Итак, таран пока нигде не дал результат: он либо бил в пустоту – как это было под Минском, либо опаздывал – как под Вильно, либо оставлял решающее слово за обходящей 4-й армией – как на Нареве. Может, он пригодился на последнем этапе похода, когда Висла предстала пред очами если не п. Тухачевского, то его войск? Не хочу быть злорадным. Мне известны тяготы управления войсками, я знаю, что ошибки иногда неизбежны. Но у меня мелькает мысль, что – кто знает – может, навязчивая идея тарана и привела п. Тухачевского к поражению под Варшавой. Построенная тараном 15-я армия, по его приказу от 8 августа, шла не для того, чтобы решить исход боев под Варшавой, ибо ее участие в них не предусматривалось, а имела задачу чисто географическую: перейти широкую Вислу, где противника не было.
И только последняя задача тарана, задача, рассчитанная не на победу, а на поражение, была выполнена «самой таранной» 15-й армией. Когда все другие армии или в беспорядке отступали (16-я), или спасались бегством, бросая своих товарищей по несчастью на произвол судьбы (3-я), 15-я армия в течение двух дней 18 и 19 августа пробовала играть роль старой гвардии, которая умирает, но не сдается.
Прослеживая с исторической точки зрения процесс материализации мысли п. Тухачевского, я не хочу сказать, что он витал в облаках, заранее обрекая себя на неудачу. Это не так. Его мысль имеет свою ценность, и немалую. В ней много того, над чем я советую задуматься всем, кто занимается военным искусством. Есть попытка, пусть неудачная и которая наверняка не удовлетворила и самого автора.
Когда я пытаюсь глубже вникнуть в мысль п. Тухачевского, когда стараюсь отыскать в его рассуждениях и выводах корень ошибки, я обнаруживаю ее всегда в одном и том же. Ошибка заключается не в таране, не в методах восполнения сил при ведении глубокой военной операции, заранее рассчитанных на сопротивление противника, но также заранее исключающих и саму мысль о том, чтобы диктовать противнику свою волю и навязывать ему способ действий, надеясь, что он будет сопротивляться только там, где этого пожелает замысел доктринера.
Ошибку в рассуждениях и выводах п. Тухачевского я вижу в том, что он старался провести параллель между своими действиями и действиями германской армии на французском фронте в 1914 году. В своем анализе на предыдущих страницах я усиленно пытался показать, какими опасными ловушками могут быть для полководцев слова, фразы, геометрические фигуры и географические названия – все то, что вызывает гневный протест великого Наполеона, до сих пор взывающего из-под купола Дома Инвалидов: «Mais c'est la realité des choses qui commande messieurs!»
Итак, поход немцев на Париж, к Сене и за Сену. Неужели п. Тухачевскому не приходило в голову, что этот поход – плод великой мысли и огромной работы ума и нервов Шлиффена – тесно связан с попыткой решить проблему, которая в его времена встала перед стратегией и дождалась попытки своей реализации в 1914 году? Это была попытка решить проблему масс, создать стратегию масс. Когда в невообразимой погоне за количеством, за численным превосходством, в погоне, характерной для стратегии после прусских побед 1870 года, армии Европы вышли далеко за рамки миллиона человек, возникла новая, неизвестная дотоле проблема: как сочетать движение с массой? Как согласовать маневр с множеством сооружений, необходимых для войны, с огромным количеством артиллерии, с бесчисленными обозами, со всей массой приспособлений, без которых война с ее современными средствами ведения борьбы была бы бессильна? Стратегия масс и их движение ради победы! Вот то, над чем в тиши кабинетов напряженно работали высшие офицеры, вот то, что занимало многие умы, мечтающие о новых Каннах и Седанах, Йеннах и Аустерлицах!
Я знаю, что мою книгу будут читать люди, которые над этими вопросами не ломали себе голову и не трепали нервы, поэтому приведу одно сравнение, которое, возможно, покажет всю величину и значимость данной проблемы.
Возьмем миллионный город, например Варшаву, и поставим вопрос о ее переносе куда-нибудь в Псе-Вульки или в Псе-Кишки, из которых и вылазить-то неполитично, как говаривал Заглоба. Представим себе Варшаву, передвигающуюся изо дня в день, пешком, на колесах, со всем гигантским хозяйством каждодневных нужд и забот.
А дьявольская погоня за количеством уже превышала пять миллионов. И стратегия масс требовала, чтобы пять Варшав стремились к победе, чтобы пять Варшав могли жить каждый день на новом месте, чтобы пять Варшав, обеспечивая дело победы, ежедневно отбрасывали отходы военной деятельности куда-то в далекий тыл и ежедневно же поставляли новую пищу орудию войны, вечно ненасытным орудийным пастям и винтовочным стволам. Стратегию масс связать с движением, а через движение прийти к победе! Вот проблема, которая была поднята в походе немцев к Сене и за Сену.
И если п. Тухачевский свою 15-ю армию, сжатую в таран, называет «массой», то позволю себе напомнить ему, что по его же подсчетам в 15-й армии было в общей сложности 46 883 бойца. В одном германском корпусе было больше людей! И когда он употребляет слово «масса» в отношении 15-й армии, когда загоняет ее в якобы тесный для нее коридор и замедляет ее движение – пусть он прочитает описание перемещения пяти корпусов германской 1-й армии Клюка через настоящую теснину – город Аквизгран, и пусть сравнит это перемещение с действиями своего тарана на широких пространствах от Глубокого до Молодечно! Может, тогда он не назовет так нескромно свою 15-ю армию «массой» и не будет искать вдохновения для решения своих проблем в стратегии масс, которых не имел.
