«Капитуляция Ленинграда или в будущем Москвы не будут приняты, даже в случае, если таковые буду предложены неприятельской стороной».
Йоганнес Хаферкамп, пехотинец, воевавший под Ленинградом, после войны в сжатой форме сформулировал дилемму:
«Русские прекрасно понимали, что немцы наглухо закрыли все выходы из города, создав вокруг Ленинграда кольцо блокады. Таким образом, все его жители оказались в положении приговоренных к смертной казни через голод и болезни. Какие меры следовало предпринять Красной Армии для прорыва кольца окружения города? И какие меры планируют принять русские для обеспечения жителей хотя бы минимумом продуктов питания? Все дело в том, что население было обречено на вымирание, именно это и входило в планы нашего верховного командования».
Не составляет труда провести параллель между жителями осажденного Ленинграда и военнопленными — и тех, и других хладнокровно обрекли на гибель, что, конечно же, осуществлялось в рамках идеологии Третьего рейха. Отрывки из дневника службы тыла 27-й армии свидетельствуют о том, что такие намерения действительно были. В начале октября в ответе на запрос о мерах, предусмотренных для пропитания населения оккупированных районов России, говорилось, что «следует в первую очередь позаботиться о своих, а голодать — дело русских». Последовал отказ предоставить пропитание для населения оккупированных городов из армейских источников.
Есть много официальных документов, свидетельствующих о намерениях немецкого Верховного Командования. Все они проникнуты простейшей логикой — сохранить жизнь и боеспособность своих солдат. Такой метод принуждения жителей города к сдаче, как голод, мог дать прямо противоположные результаты. «То, что Ленинград заминирован и что русские будут оборонять его до последнего человека, было во всеуслышание объявлено по советскому радио», — гласил военный дневник группы армий «Север» в первых числах октября 1941 года. — Следует также ожидать вспышек серьезных заболеваний. Немецкому солдату нечего искать в этом городе». Если все же удастся снарядами вынудить жителей к бегству из города, то хаос неизбежно перекинется на наш собственный тыл, создавая там невиданные ранее трудности».
Как мы можем убедиться, мнения фронтовых солдат с Дудергофских высот не отличались академической глубиной. В окопах все проблемы трактуются куда проще и доходчивее. Одного бывшего обер-ефрейтора, посетившего 40 лет спустя Ленинград в качестве западногерманского туриста, спросили, не мучают ли его угрызения совести по поводу участия в осаде города.
«Нет, вины за собой я не чувствую. Это была война. Мы вынуждены были сражаться, как и русские солдаты, и они, и мы героически сражались».
Признав, что осада города в итоге оказалась «бессмысленной», экс-обер-ефрейтор считал, что цель была — победить, выиграть войну, и ничего больше.
«Город горел и днем, и ночью. Мы сами видели это. От планов овладения этим городом мы не могли просто отказаться — он стал для нас символом. Сокрушить этот город означало сокрушить весь северный участок фронта — тогда он целиком оказался бы в наших руках. Но с каждым днем это становилось все труднее для нас. Я тогда пошел на фронт добровольцем, на 12 лет. Мы сражались за нашу систему, в точности так же, как русские за свою».
Официальные документы — бесстрастные свидетельства расчетов и намерений немецкого Верховного Командования. Ничуть не менее важны и личные переживания солдат, кому было доверено воплощение в жизнь упомянутых расчетов и намерений. Было немало сложных вопросов. Командующий 58-й пехотной дивизией был готов выполнить приказ об открытии огня по скоплениям людей, пытающихся вырваться из осажденного города, с условием, что следует принимать во внимание ряд обстоятельств. Его солдаты выполнят приказ, но «станут ли они хладнокровно расстреливать ни в чем не повинных и беззащитных женщин, детей и стариков», в этом командующий сомневался.
У каждого свои представления о человеческой порядочности. Немецкий солдат находился под гнетом политических и идеологических догм, и, кроме того, над ним довлел солдатский долг. Командующий не сомневался, что его солдаты полностью осознавали необходимость удерживать в узде миллионы жителей Ленинграда. Однако это не избавляло от опасности, что «немецкий солдат утратит боевой дух, что будет нанесен урон традиционной солдатской этике, что после войны солдату ни к чему нести ответственность за свои действия во время войны».
Подобные взгляды характерны не только для командующего 58-1 пехотной дивизией. Осуществлялись меры по насильственному выселению жителей оккупированных немцами районов, непосредственно прилегавших к кольцу окружения Ленинграда. Несколько тысяч местных жителей конвоировали по дороге Красногвардейск-Псков. В основном это были женщины, дети и старики. Никто из них не знал, куда их ведут. Официальный военный дневник группы армий «Север»:
«У всех создавалось впечатление, что рано или поздно эти люди погибнут от голода. Эта сцена произвела самое негативное впечатление на солдат, осуществляющих контроль над этой дорогой».
Нет, здесь все было не так, как год назад во Франции.
Глава 10Война без победных венков
«Если кто-то утверждает, что большинство немцев ни в чем не виноваты, то он сообщник преступников. И я, как бывший солдат — тоже «сообщник».
Фриц Кёлер, 20-летний ветеран кампании во Франции, входил в Рославль, расположенный в 100 км юго-восточнее Смоленска, 3 августа 1941 года. Незадолго до этого их подразделение провело удачную атаку. Но русским все-таки удалось уничтожить запасы горючего и продовольствия. «К сожалению, — записал он в тот вечер в дневнике, — в этом городе «освобождать» уже нечего». Созерцая превращенный в руины догоравший город, он заключил: «Да, во Франции было куда лучше».
