К началу сентября 1921 года греческие войска оказались в сердце Турции, однако наступление захлебывалось. Продовольствие кончалось, и под атаками турецкой нерегулярной армии поставлять его становилось все труднее. В конце концов греки вынуждены были отступить на менее опасные позиции. Но назад идти тоже было невозможно: греческая армия оказалась зажата в кольцо посреди Малой Азии. Оставалось одно – покрепче стоять на земле и надеяться на лучшее.
Львиную долю года греческие солдаты, быстро терявшие боевой дух, не могли двинуться с места. Будущее выглядело тем более мрачным из-за человека, который каким-то образом оказался командующим всей так называемой «армией Малой Азии». Генерал Георгиос Хадзианестис имел за плечами пеструю военную карьеру. К концу лета 1922 года его ментальное здоровье серьезно пошатнулось. Иногда он бредил: ему казалось, что его ноги сделаны из стекла, и он отказывался подниматься, боясь разбить их. Разумеется, многие считали, что ему место скорее в доме для умалишенных, чем на посту главнокомандующего.
Под его началом армия находилась в плачевном состоянии: усталые, давно не бывшие дома солдаты больше не хотели сражаться. 26 августа Кемаль повел свои войска в наступление. «Наша цель – Средиземное море», – так он сказал. Не прошло и нескольких дней, как турецкая армия одержала блистательную победу. Греческие батальоны были сметены с лица земли. Десятки тысяч попали в плен. Уцелевшие отряды беспорядочно бежали с поля боя, надеясь добраться до побережья. Они останавливались только ради того, чтобы предать огню встречные города и поселки. Вскоре в движение пришла огромная человеческая масса: военные и гражданские пытались покинуть территорию, погруженную в хаос. К 6 сентября первые беглецы добрались до окрестностей Смирны. Свидетельница происходящего писала в письме: «Бесконечный поток греческих бойцов… Движутся нестройной толпой: оборванные, изнуренные. А за ними – сотни беженцев: и греки, и турки… И под палящим солнцем, в клубах жгучей пыли все едва переставляют ноги».
На рассвете следующего дня на улицах Смирны ютились уже больше ста тысяч беспомощных беженцев – и с каждым часом тысячи и тысячи прибывали. В субботу 9 сентября в город вошли победители – солдаты Кемаля. Казалось, что их отличает строгая дисциплина. Никто не верил людям, мрачно предсказывающим хаос и разрушения. Гортензия Вуд, происходившая из преуспевающей торговой династии, которая вместе с ей подобными входила в высшее общество Смирны, написала в дневнике: «Идеальная дисциплина – и идеальная тишина. Ни выстрела. Так сменилось и правительство с греческого на турецкое: совершенно спокойно. Тревоги иных не оправдались». Жителей Смирны успокаивало и то, что в гавани бросили якорь военные корабли великих европейских держав, в числе которых – одиннадцать английских судов и пять французских. Даже если турецкие войска поведут себя неблагоразумно, этот грозный флот, конечно же, защитит город!
Однако среди греческого и армянского населения многие встретили войска Кемаля с ужасом. И правы оказались они, а не оптимисты вроде Гортензии Вуд. К утру воскресенья турецкие войска налетели на армянские районы Смирны. Некоторые из налетчиков принадлежали к нерегулярной армии, но остальные – определенно находились под прямым командованием Кемаля. Митрополит Хризостом Смирнский оказался перед неистовой толпой, закончив встречу с турецким главнокомандующим. Его схватили и подвергли ужасающим мучениям. По словам свидетеля, «его били кулаками и палками, плевали ему в лицо, непрерывно кололи ножами и саблями. Оторвали бороду, выкололи глаза, отрезали нос и уши». Попытались вмешаться французские солдаты, но командир остановил их: ему строго приказали сохранять нейтралитет. Изувеченного митрополита оттащили в дальний закоулок, где он умер от ран. Через семьдесят лет Элладская православная церковь причислила его к лику святых.
Положение в Смирне все ухудшалось. К утру вторника город наводнили уже десятки тысяч беженцев, почти все – греки, спасавшиеся от военных действий в глубине полуострова, и с каждым часом их делалось все больше. Попав в город, эти люди оказывались беззащитны перед турецкими солдатами: от дисциплины тех не осталось почти и следа. Офицеры не могли контролировать рядовых. Греки и армяне Смирны страдали от зверств. Город быстро погрузился в анархию. Грабеж, убийства и насилие стали обычным делом. Преподобный Чарльз Добсон, викарий англиканской церкви в Смирне, с отвращением следил за событиями. Бесстрашно выходя из дома, он видел вокруг одни трупы. «В закоулках все время стреляют, – писал он. – Потом оттуда слышатся крики, кто-то в панике спасается бегством. Турки даже не скрывают повсеместный грабеж». Самые ужасные сцены, пожалуй, ждали его в армянском квартале: «Особенно меня поразила груда [трупов] женщин и младенцев. Рядом лежала молодая девушка, почти нагая, с простреленной грудью, на бедрах и гениталиях – запекшаяся кровь. Нетрудно было догадаться, какая судьба постигла ее перед смертью».
