Вальтер Ратенау родился 29 сентября 1867 года в Берлине. Его отец Эмиль был хитроумным и дальновидным бизнесменом: он купил европейские патенты на электрическую лампу накаливания, которую совсем недавно изобрел Томас Эдисон. Ратенау-старший основал фабрику, которая в будущем станет AEG (Allgemeine Elektricitäts Gesellschaft – Всеобщей электрической компанией), самым крупным немецким предприятием в сфере электроэнергии XX века. Ратенау стал чрезвычайно богатым человеком. Его сын Вальтер изучал в университете естественные науки, получил степень доктора физики и в конце концов пошел по стопам отца. В 1899 году он вступил в совет директоров AEG и через шестнадцать лет занял кресло председателя. Однако в промышленности Вальтер не добился особенного успеха. Он был человек высокой культуры, мечтатель, писал книги по социальной теории и экономике. Для миллионера его взгляды на капитализм были удивительны: он считал, что система, основанная лишь на погоне за прибылью, едва ли приведет человечество к процветанию. В 1918 году он стал одним из основателей Немецкой демократической партии: это была левоцентристская группировка, одна из многих в том плавильном котле, который представляла собой политика в годы Веймарской республики. В последние годы взгляды Вальтера Ратенау лишь еще больше полевели.
В 1921 году рейхсканцлер Германии Йозеф Вирт убедил Ратенау вступить в правительство в качестве министра реконструкции. Это была трудная должность: страна никак не могла оправиться от катастрофического поражения в войне и страдала от тяжелых условий Версальского мирного договора. Ратенау хорошо справлялся со своими обязанностями, однако не задержался на посту долго. В следующем году министр иностранных дел Фридрих Розен, заслуженный дипломат и эксперт в персидской поэзии, подал в отставку, устав нести тяжелую ношу. Вирту несколько месяцев приходилось самому исполнять функции министра иностранных дел, и Ратенау был самым очевидным кандидатом на замену. Поколебавшись, он согласился. Его мать страстно противилась этому назначению, считая, что сейчас для этого слишком опасное время. О том, что сын дал согласие, она узнала только из газет. «Вальтер, как ты мог так со мной поступить!» – горестно вопрошала она, встретившись с ним за обедом. «Я не мог иначе, мама, – отвечал Ратенау. – Больше было некому».
Тревоги фрау Ратенау вскоре оправдались. В мае Йозефу Вирту передали, что против новоиспеченного министра иностранных дел готовится заговор. Вирт пригласил Ратенау к себе в кабинет, чтобы предупредить его и настоять на повышенной охране. Услышав такие вести, Ратенау утратил дар речи и долго стоял неподвижно. Вирт после вспоминал, что он «будто уставился в невидимую даль». Наконец Ратенау сделал шаг к Вирту и, положив обе руки ему на плечи, сказал: «Дорогой друг, это вздор. Зачем кому-либо вредить мне!» Но в глубине души Ратенау, скорее всего, знал, что ошибается. Навредить ему желали уйма людей. Он был еврей, миллионер и один из самых приметных членов правительства, которое многие немцы ненавидели и считали нелегитимным. Конечно, Ратенау грозила опасность – прежде всего от правых террористов-антисемитов.
Информаторы Вирта не ошиблись. Заговор против Ратенау действительно существовал, и его будущие убийцы были настроены куда более серьезно, чем всякие бахвалы в барах и клубах, которых в то время было предостаточно. В центре заговора стояли двое мужчин, ни одному из которых еще не исполнилось тридцати, однако они уже давно участвовали в выступлениях фрайкоров, полувоенных группировок, которые осложняли жизнь Веймарской республике со дня ее основания. Звали этих двоих Эрвин Керн и Германн Фишер. Оба участвовали в войне и оба не готовы были принимать последствия поражения. Керн служил во флоте в звании лейтенанта, Фишер к концу войны дослужился до ротного командира. В 1920 году он принимал участие в так называемом Капповском путче, неудачном мятеже правых сил в Берлине. Ныне, объединившись и собрав вокруг себя разношерстных союзников, они планировали убить того, кого Керн считал «самым великим из его окружения» – Ратенау.
Утром 24 июля 1922 года заговорщики начали действовать. Было около десяти часов, когда они сели в шестиместную машину в переулке у Королевской аллеи в берлинском районе Грюневальд. Они ждали, когда Ратенау медленно проедет мимо в своей машине с открытым верхом: он всегда следовал одним и тем же маршрутом от своего дома до центра города. Завидев машину, заговорщики дождались, пока она минует переулок, и поехали следом. Слегка набрав скорость, машина террористов обогнала Ратенау. Что произошло дальше, видел кирпичник по имени Кришбин. Керн «подался вперед, вытащил длинный пистолет, прижал приклад подмышкой и выстрелил». В машину Ратенау полетела граната, и не успел шофер остановиться, как она взорвалась. Удивительно, но машина практически не пострадала. Медсестра по имени Хелен Кайзер, случайно проходившая мимо, кинулась к машине, чуть взрыв улегся, чтобы помочь умирающему человеку. Как следует из ее показаний, у Ратенау «было сильное кровотечение», но он был еще жив и в сознании.
