Парень хотел еще добавить, но от стрельнувшей боли все в глазах померкло.
— … Меля! Эй, земеля! Живой? — с трудом открыв глаза, Гвен увидел перед собой недавнего пленного бойца. — Я уж думал, ты концы отдал. Нашел твою смолу. Держи, — в ладонь положил небольшой липкий комок. — Только ума не приложу, на кой хрен она тебе? Жрать ее что ли будешь? Все равно бестолку.
Гвен криво улыбнулся. Мол, увидишь. Не говорить же, в самом деле, что собрался ею заживлять свои раны. Рано им еще про такое знать.
Дождавшись ночи, друид начал действовать. Осторожно подобрал ноги и сел на нары. Лежа готовить снадобье было совсем не сподручно.
— Бедные люди… даже не знают, какое великое богатство лежит у них прямо под ногами, — покачивая головой, бормотал друид одними губами. — Это же Слезы Великого Леса, величайшая ценность на свете. А они же… — попытался сложить губы в улыбке, но тут же скривился от боли. — Бедные люди…
После сложил руки лодочкой, чтобы хоть немного согреть сосновую живицу. Барак был промерзлый насквозь, а печка в самом углу едва грела.
Спину выпрямил, насколько позволили раны. Несколько раз глубоко вздохнул. Снадобье из Слез от любого друида требовало немало усилий, заставляя выкладывать полностью. Зато и награда была велика. Приготовленная должным образом живица с легкостью заживляла даже самые глубокие раны. Про всякую мелочь из ушибов и порезов и говорить было нечего. Главное, приготовить правильно.
К сожалению, здесь такое зелье было не сварить. Не было ни настоящего очага с бронзовым котелком и родниковой водой, ни знакомых трав из леса, ни времени. Сейчас сделать можно было лишь подобие настоящего снадобья.
— Вроде, пошло…
В воздухе появился неуловимый аромат, который ни с чем не спутать. Правда, каждый узнавал в нем что-то свое. Редко, когда двое, а уж тем более трое, чувствовали одно и то же.
Гвен чуть пошевелил руками, ощущая приятную тяжесть. Внутреннее тепло в руках становилось все сильнее и сильнее. Сейчас бы еще нужных трав растереть и кинуть, а после потомить до самой ночи в печи. И, конечно, не забыть об особой молитве, чтобы Великий Лес остался доволен.
— Ничего, ничего, еще сделаем, как надо…
Раскрыв ладони, друид всей грудью вдохнул аромат снадобья. От закружившейся головы, покачнулся, и едва не свалился с нар. Но почти сразу же ему полегчало, внутри дохнуло свежестью, бодростью.
Не спеша, нанес пару мазков густого зелья на опухшую челюсть, сразу же почувствовав облечение. Задрав гимнастерку и исподнюю рубаху, растер ребра и живот, по которым пришлись особенно сильные удары.
— … Чувствую твою силу Великий… — в глазах проступили слезы облегчения. Боли он уже почти не чувствовал.
Рассвет. Звенящий от мороза воздух огласили истошные вопли старших по баракам. Громко звучало железное било. За бараками надрывались псы, рвущиеся с поводков охраны.
— Подьем, сукины дети! Встать! На работу! Бегом, бегом! — орал коренастый красноармеец в шинели со споротыми петлицами, молотя небольшой деревянной дубинкой по дверному косяку барака. — Строиться и на выход! Подьем! На работу!
С нар с трудом поднимались люди, кутавшиеся, кто во что горазд — в криво обрезанные шинели, рваные полушубки, даже плащ-палатки. Кое-кто внутрь гимнастерок и сапог запихивал солому для тепла.
— Кто последний, останется без пайки! — тыкал старший по бараку в какого-то бедолагу, что никак не мог подняться с нар. — На выход!
Едва сидельцы выстроились перед бараком, как к ним направился сам Стецко. Морда сытая, лоснящаяся, теплый овчинный полушубок нараспашку. Как говориться, сытому и в мороз не страшно. Своей ореховой дубинкой в воздухе размахивает в предвкушении.
— Господин старший помощник, заключенные построены! — вытянулся перед ним крепыш, дежурный по бараку. — Заболевших и умерших нет! К работе готовы!
У Стецко аж лицо вытянулось от удивления. Явно другое ожидал услышать. Ведь вчера собственными руками так отделал того наглеца, что и сам взмок от усталости. Тот же сегодня с нар не должен был подняться.
— Что? — визгливо крикнул Стецко, нахмурив брови. От этого дежурный по бараку еще сильнее стал тянуться. — Врешь, падаль! Ну-ка…
И тут его мечущийся по строю взгляд наткнулся на того самого пленного бойца.
— Ты⁈
Не веря своим глазам, Стецко шагнул вперед и впился в него взглядом.
— Я же тебя вчера…
На лице пленного виднелась лишь пара синяков, которые, судя по всему, уже к вечеру исчезнут. Почти сошла опухоль с челюсти, по которой надсмотрщик целил специально.
— Упор лежа! Встать! Лечь! Встать! — махнув палкой, заорал Стецко. — Быстро! Быстро!
И пленный, должный валяться на нарах едва живым, начал лихо приседать. Раз — два, раз — два, раз — два! Он, кажется, даже чуть подпрыгивал от избытка энергии! Но как это возможно⁈
— Ах ты, сука… Издеваешься⁈ Здоровья, значит, много⁈ Отлично, — в миг ощерился надзиратель, многозначительно погладив дубинку. — Этого лишить пайки сегодня и завтра! Наглый слишком! А норму выработки увеличить на треть! Лично проверю!