Возможно, Добсон уже не мог бы себе вообразить катастрофы страшнее нынешней, которая могла бы постигнуть город. Но то был еще не предел. На следующий день греческие и армянские кварталы охватил пожар. По-прежнему не утихают споры, из-за кого он начался, но больше всего доказательств – против турецкой армии. Скорее всего, они поджигали здания нарочно. В понедельник армянский священник видел, как «турки целыми телегами везли по улицам бомбы, порох, керосин – все, чтобы запалить пожар». В среду, когда на город опустились сумерки, прибрежная территория кишела людьми: по некоторым оценкам, там собралось около полумиллиона человек. Они жались к воде, спасаясь от стены огня. «Неистовые крики слышно было за милю, – вспоминал один наблюдатель. – В ту ночь можно было умереть тремя способами: позади огонь, вокруг турки, а впереди – море».
Чарльз Добсон переправил большие группы британских подданных на военные суда, стоявшие в заливе. В смятении он оглядывался на город. Перед ним было «сплошное ужасающее пламя, набережные облеплены отчаявшимися людьми». К рассвету залив представлял собой гротескную картину. Всюду плавали трупы, а между ними сновали молодые турки. Они выискивали ценности. По словам одного свидетеля, мародеры «замотали лица шарфами, чтобы не дышать трупным запахом. Вооруженные острыми ножами, они ловко отрезали у мертвецов пальцы вместе с кольцами и мочки ушей с серьгами». Неудивительно, что один счастливец, сумевший покинуть город, позже напишет: «Смирна оставила во мне явственное чувство стыда, что я принадлежу к человеческой расе».
Джимми Дулиттл пересекает Америку
С 4 на 5 сентября молодой летчик по имени Джимми Дулиттл впервые пересек Соединенные Штаты по воздуху за одни сутки. Во время Второй мировой войны он прославится своим «рейдом Дулиттла», а сейчас он перелетел от океана до океана за двадцать один час девятнадцать минут. Дулиттл вылетел из Джексонвилла, в штате Флорида и приземлился в Сан-Диего, в Калифорнии, сделав по пути всего одну часовую остановку в Техасе, чтобы заправиться. Вскоре после посадки Дулиттл поделился впечатлениями с прессой. Через пару часов полета он попал в плохую погоду – надвигалась сильная гроза. «Было темно, хоть глаз выколи, – сообщил он репортерам. – Но я все равно мог ориентироваться без труда во время вспышек молнии». Всю дорогу до техасского Сан-Антонио шел дождь, но Дулиттл преуменьшал опасность, как делали все немногословные герои того времени. «Возникали ли проблемы?» – спросили у него. «Никаких проблем!» – отвечал он. Разве что признался, что проголодался слегка после полета. «Я бы перекусил», – сказал Дулиттл поклонникам, посадив свой de Havilland DH‑4 на аэродроме Роквелл Филд в Сан-Диего.
Дело об убийстве Холла и Миллз
Если в Британии самым громким процессом года стал суд над убийцами Эдит Томпсон и Фредди Байуотерсом (см. главу «Декабрь»), то в Америке таковым стал процесс по делу Холла и Миллз. 6 сентября Перл Бамер, совсем юная работница фабрики, и Реймонд Шнайдер, ее кавалер постарше, отправились погулять на природе близ Нью-Брансуика, Нью-Джерси. Они шли малоизвестной тропинкой и вдруг с удивлением увидели, что под яблоней лежат двое. Перл медленно приблизилась и крикнула своему спутнику: «Иди сюда! Они мертвые!» Перл и Реймонд наткнулись на тела священника Эдварда Уиллера Холла и его любовницы, хористки Элеанор Миллз. Обоих убили выстрелом в голову: в Холла стреляли один раз, в Миллз трижды. Вдобавок ей перерезали горло. Сообщалось, что – неприятная деталь – шея Миллз кишела червями: трупы пролежали под яблоней по меньшей мере полтора дня.
Убитых хорошо знали в Нью-Брансуике. Преподобный Холл служил пастором в местной епископальной церкви Святого Иоанна Евангелиста, миссис Миллз пела в церковном хоре. И, как многие в городе знали или хотя бы подозревали, эти двое были любовниками. «У пастора нет времени заглянуть ко мне даже раз в году, но для миссис Миллз он находит время: восемь-девять раз в неделю к ней бегает!» – злорадно заметила одна прихожанка. Всякие сомнения насчет того, что связывало этих двоих, рассеялись, когда стало известно содержание писем, которые кто-то порвал в клочья и разбросал на траве вокруг тел. «Хочу часами любоваться твоим лицом, пока ты прижимаешь меня к себе», – писала Элеанор Миллз. Пастор отвечал не менее страстно: «Хочу увидеться с тобой в пятницу на нашей дорожке. Там никто нас не остановит: мы погрузимся в мир радости и счастья». Он подписывался «DTL»: по-немецки – Deiner Treuer Liebhaber («Твой истинный возлюбленный»); она же обращалась к нему более просторечно – «лапусечка».
Неудивительно, что двойное убийство, в котором были столь соблазнительно замешаны секс, насилие и религия, притягивало внимание людей по всей стране. Таблоиды неистовствовали. Тропинка, на которой нашли трупы, кишела охочими до ужасов туристами. Желая унести с собой сувенир, они содрали кору с яблони, под которой кто-то осторожно уложил преподобного Холла и миссис Миллз. На месте преступления проходу не давали продавцы попкорна и напитков.