Говорить так имеются следующие, например, основания. По тем же сводкам германского Верховного командования в районе Киева было пленено 665 тысяч человек — такую «киевскую» цифру можно часто увидеть в «россиянской» печати, как и в книгах Резуна-«Суворова». Но вся численность войск Юго-Западного фронта к началу Киевской оборонительной операции составила 627 тысяч человек.
Безвозвратные потери (куда входят убитые, умершие на этапе санитарной эвакуации, пропавшие без вести и пленные) за все время операции составили 616 304 человека. В структуре безвозвратных потерь Юго-Западного фронта в 1941 году пропавшие без вести и пленные составили 64,49 %. С учетом этого итоговая оценка дает примерную цифру взятых в плен под Киевом на уровне 250–300 тысяч человек, что согласуется и с воспоминаниями, например, Гудериана.
То есть коэффициент немецкой лжи, исчисленный по Киевской операции, можно принять равным (625:300) примерно двум, что уменьшает сводную цифру 1941 года германского Верховного командования до примерно 1,3 миллиона человек.
Окончательно цифру советских военнопленных в 1941 году мы можем принять после анализа немецких данных на уровне все тех же полутора миллионов человек.
И вряд ли — более того.
Это — во-первых…
Но есть и во-вторых! Обычно забывается, что среди тех, кто сдавался немцам в плен летом 1941 года, было немало призывников 1940–1941 годов из числа жителей Западной Украины и Западной Белоруссии. А многие из них не отличались ни идейным, ни нравственным развитием, потому что их родители и они сами психологически и житейски остались после 1917 года в затхлой атмосфере царской России и панской, капиталистической Польши.
Вот эти нестойкие, не воспитанные человеческим словом и делом «парубки» и поднимали руки вверх в первую очередь. И таких было не так уж мало. С учетом цифры призыва в РККА этого контингента до войны и в первые военные недели цифру таких сдавшихся можно определять, пожалуй, на уровне до 300 тысяч человек.
Мы имеем, к слову, еще один пример уже точно документированного массового дезертирства и сдачи в плен формально советских воинов в 1941 году. Почти все призывники в Красную Армию из числа крымских татар, а это — около 20 тысяч человек, почти сразу же после боевого соприкосновения с частями Вермахта в Северном Крыму, а многие — и до этого, дезертировали из РККА, а потом служили у немцев.
Но разве причиной тому был новый социалистический строй, а не вековая социальная отсталость отцов и дедов этих молодых татар, которая сама была производным от вековой политики царизма?
Кроме того, к 22 июня 1941 года в РККА служило и определенное число лишь формально советских граждан, на деле враждебных Советской власти. Уж эти-то поднимали руки вверх не вынужденно, а со злобной радостью.
В итоге, за вычетом добровольно или почти добровольно сдавшихся в германский плен в 1941 году, можно говорить о примерно миллионе действительно плененных в боях советских воинов.
Если вспомнить, как началась война, это не такая уж и разгромная цифра. Мы иногда забываем, что тогда, в 1941 году, на огромном тысячекилометровом фронте развернулись боевые действия такого масштаба, который был до этого мировой истории войн неведом — даже если сравнивать их с самыми крупными битвами Первой мировой войны. Беспрецедентными были и динамика боевых действий, и их оперативная глубина.
И тут нам полезно сравнить наш 1941 год с «англофранцузским» 1940 годом. Тогда фактор внезапности не действовал — с сентября 1939 года Германия, с одной стороны, Англия и Франция, с другой стороны, находились в состоянии войны — пусть и «странной», без ведения боевых действий. Но война есть война — с началом весны наступления немцев можно было ожидать почти наверняка, причем именно на Северную Францию через Бельгию. Англо-французы на это и рассчитывали, разработав соответствующий план «Д».
Тем не менее, начав наступление 10 мая 1940 года, к 20 июня 1940 года (и даже раньше) Гитлер покончил с Францией, а заодно — и с английским Экспедиционным корпусом. И хотя масштаб боевых действий во Франции летом 1940 года ни с какой стороны — ни по военному, ни по территориальному размаху — не был сравним с масштабом битв в России летом 1941 года, число только французских пленных, не считая англичан, составило 1 547 тысяч человек.
Полтора миллиона! И это — только французов!
В войне, которая для союзников не была внезапной…
В боевых действиях ограниченного, по сравнению с русскими, масштаба…
И всего за месяц с небольшим боевых действий…
Между прочим, несмотря на то что немцы наступали, соотношение потерь убитыми было обратным к классическому при наступлении (втрое большие потери наступающих). Здесь было иначе — немцы, наступая, потеряли убитыми 27 тысяч человек, французы, обороняясь, — 84 тысячи человек.
Но и здесь сказалось не только воинское превосходство немцев. Сказался динамизм боев, когда позиционная оборона была невозможна.
