глаза ошибках п. Тухачевского и перейду к оценке его стратегического анализа.
Как я уже говорил, главную причину своего поражения он усматривает в отсутствии взаимодействия между ним и южной частью советских войск – 12-й и 1-й конной армиями. Такие сетования мне не кажутся обоснованными. Пан Тухачевский ссылается на обещание главнокомандующего, что после прохождения Бреста, то есть линии Буга, под его командованием будут объединены все силы, действующие против Польши. Но Буг не был перейден южной группировкой, и все попытки его форсирования южнее Бреста противник успешно отразил. Пан Сергеев, также размышлявший над этим вопросом, более откровенен: «Неудачи под Хелмом и Трубешовом показали, что 12-я армия пройдет только там, где ее пропустит противник». И далее: «Неудача под Бродами уже должна была навести на размышления» (стр. 102, 103, Сергеев – цит. соч.). Сетования п. Тухачевского действительно странны. Интересно, что бы он сказал, если бы, например, услышал, как жаловался Буденный на то, что в момент, когда он также предпринимал свой поход к Висле и уже подходил к Замостью, п. Тухачевский, тогда уже разбитый под Варшавой, ничем не помог ему в его благородных намерениях. Пан Буденный был бы так же прав, жалуясь на п. Тухачевского, как и п. Тухачевский, когда он жаловался на п. Буденного. Конница Буденного в то время была частично разбита и отходила на восток, чтобы зализывать свои раны. В отбитых у этой конницы Бродах мы, поляки, могли совершенно свободно и беспрепятственно погрузить нашу 18-ю дивизию, которая как раз и брала Броды, и преспокойно вывезти ее к находящейся в опасности Варшаве. Оставалась только 12-я армия, о которой я уже писал, что после поражения, которое я ей нанес в апреле на полях Украины, она до конца войны не представляла собой большой военной ценности. Я рад, что у п. Сергеева нахожу такую же оценку этой армии. За все время боев под Варшавой она не смогла сломить сопротивление не то что трех дивизий, которые тогда еще стояли против нее, но и одной нашей 7-й дивизии, прикрывавшей под Хелмом до самого конца варшавского сражения правый фланг нашего контрнаступления от Вепржа. Одно из двух: либо п. Тухачевскому в расчете на взаимодействие с южной группировкой следовало подождать ее, а может быть, и помочь ей, либо не жаловаться и не сетовать потом, когда он отважился начать решающий «поход за Вислу» без какого-либо намека на возможность эффективной помощи с юга.
Тем временем п. Тухачевский в расчете на такое взаимодействие не только решается идти вперед, но своим приказом от 8 августа отводит свои войска значительно севернее, обходя главными силами (двумя армиями) даже Варшаву. Создается впечатление, что он избегает взаимодействия, на которое так надеется. Впрочем, в качестве помощи он получит самую северную дивизию 12-й армии (58-ю), которая подходила к Влодаве несколько южнее Бреста. Признаюсь, что как во время самой войны, так и теперь, при ее аналитическом разборе, я не могу избавиться от впечатления, что п. Тухачевский вовсе не рассчитывал на взаимодействие с югом, потому что он поставил себе такую далекую цель, как форсирование Вислы между Плоцком и Модлином, что явствует из его приказа, с которым я смог ознакомиться только сейчас. А достижение такой глубокой цели было бессмысленно связывать и с действиями 12-й армии, робко переминающейся с ноги на ногу у Буга, и с действиями потрепанной армии Буденного, которая в течение нескольких дней после неудачи под Бродами не подавала никаких признаков жизни. Если сосредоточение советских войск под Варшавой (чего, кстати, я ожидал) отодвигало п. Тухачевского от 12-й армии на Буге более чем на 200 километров, то «поход за Вислу» в ее нижнем течении за Варшавой (чего я совсем не ждал) добавлял к этому расстоянию еще добрую сотню километров, превращая в полную иллюзию взаимодействие с оставшейся где-то далеко на востоке 12-й армией. В начале своей работы, характеризуя п. Тухачевского, я говорил, что вижу в нем тип полководца, слишком поглощенного решением только своей задачи и только своими мыслями. Этот тип я называю типом доктринера, для которого наполеоновское «realité des choses» (реальность вещей – фр.) просто не существует. Предполагаю, что и в этом случае п. Тухачевский спокойно оставил без внимания реальную обстановку за южным флангом своих армий и пренебрег грозящей ему опасностью. Второе забвение «realité des choses» выражалось, как мне кажется, в недооценке противника, которого он так часто и в своем воображении, и в своей книжке «давил», «громил» и «рассеивал».