Девять дней спустя обер-ефрейтор Эрих Куби, подразделение которого выделили для охранения (фронт группы армий «Север»), из «окопа № 4» следил за мокрым от дождя лесом. И так каждый день два часа ночью и три днем. Чуть поодаль лежал труп красноармейца, одного из многих, пытавшихся штурмом взять их позиции прошлой ночью. Тело было лишь слегка присыпано землей. Куби решил зарыть его, как полагается, на следующем дежурстве. «Лучше три французских кампании, чем одна русская» — эта поговорка быстро вошла в моду в войсках. «Здесь нам недоставало удобных французских кроватей и поражало однообразие местности». Беззаботные деньки канули в прошлое. «Перспективы оказаться в Ленинграде обернулись бесконечным сидением в пронумерованных окопах».
Хлеб-соль оккупантам. Через два года эти же люди (если останутся в живых) со слезами счастья встретят Красную Армию. Но хлеба у них не будет
Куби и Кёлер выражали общую точку зрения солдат Восточного фронта. Эта война мало походила на «войну победных венков». Никакой тебе славы победителя, как это имело место год назад после войны с Францией, никаких парадов, никаких цветов, которыми тебя забрасывали признательные жительницы рейха. Теперь у «Вохеншау» появился новый конек — хроника без конца муссировала понятие «Рая для рабочих», так в рейхе издевательски окрестили оккупированные восточные территории. Камера надолго прилипала к шатким заборам, грязным подворотням, лачугам и помойкам кварталов, где обитал рабочий люд России.
«Бездумные необразованные массы — пушечное мясо Советов. Уже в первые пять дней немецкие солдаты вдоволь насмотрелись на так называемый «рай для рабочих», на деле ничего, кроме омерзения, не вызывавший. Именно этим, вероятно, и объясняется столь сильное стремление России отделить, отрезать себя от остального мира!»
Страна под названием Россия представляла собой неизвестную величину. Ветераны войны с Францией не рассчитывали обнаружить здесь неисчерпаемые запасы шампанского, вин, жратвы, других экзотических трофеев, одним словом, того, чего с начала войны отчаянно недоставало в рейхе. Так что «освобождать» здесь было особенно нечего. Сама безжалостная суть этого конфликта определила атмосферу, столь разительно отличавшуюся от той, в которой осуществлялась французская кампания. Только и оставалось, что тешить себя тем, что это, мол, война за «жизненное пространство», а легкой такая война быть не может, короче говоря, прокручивать в голове то, чем старательно пичкали национал-социалистические пропагандисты. Современные страны Запада, взращенные на патернализме и ценностях социального государства, до сих пор не могут найти подходящего объяснения тому идеологическому базису, в котором протекала эта война. Как же так? Ведь армия, вторгшаяся в Советскую Россию, на 95 % состояла из тех, кто считал себя христианами. Из 79 с лишним миллионов немцев 41,6 млн. называли себя протестантами, а 31,4 млн. — католиками.
Хотя серьезных исследователей религиозных войн подобные объяснения явно не удовлетворят, вермахт, хотим мы этого или нет, в войне опирался на солдат, выросших именно в христианских семьях. Исторический опыт подтверждает, что периоды обострения конфликтов неизменно сопровождаются упадком нравов и смещением традиционных представлений о пороках и добродетелях. И вовлеченный в кампанию солдат не сразу замечает этот идущий исподволь процесс. Но вскоре, оказавшись в экстремальной обстановке войны, он демонстрирует нестандартные нормы поведения. Все начинается с мелочей: прихватить после боя «трофейчик» — позаимствовать ценный предмет, принадлежавший убитому противнику, бинокль или пистолет, а может, обшарить карманы в поисках чего поценнее, например, денег или драгоценностей. Это вполне можно оправдать тем, что, дескать, он уже там, где ему это добро не понадобится. А потом, глядишь, и живых можно растрясти на барахло, не испытывая при этом особых угрызений совести. Позже дело доходит и до бесчинств, открытого насилия.
Деятельность немецких эйнзатцгрупп СС в немецком тылу хорошо известна и подтверждена массой документов. Всего таких подразделений было четыре, и располагались они в городах по всей линии фронта трех армейских группировок вермахта, осуществляя поддержку исполнения плана «Барбаросса». Костяк эйнзатцгрупп составляли представители гестапо и СД, кроме этого, в них входили и мелкие подразделения «ваффен СС» (гиммлеровские фронтовые части СС). К середине июля череда побед на Восточном фронте убедила практически всех в скором и победоносном завершении летней кампании в России. Гитлер же потребовал от армии осуществления мероприятий по умиротворению населения на захваченных территориях, то есть в тылу германской армии. В состав эйнзатцгрупп входили и батальоны «полиции безопасности». Выявление неугодных элементов осуществлялось одним из таких подразделений — 101-м резервным батальоном полиции. И вот что интересно. Комплектовалось это подразделение, казалось бы, самыми обычными людьми, в основном служившими до войны в полиции. Обычные резервисты составляли лишь незначительную часть. И люди эти были родом из Северной Германии, главным образом из окрестностей Гамбурга. А этот город славился своим прохладным отношением к национал-социализму и национал-социалистам. Солдаты происходили из вполне благополучных семей, 65 % — из семей рабочих, 35 % можно причислить к выходцам из среднего класса. Если судить по возрасту, большинство их сформировались как личности до прихода нацистов к власти, однако к 1942 году большинство их вступило в ряды НСДАП. Если верить исследователю Кристоферу Браунингу, они «явно не представляли собой благодатную среду для взращивания хладнокровных убийц, способных на геноцид, каким являлось «окончательное решение еврейского вопроса».