же на немцев. Всё это, так или иначе, но толкало излишне ретивых армейцев в объятия западных демократий (в первую очередь — Англии), которые всегда хотели стравить и ослабить две великие континентальные империи, испытывавшие наибольшую тягу к национальному консерватизму.
Армия была пронизана антигерманскими настроениями. Отчасти это объясняется прежней, «допактовой» антифашистской пропагандой, которая нацеливала красноармейцев на революционный конфликт с Германией. Но в РККА был силён собственно «красный империализм», который был сродни тупому «империализму» 1914–1917 годов. В обоих случаях этот империализм был направлен на то, чтобы потягаться с немецким гигантом — во имя славы и территорий. При этом упускалось из виду то, что противостояние двух стран выгодно третьей стороне — англо-французской плутократии.
Историк В. Невежин приводит многочисленные и весьма показательные факты наличия сильнейших антигерманских настроений во время Освободительного похода РККА в Польшу: «Так, работник 3-го отдела Артиллерийского управления РККА майор Володин прямо заявил: «Я заражён красным империализмом: нам нужно захватить Варшаву». Сходным образом мыслил сотрудник 5-го управления РККА майор Герасимов: «Ограничиваться только Западной Белоруссией и только Западной Украиной не следует. Необходимо во что бы то ни стало обеспечить за СССР площадь хотя бы до Вислы. Варшава тоже должна быть наша, ведь это слово «русское». Сейчас наступил благоприятный момент, чтобы вернуть всю территорию, отнятую у нас несколько лет тому назад». Заместитель политрука Неверов говорил: немцам «Варшаву отдали — это тяжёлая потеря»» («Если завтра в поход…». Подготовка к войне и идеологическая пропаганда в 30—40-х годах»).
Безусловно, наличие антигерманской «партии» и антигерманских настроений давало лишние козыри проанглийским и антирусским силам в самой Германии.
Глава 14 Молотов как оппозиционер
Очевидно, что военная партия никогда не достигла бы таких успехов, если бы у неё не было влиятельных союзников в политическом руководстве. И, как представляется, таким союзником выступал Молотов, бывший в 30-х годах «коммунистом номер два» и несомненным преемником Сталина. Принято считать, что Молотов во всём послушно следовал за Сталиным, но это опять-таки штамп. У Вячеслава Михайловича были все основания для недовольства «обожаемым» вождём.
«Документы свидетельствуют о том, что в конце 30-х годов Сталин оказывал на Молотова более заметное давление и по служебной линии, неоднократно делая ему выговоры по поводу тех или иных решений Совнаркома, — отмечает О.В. Хлевнюк. — Например, 28 января 1937 г. Молотов обратился в Политбюро с просьбой об утверждении дополнительных капитальных вложений для НКВД. — Сталин откликнулся на это резкой резолюцией: «т. Молотову. Почему нельзя было предусмотреть это дело при рассмотрении титульных списков? Прозевали? Надо обсудить в ПБ» (Хлевнюк О.В. «Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы»).
В октябре 1937 года Молотов предлагает членам Политбюро утвердить дополнительные капиталовложения для некоторых предприятий химической промышленности. И на это предложение вновь следует весьма жёсткая реакция Сталина, который наложил на письме Молотова такую резолюцию: «Т. Чубарю. Кем составлена эта записка? Кто проверял цифры? Трудно голосовать за предложение т. Молотова». Хлевнюк обращает внимание на то, что вождь обращается к В.Я. Чубарю, зампредседателя Совнаркома, через голову самого председателя (Молотова). И это уже может быть расценено как показатель некоторого политического недоверия.
Ну и уж совсем показательна история, произошедшая во время работы XVIII съезда ВКП(б). Молотов выступил на нём с докладом об очередном пятилетнем плане развития народного хозяйства. На следующий же день после доклада Политбюро принимает резкое постановление: «1) Признать неправильным, что т. Молотов в своём докладе… не остановился на итогах дискуссии и на анализе основных поправок и дополнений к тезисам. 2) Предложить т. Молотову исправить это положение».
О чём это может свидетельствовать? Только о том, что Молотов не согласовал какую-то часть своего доклада со Сталиным и другими членами Политбюро. Если бы всё было согласовано, то зачем нужно было принимать столь жёсткую резолюцию?
Судя по всему, Сталин опасался чрезмерного усиление Молотова, который возглавлял правительство аж с 1930 года. Он понимал, что руководитель, занимающий высокий пост в течение очень долгого времени, неизбежно «бронзовеет» и начинает рассматривать возглавляемое им ведомство как некую вотчину. А правительство было «ведомством» первостатейным.