В 1914 году стратегия масс не принесла успеха ни одной из сторон. Великие победы, одержанные Гинденбургом и Людендорфом, их смелые маневры на полях сражений в Польше и Восточной Пруссии не имели ничего общего со стратегией масс, ибо масс в строгом смысле слова эти полководцы не имели. Стратегия масс не могла привести к победе. Движение масс, о котором она мечтала, быстро выродилось в застойной войне, если говорить о Западе.
Основным в стратегии масс было соединение миллионов людей в единую, непрерывно взаимодействующую солдатскую, воинскую массу. Все части должны быть друг с другом в тесном контакте. Плотность войск на пространствах, занятых войной, была так же велика, как плотность населения в городах, при этом должно было быть обеспечено тактическое взаимодействие в виде взаимной поддержки огнем или немедленным маневром. И пусть п. Тухачевский не строит себе иллюзий, будто правый фланг у фон Клюка был открыт только потому, что тот не хотел втягивать в войну новые пространства и наводнять их войсками. У него просто не хватало для этого войск! Тактические и стратегические связи неизбежно бы нарушились, если бы он дотянул свой фланг до моря. Таким образом, стратегия масс, кроме огромного количества войск, требовала сплоченности, требовала возможности осуществлять тактическое взаимодействие в самом узком смысле этого слова.
Как я уже сказал, стратегия масс не привела ни к чему. Она заглохла в бездействии и инертности. Движение и маневр отступили перед силой окопа, перед силой заграждений, которые понастроили противники друг перед другом. И с этого момента начинается борьба с окопом, борьба с препятствиями, выросшими на пути ослабевшего движения. Каждая попытка прорвать окоп, возродить движение и маневр оплачивалась огромными жертвами, и несмотря на то что над этим работали самые лучшие, самые светлые умы, проблему долго не удавалось решить. А за победу движения и маневра платили много, очень много. Помню, как маршал Петэн, показывая мне залитые кровью холмы под Верденом, говорил, что в этой перепаханной снарядами земле лежит более миллиона человек! Миллион живых существ исчезли без следа, и кости противников перемешались так, что даже родственники не могут найти своих близких! Такие огромные жертвы ради возрождения движения, погребенного в мрачных окопах!
Я хорошо помню то время. Мне тоже пришлось поработать над окопом в захолустных лесах Волынского Полесья. Вековые сосны падали под ударами топора, чтобы замостить дороги там, где раньше ходили только лоси. В местах, доступных лишь волкам, протянулись телефонные и телеграфные провода. В проволочных полях перед окопами на самом деле можно было заблудиться даже днем. Строились убежища и под землей из гигантских стволов деревьев, и над землей из не менее гигантских бетонных плит, чтобы люди могли жить в этих дремучих местах. Прокладывались железные дороги там, где раньше людям было достаточно одной лошаденки, едва тащившейся по болотистым дорогам. По железнодорожным веткам к нам текли не только запасы продовольствия для нового военного города, выросшего в глухом лесу, не только масса строительного материала, который с криками: еще! еще! ежедневно расходовался в неимоверных количествах; к нам стекались и целые эшелоны с живым военным материалом – людьми. Куда? Из одного окопа – в другой, из одного военного города – в другой, также внезапно выросший среди леса.
Я был в окопах. Помню, я не мог удержаться от смеха, когда однажды на р. Стоход только одну мою роту, отправлявшуюся в поиск, поддерживало более двадцати батарей различных орудий и различных калибров. Это было настоящее огненное пекло! А в великолепном разноцветье фейерверка сигнальных ракет, выстреливаемых в воздух, эти дикие и безлюдные места казались большим и богатым городом во время праздника.
В те времена мне казалось, что война не только вырождается, но что она вообще должна сгинуть на веки вечные. Если движение, как главный элемент победы, исчезло, то война становилась каким-то бессмысленным, диким способом массового убийства людей. Я не мог себе представить, чтобы человечество еще хотя бы раз решилось пойти на такое испытание. Чтобы еще хотя бы раз захотело перевернуть жизнь целых стран и народов только для того, чтобы они питали ненасытную утробу окопа, а стратегия и военное искусство, закрыв от стыда глаза, только бы подсчитывали число убитых, число уничтоженных живых существ, чтобы из этих чудовищных расчетов вынести мысль о победе. Тогда я радовался в окопах. Война исчезнет! И призрак, витавший над многими поколениями, раз и навсегда сам себя уничтожит! Война выродится настолько, что военное искусство, отнюдь не украшающее жизнь, одной своей мерзостью массового, как на конвейере, уничтожения людей отвратит от себя даже самых ярых своих адептов. Война исчезнет со всеми ее последствиями! Это принесет облегчение и моей Родине, жертве войны! Но одновременно мне было и жаль этого неземного искусства, которым человечество тысячелетиями отмечало свой путь. Военного искусства, породившего столько великих людей, наделенных такой чудодейственной силой, что своими шедеврами – победами – они создавали новые шедевры, живущие в веках. Найдет ли человечество более короткий и более гуманный путь к историческим свершениям? Вот те вопросы, которыми я, скромный бригадир, затерявшийся в окопах, задавался, рассуждая о будущем.