356.
Кузнецов пытается дозвониться Сталину по другим телефонам – и тоже безуспешно:
«Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В. Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:
– Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!
– Доложу кому следует, – отвечает дежурный.
Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:
– Вы понимаете, что докладываете? – Это Г.М. Маленков.
– Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война…».
Не сумев связаться со Сталиным по телефону ночью, утром 22 июня Кузнецов сам отправился в Кремль, чтобы лично доложить ему обстановку в связи с нападением Германии. Однако Сталина он там тоже не застал:
«Около 10 часов утра 22 июня я поехал в Кремль. Решил лично доложить обстановку. Москва безмятежно отдыхала… В Кремле все выглядело как в обычный выходной день… Немного сбавив скорость, мы въехали в Кремль. Я внимательно смотрел по сторонам – ничто не говорило о тревоге … Кругом было тихо и пустынно. “Наверное, руководство собралось где-то в другом месте, – решил я. – Но почему до сих пор официально не объявлено о войне?
Не застав никого в Кремле, вернулся в наркомат»357.
Что мы видим? Потоптавшись около сталинского кабинета и не найдя там ни самого Сталина, ни кого-либо из других руководителей государства и партии, Кузнецов отправился восвояси. Но это невозможно! Такого просто не могло быть! Кузнецов опять беззастенчиво говорит неправду! Записи в журнале посетителей кабинета Сталина вновь прямо уличают почтеннейшего Николая Герасимовича. Согласно журналу, в это время кабинет буквально кишел посетителями, в числе которых были Молотов, Микоян, Ворошилов и… сам Н.Г. Кузнецов! Причем в тот день он заходил к Сталину не только с 9.40 до 10 часов 20 минут – то есть в тот момент, когда он будто бы никого там не нашел, но и еще дважды: с 8.15 до 8.30 и с 15.20 до 15 часов 45 минут! Ясно, что о забывчивости тут не может быть речи. Кузнецов просто не стал говорить, что в сталинском кабинете в тот день он видел многих, но только не самого Сталина. Точнее, об этом ему не позволила сказать цензура. Но надо отдать адмиралу должное – прямо врать, как Жуков, о том, что он якобы видел Сталина и говорил с ним, Кузнецов не стал, а выдумал небылицу про пустующий Кремль. Мол, кто захочет – тот поймет.
Но почему Сталин отсутствовал в этот момент в Кремле и на своем рабочем месте? Почему адмиралу Кузнецову не удалось 21–22 июня не только увидеть, но и даже переговорить с ним по телефону? Ответ на это следующий. Перед самой войной, самое позднее вечером 20 июня 1941 года (почему именно этот момент – скажем чуть позже), с И.В. Сталиным случилось что-то, опасное для его жизни, что полностью вывело его из строя. В течение нескольких дней он физически не мог выполнять возложенные на него обязанности. Только к концу июня здоровье вождя более-менее восстановилось, и он приступил к работе. Еще через несколько дней Сталин окреп уже настолько, что 3 июля смог выступить по радио с обращением к советскому народу – это было его первое публичное выступление с начала войны.
Версия об отсутствии Сталина в Кремле накануне войны впервые была выдвинута еще в перестройку358, и к настоящему времени в целом ее, с рядом нюансов, поддержал ряд исследователей359. Но фактическое начало выходу этой истории к широким кругам положил Н.С. Хрущев в известной речи о «культе личности» на XX съезде КПСС. Тогда Никита заявил, что в начале войны Сталин так растерялся, что долгое время не только не руководил операциями, но и вообще не занимался никакими делами. После съезда речь была зачитана во всех первичных партийных организациях, а затем попала за границу.
В мемуарах Хрущев развил свою мысль. Сталин-де был настолько парализован страхом, что не мог собраться с мыслями – «впал в прострацию», как потом обобщили хрущевцы воспоминания и размышления своего идеолога по данному вопросу:
«…днем в то воскресенье выступил Молотов. Он объявил, что началась война, что Гитлер напал на Советский Союз… Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями. Потом уже, после войны, я узнал, что, когда началась война, Сталин был в Кремле…
…Когда началась война, у Сталина собрались члены политбюро… Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: “Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали… Я, – говорит, – отказываюсь от руководства”, – и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу…».
Хрущева поддержал другой член политбюро ЦК ВКП(б) и одновременно его соратник по «разоблачению культа личности» А.И. Микоян:
«Сталин в подавленном состоянии находился на ближней даче в Волынском (в районе Кунцево)».
Другими словами, два члена политбюро сообщили, что Сталин в начале войны фактически не мог работать. Причиной неработоспособности стал якобы сильнейший испуг от нападения немцев, перешедший в полную и длительную прострацию.