Причём, что характерно, Молотов умел проявлять независимость, не боялся спорить со Сталиным и отстаивать свою точку зрения. Вот что вспоминает Жуков: «Участвуя много раз при обсуждении ряда вопросов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения».
Хрущёв великолепно дополняет Жукова, говоря о Молотове так: «Он производил на меня в те времена впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего, имел свои суждения по тому или иному вопросу, высказывался и говорил Сталину всё, что думает».
Сталин таких людей поощрял и ценил, о чём есть множество свидетельств современников.
Бывший при Сталине министром сельского хозяйства И.А. Бенедиктов вспоминает: «Мы, хозяйственные руководители, знали твёрдо: за то, что возразили «самому», наказания не будет, разве лишь его мелкое недовольство, быстро забываемое, а если окажешься прав, то выше станет твой авторитет в его глазах. А вот если не скажешь правду, промолчишь ради личного спокойствия, а потом всё это выяснится, тут уж доверие Сталина наверняка потеряешь, и безвозвратно».
Сталинский нарком вооружений Д.Ф. Устинов отмечает, что «при всей своей властности, суровости, я бы даже сказал жёсткости, он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений».
А Н. Байбаков писал о вожде следующее: «Заметив чьё-нибудь дарование, присматривался к нему — каков сам человек, если трус — не годится, если дерзновенный — нужен… Я лично убедился во многих случаях, что, наоборот, Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всём, что лежит на душе, честно и прямо».
Уже после смерти Сталина и разгрома «антипартийной» группы, находясь в опале, Молотов не боялся писать «наверх» записки, в которых высказывал свои взгляды на политику руководства. А с политикой этой он был категорически не согласен. Вот отрывок из его тезисов «Об экономических основах социалистического общества в области экономики»: «…Особенно после XX съезда КПСС руководство партии, когда первым секретарём ЦК КПСС был Н.С. Хрущёв, и также в последующее время взяло курс не на преодоление товарно-денежных отношений, а, наоборот, на сохранение и, больше того, на дальнейшее развитие и углубление роли товарно-денежных отношений в СССР. Тем самым фактически был произведён определённый поворот в экономической политике партии, хотя прямо об этом нигде не сказано. Этот поворот заключается в следующем: в то время как партия всегда исходила из принципиального марксистско-ленинского положения, что в социалистическом обществе «производители не обменивают своих продуктов» и, следовательно, всегда признавала несовместимость развитого социализма и товарно-денежных отношений, теперь стали выдвигать другую установку, будто товарно-денежные отношения должны существовать в течение всего периода социализма. Нет никаких оснований замалчивать, что эта новая для партии установка противоречит основным принципам научного социализма» (В.А. Попов. «Советские лидеры об экономических проблемах социализма». Прил. док. № 2). То есть в отличие от других членов разгромленной антипартийной группы Молотов не сдавался и продолжал отстаивать свою точку зрения.
Сталин уважал Молотова за его деловые качества и твёрдость характера. Поэтому смещать его и тем более репрессировать Сталин не хотел — Вячеслав Михайлович был опытным и талантливым управленцем. Кроме того, смещение Молотова привело бы к резкому обострению внутрипартийной борьбы и означало бы новый виток репрессий — причём на политическом Олимпе. Поэтому вождь прибегнул к аппаратному манёвру. В мае 1939 года он назначил Молотова наркомом иностранных дел вместо Литвинова — при сохранении за ним поста главы советского правительства. Тем самым Сталин убивал двух зайцев. Во-первых, он сместил прозападно настроенного Литвинова, ориентировавшегося на Англию, Францию и США. А во-вторых, ослаблял контроль Молотова над Совнаркомом. Казалось бы, позиции последнего только укрепились. Но на самом же деле Молотову было очень трудно сохранять контроль над обеими ключевыми госструктурами — СНК и НКИД. Слишком уж много времени отнимала работа во внешнеполитическом ведомстве. В результате Молотов частично потерял своё влияние в Совнаркоме, где на первые роли выдвинулись А.И. Микоян (по линии Экономического совета СНК) и Н.А. Вознесенский (по линии Комитета обороны СНК). Последний пользовался всяческим расположением Сталина, активно продвигавшего наверх молодые и перспективные кадры, не связанные даже и с наследием 20-х — не говоря уж о временах троцкизма-ленинизма. Судя по всему, Вознесенский был сторонником широкомасштабной экономической реформы, подразумевающей ослабление административных рычагов и переход на хозрасчёт.
Новый кадровый «расклад» не мог устраивать Молотова, которому вовсе не «светило» завершить свою карьеру наркомом. Начиная с 1940 года и вплоть до августа 1941 года он пытается восстановить свои позиции.