Так что не такими уж и катастрофическими были наши потери пленными в 1941 году — на фоне потерь французов в 1940 году.
А ведь французам помогали англосаксы.
К слову, пару слов о них. Рассмотрим — хотя бы кратко — и такой, ныне все чаще забываемый момент.
Была ли у СССР возможность облегчить свое положение в 1941 году за счет активной помощи нам со стороны новых союзников — англосаксов?
Что ж, чтобы ответить на этот вопрос и одновременно закрыть его, познакомлю читателя с фрагментом памятной записки Черчилля начальникам штабов от декабря 1941 года. Эта записка приведена в книге Дж. Батлера и Дж. Гуайера «Большая стратегия. Июнь 1941 — август 1942».
Итак:
«Главными факторами в ходе войны в настоящее время являются поражения и потери Гитлера в России…
Ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не должны принимать никакого участия в этих событиях, за исключением того, что мы обязаны с пунктуальной точностью (держи карман шире! — С.К.) обеспечить все поставки снабжения, которые мы обещали. Только так мы сможем сохранить свое влияние на Сталина, и только так мы сможем вплести усилия русских в общую ткань войны».
То есть англосаксы предполагали иметь с нами партнерство типа того, что устанавливается между осликом и его погонщиком, который вешает перед носом ослика морковку, чтобы ослик резвее бежал.
Однако со Сталиным такие фокусы не проходили, как это происходит сейчас с «россиянскими» руководящими ельциноидами. Великую Отечественную войну мы вели так, как могли, а не так, как это надо было англосаксам.
Хотя порой союзнический долг нам стоило бы выполнять с коварной «пунктуальной» «точностью» Черчилля, а не с рыцарских позиций Сталина. Я имею в виду прежде всего ускорение сроков нашего зимнего наступления 1945 года для облегчения положения союзников, попавших под удары Вермахта в Северной Франции и Бельгии.
Впрочем, вернемся в 1941 год…
Ни о каком победном шествии к Берлину на быстроходных «автострадных» танках конструкции Резуна-«Суворова» в 1941 году речи быть не могло. Но встретить врага достойно и уверенно нам в 1941 году было чем. Потенциал РККА и общий потенциал страны такую возможность нам давал.
Конечно, все негативные факторы — и те, о которых было сказано выше, и те, о которых я здесь не говорил, но писал ранее (износ старой техники, некомплект вооружения, неприработанность новой техники, недостаточная обученность личного состава и т. д.), — не позволили бы даже сдержать соединенные удары Вермахта и Люфтваффе. К тому же сам алгоритм открытия военных действий, предусмотренный оперативным планом Генштаба, был тяжеловесным и, прошу прощения за не лучший каламбур, неоперативным. Система засургученных пакетов, сама процедура вскрытия которых исключала динамизм и немедленную реакцию того или иного соединения на реально сложившуюся обстановку, не могли не сказаться на эффективности ответных действий сил прикрытия в первые часы войны.
Так что фронт в любом случае серьезно прогнулся бы, а где-то и был бы прорван.
Но если бы все части и соединения сил прикрытия после того, как подсохли бы дороги после весенней распутицы 1941 года, находились бы в состоянии неофициально повышенной боевой готовности — что было сделать в масштабах государства не так просто, а в состоянии просто готовности к боевым действиям? В состоянии натянутой струны — к чему обстановка с начала мая 1941 года вполне вынуждала.
Это — при ответственном отношении к своим обязанностям командования, начиная с окружного и заканчивая полковым, — было вполне возможным. До начала войны командир стрелкового полка не мог без приказа из дивизии поднять полк по боевой тревоге с выводом боевой техники, с выдачей боеприпасов и т. д., но ведь он мог хотя бы с началом лета ограничить увольнения, усилить или ввести службу наблюдения за воздушным пространством, увеличить количество бодрствующих за счет усиленных караулов, обеспокоиться наличием в части боекомплекта, ориентировать личный состав на повышенную бдительность и т. д.
Все это мог сделать уже командир полка.
И тем более командир дивизии. Как уже помянутый мной выше командир 41-й стрелковой дивизии КОВО генерал Микушев.
А уж командир корпуса своей властью мог и много больше. Не говоря о командующем армией и, наконец, командующем округом.
Я не раз писал в своих книгах, что приказы еще наркома обороны Ворошилова, а затем приказы наркома обороны Тимошенко строго требовали от войск обеспечить маскировку боевой техники, создать ложные аэродромы, рассредоточивать технику. И если бы командир авиационного полка не держал самолеты «по линейке», а рассредоточивал их, то он всего лишь выполнял бы приказ наркома. Но в частях этот приказ чаще всего не выполняли, почему и понесли сразу же большие потери в самолетах на земле.
А ведь можно было строить боевую учебу, например, так, чтобы в состоянии готовности к взлету с бортовым боекомплектом находилась бы в течение суток хотя