Все, кто стоял рядом с тем пленным, тут же неуловимо дернулись в стороны. Каждый понимал, что без еды здесь даже день не протянуть, а два тем более. Хуже всего было то, что от работы при этом никто не освобождал. Короче, готовый покойник, только еще пока живой.
— Что встали? Бегом работать! — взвизгнул он, махнув палкой в сторону огромной кучи мерзлой земли. Предстояло кирками раздолбить ее, вытащив оттуда камни и кирпичи. — Эй!
Дубинкой он остановил одного из заключенных, худого, высохшего едва не до состояния мощей. Рванная, грязная шинель на том болталась, как на вешалке. Из рукавов торчали грязные руки-спички. На худой шее с выпяченным кадыком едва держалась маленькая голова, укутанная в платок.
— Рассказывай, — приказал Стецко, брезгливо кинув в руки зеку небольшую галету. Кусок высушенного хлеба был мгновенно схвачен и тут же съеден прямо с вощенной бумажной упаковкой. — Кто этому уроду помогал? Откуда лекарства?
Тот, наклонившись, вперед зашептал:
— Никто не помогал, господин старший помощник. Как вчерась приволокли яго, так на полатях и валялси, — пленный едва ли не с каждым словом кланялся. Взгляд при этом был жалобный, просящий, как у потерявшейся собачонки. — Стонал только очень сильно и все время что-то бормотал. Молился, видать, али головой тронулся. Точно, господин старший надзиратель, головой он тронулся. Все какого-то великого звал…
Едва вечерняя проверка закончилась и дверь барака закрылась, Гвен тут же юркнул в свой угол и растянулся на нарах. Несмотря на живительное действие снадобья, к концу дня он едва стоял на ногах. Вдобавок, с самого утра во рту даже маковой росинки не было.
— Слышь, земеля, — только парень закрыл глаза, как у самого уха раздался знакомый голос. Около его нар стоял тот самый красноармеец, что вчера помог ему добраться до барака. — Ты ведь того…
Гвен устало качнул головой. Мол, не понимаю.
— Ну, ты дохтур, говорю. Да? — пленный подвинулся ближе, смотрит с затаенной надеждой в глазах. — Себя вона как знатно подлатал. Может поглядишь, зём? А я уж тоже помогу, чем смогу…
На сосновые доски нар лег небольшой, с пол детской ладошки, кусок хлеба. Серыми пальцами он подвинул его ближе к парню. Мол, это тебе.
— Чирий, падла, на шее вскочил. Жжет, совсем мочи нет терпеть, — наклонился еще ближе и развязал на шее старый вязанный шарф. — Гляди.
Гвен едва не отшатнулся, как повернул голову. С чужой шеи на него смотрел крупная багровая рана с отвратительными серыми наростами по краям. Вдобавок и тошнотворной гнилью тухлого мяса дохнуло.
— Кхе-кхе, — кашлянул друид, кивая в ответ. — Иди посиди немного. Чуть дух переведу и помогу с этим…
Едва этот бедолага, бормоча благодарности, исчез, парень полез в карман гимнастерки. Там должно было остаться еще немного живицы, которой как раз бы и хватило.
— Есть… Вот и славно, — выдохнул Гвен, нащупав теплую массу. — Должно хватить…
С кряхтением поднялся, запахнул поплотнее шинель. Несмотря на печь в бараке стоял настоящий колотун.
— Браток, а меня потом посмотришь? — с соседних нар из-под какого-то тряпья на него тут же уставилась пара воспаленных глаз. — Могу курева немного дать…
Глава 15
Конрад Эйхард вышел на плац и на несколько минут замер, закуривая сигарету. За последние несколько месяцев службы в должности начальника лагеря это стало для него ритуалом. Неспешное курение позволяло привести мысли в порядок, настроиться на рабочий лад. К тому же было сигналом для остальных о начале традиционного обхода. Дисциплинировало, так сказать. Хотя дисциплина у настоящего немца в самой крови.
— Еще один отличный день, — улыбнулся капитан, показывая крупные белые зубы. — Воистину, Господь Бог любит Рейх…
Причин пребывать в столь хорошем настроении у Эйхарда, надо сказать, хватало. Доблестные немецкие войска победоносно наступали, день доказывая превосходство арийского духа над варварской иудо-большевистской сутью. Каждый день министр пропаганды Гебельс сообщал о десятка новых поселках и городах советов, занятых нашими танкистами и пехотой. Не было никаких сомнений, что еще немного усилий и Советский Союз, этот колосс на глиняных ногах, падет и окончательно канет в Лету. А на его землях раскинется новый тысячелетний Рейх.
— … и, конечно же, его сыновей, — закончил он фразу, расплываясь в еще более широкой улыбке. — Истинная правда.
Сомневаться в своей исключительности под этим солнцем у него тоже не было причин. Он молод, недурен собой. Его стремительной карьере (спасибо отцу генералу СС и матушке-баронессе с довольно известной в Германии фамилией) можно было лишь позавидовать. За какие-то несколько лет он дорог до гауптштурмфюрера ССв системе концентрационных лагерей административно-хозяйственного управления СС. А благодаря новым довольно влиятельным знакомым мог надеяться, что вскоре будет переведен еще выше по карьерной лестнице. Нужно было лишь показать себя в выполнении важного задания, санкционированного на самом верху.