Можно ли здесь верить Хрущеву с Микояном? Можно, но смотря в чем. Разумеется, не только многодневная «прострация», но и просто минутная растерянность Сталина – полный бред. Поэтому, несмотря на широкое использование подобной клеветы в антисталинской пропаганде, сама эта мысль была столь нелепа, что те, кто сам был в здравом уме, вряд ли поверил в нее уже тогда.
Сильнейший удар по всей этой хрущевской истории нанесла публикация в 1989 г. выписки из журнала записей лиц, принятых И.В. Сталиным в своем кабинете (далее – журнал) в июне 1941 года. В 1992–1996 гг. журнал, содержащий такие записи за период с 1924 по1953 год, был опубликован полностью. Выяснилось, что все первые дни войны кабинет Сталина был заполнен с утра до вечера государственными деятелями разного калибра. Посмотрев эти записи, читатель неизбежно приходил к выводу, что хозяину кабинета не то что впадать в прострацию, а передохнуть было некогда.
Мало того, в июне 2001 года на выставке в Государственном архиве России (ГАРФ), приуроченной к 60-летию начала Великой Отечественной войны, журнал был выставлен в качестве экспоната. А фотографии его страниц за 21–23 июня 1941 года поместили в посвященном выставке рекламном буклете360. Поэтому те, кому ложь Хрущева в данной истории была ненавистна, с успехом разоблачали ее, опираясь на этот журнал. В итоге к рассказу Никиты потеряли интерес и почитатели, и ненавистники Сталина. А сам журнал вошел в обиход историков как надежный и авторитетный исторический источник.
Однако уже тогда вызвало подозрение, что на такой шаг, «реабилитирующий» Сталина от грязного обвинения, пошло либерально-перестроечное окружение Горбачева и Ельцина. Мысль о том, что предавшие СССР хотели донести правду о Сталине, следует исключить. Сталина они боялись и ненавидели не меньше самого Хрущева. От такой-то публики как раз следовало ожидать, что они поддержат и разовьют мысль единомышленника о некрасивом поведении вождя советского народа в момент опасности. А между тем всех настойчиво, если не сказать – назойливо, убеждали, что со Сталиным ничего не случилось, что в канун и первые дни войны он много и напряженно работал. Зачем?
Однако вспомним, как раньше подчас делали имевшие за собой тяжкое преступление уголовники. Они дополнительно шли на какой-нибудь мелкий уголовный проступок, получали за него небольшой срок и садились в тюрьму. Казалось бы, парадокс. Но пока их искали на свободе, они «на зоне» укрывались от расплаты за тяжкое преступление. Жертвуя малым, они избавляли себя от крупных неприятностей.
Не сходным ли образом поступили подельники Горбачева и Ельцина по уничтожению СССР? К тому времени в обществе прочно утвердилась официальная версия о событиях в Кремле в начале войны, введенная через мемуары Г.К. Жукова. Правда, назвать их автором одного Жукова можно с большой натяжкой – вместе с ним работал целый коллектив института Военной истории под контролем и по указаниям ЦК КПСС361. Согласно версии, Сталин, живой и здоровый, в момент нападения находился там, где ему и полагалось быть, – в Кремле на посту главы государства. Правда, как рассказал Жуков, сам момент нападения Германии он сначала проспал в прямом смысле, а затем, получив сообщение о вторжении, ставшее для него полной неожиданностью, немного подрастерялся. Тем не менее все решения принимал исключительно Сталин, и поэтому всю ответственность за неудачное начало войны несет только он один.
В плане поведения Сталина версия хоть и убогая, но устоявшаяся. Однако в перестройку, с началом гласности и относительной свободы слова, произошел всплеск интереса к его личности, и она стала устраивать уже далеко не всех. А тут под ногами путается Хрущев с идиотской байкой о «прострации». Слишком хорошо – тоже не хорошо: возмущенные явным попранием исторической справедливости и просто здравого смысла люди станут копать под официальную версию (как на деле и получилось). Поэтому, опровергая публикацией журнала одиозную часть хрущевского заявления, которой и так мало кто верил, перестройщики таким шагом сохраняли главную тайну – что со Сталиным в канун войны произошло что-то, опасное для его жизни. Сдерживая радостные вопли противников Сталина и «бросив кость» его почитателям, они таким образом как бы мирили противников и тем снижали интерес к дальнейшему исследованию темы.
В связи с этим нам, вместо того чтобы просто отмахнуться от слов Хрущева, надо отделить в них реальную информацию от наглого вранья.
Повторюсь, мысль о том, что Сталин, несгибаемый человек огромной силы воли, отчего-то мог впасть в прострацию, так нелепа, что, взятая сама по себе, отдельно, вряд ли могла прийти в голову столь неглупому человеку, как Хрущев. Но если Сталин перед самой войной чем-то был выбит из строя, то Никита, не удержавшись от соблазна, использовал это как повод, чтобы лишний раз пнуть ненавистную ему личность.