Шофер подогнал машину к ближайшему полицейскому участку, который находился меньше чем в тридцати метрах от места преступления. После он вернулся к дому Ратенау, куда уже перенесли раненого. Вызвали врача, но к его приходу Ратенау скончался. Его поразили пять пуль.
А между тем убийцы далеко не ушли. Не проехав и несколько сотен метров, их машина сломалась. Они перебросили оружие через ограду чужого сада, сняли приметные кожаные пальто и принялись осматривать мотор. Полицейские, преследуя убийц, пронеслись мимо, решив, что встретили простых молодых людей, которые пытаются починить машину. Потом Керн и его сообщники бросили автомобиль и отправились в центр города, где уже гремели вести об убийстве Ратенау. Произошедшее произвело на людей удивительное впечатление. Смерть Ратенау восприняли не просто как личную трагедию, но и как угрозу Веймарскому режиму как таковому. Сотни тысяч рабочих бросили инструменты и вышли на улицы в поддержку республики и осуждение убийц. «Все как один они шли под траурными знаменами, – рассказывал свидетель. – Красные флаги социалистов плескались рядом с черно-красно-золотыми вымпелами республики, и бесконечной стройной чередой они шли по главным городским улицам – торжественно, точно предвещая что-то великое и зловещее, – а по обе стороны их обступала безбрежная толпа. Так текла процессия – волна за волной, под послеполуденным солнцем и до самого июньского заката». В центре Берлина, на Александерплац, преступники влились в толпу и услышали, как люди горячо проклинают их преступление.
Разумеется, нельзя было оставаться в Берлине. Прежде всего террористы бежали в балтийский порт Варнемюнде, откуда надеялись отправиться морем в Швецию. Но это оказалось невозможно. Оставалось одно – распрощавшись с надеждой на технологичные средства передвижения, сесть на велосипеды и скрыться в лесах северной Германии. Личности убийц установили очень быстро. Один из незначительных заговорщиков решил, что деньги важнее идеи, и пошел в полицию. Теперь Керна и Фишера разыскивала вся Германия. За их головы назначили награду в миллион марок. Спасаясь от погони, террористы укрылись в заброшенном замке Заалек близ Наумбурга. Может быть, они и рассчитывали скрываться вечно, но их фотографии теперь смотрели со всех газет и с каждого объявления по всей стране. Местные узнали террористов, обратились в полицию, и вскоре по следу были посланы полицейские. В последовавшей перестрелке Керна убили, а Фишер покончил с собой.
Прошло десять лет, и имена убийц возвеличила нацистская пропаганда. 17 июля 1933 года, на одиннадцатилетнюю годовщину смерти Керна и Фишера состоялось грандиозное шествие к их могилам. Генрих Гиммлер возложил венок в память о «героях», а Эрнст Рем произнес речь, прославляя истинный «дух СС» двух террористов. (Ирония заключалась в том, что многие заговорщики презирали нацистов. Один из них, еще до прихода к власти Гитлера, подошел к Геббельсу, тогда гауляйтеру Берлина, и ударил его в висок, воскликнув: «Уж не ради такой свиньи, как ты, мы застрелили Ратенау!»)
Это было не единственное политическое убийство в Веймарской Германии. 26 августа 1921 года члены правой организации «Консул» застрелили Маттиаса Эрцбергера, одного из тех, кто подписывал договор о прекращении военных действий. Также в 1919 году националисты убили Курта Эйснера и Гуго Гаазе – политиков-социалистов. Но несмотря на то, что убийства и были прежде, и продолжались, едва ли какое-либо из них произвело такое же впечатление на германский народ, как убийство Ратенау. Стабильность правительственных структур пошатнулась. Рейхсканцлер Йозеф Вирт снова взял на себя функции министра иностранных дел – и к концу года потерял оба своих поста. Стрельба на Королевской аллее показала, с какими трудностями сталкивалась Веймарская республика, пытаясь установить демократическое государство, и выявила ту ненависть, антисемитизм и политический экстремизм, которые в конечном счете и уничтожат республику.
Японцы уходят из Сибири
К началу 1922 года Япония уже четыре года вела войну в Сибири. Когда-то японские солдаты вторглись в Россию в числе интернациональной армии, пришедшей на помощь белым в их борьбе с Красной армией. Военная коалиция, куда кроме японцев вошли и англичане, и американцы, к 1920 году распалась, и большая часть войск из других стран покинула Россию. Но японцы остались. В какой-то момент их насчитывалось более 70 000. Японское правительство призвало крупные компании, такие как «Мицубиси», открыть представительства во Владивостоке и в других городах. Десятки тысяч простых японских граждан переселились на Дальний Восток России. В отличие от других интервентов, они были намерены здесь задержаться – и кое-то в Японии даже лелеял планы полностью аннексировать занятые территории. Но удерживать их оказалось слишком затратно. Более пяти тысяч человек погибли в столкновениях с российскими войсками, а также от болезней; сотни миллионов йен ушли на финансирование военных экспедиций. Все чаще и чаще и правительство, и армия в Японии призывали отступить. 24 июня наконец было официально объявлено, что все военные части должны покинуть Россию к концу октября. Боевой дух тех военных, кто до сих пор оставался на Дальнем Востоке, давно уже был сломлен, и нередко солдаты отказывались подчиняться приказам. Критики интервенции опасались, что неуспех дурно скажется на состоянии всей армии.