А вот наутро неуверенность и сомнения, как там оно сложится, его командование в первом бою, вдруг не справится, не оправдает доверия Командира, навалились с новой силой, и опять было не до сна. Не особо помог даже утренний сеанс связи с основными силами отряда, подтвердивший, что опорный пункт противника Суховоля в результате ночного штурма захвачен, причем очень удачно, практически без потерь.
Игорь, который, будучи «правильным военным», давно привык на все сомнения, неуверенность и страхи отвечать решительными действиями, сейчас не мог спать или продолжать сидеть в ожидании, его деятельная натура требовала движения, действий, но как совместить это с выжидательным сидением в обороне, и возможно ли это вообще, он не знал. Вот потому Игорь и дефилировал сейчас без видимой цели по зеленому травяному полю аэродрома, высматривая Авдеева: может, многоопытный Павел Егорович присоветует что-нибудь умное…
Старшина ожидаемо обнаружился возле одного из штабелей трофейного имущества.
– Ну куда, куда ты суешь, растяпа ты бестолковая?! Это же ценное военное имущество, понимать надо, а не твоя пиписька, которая, если вдруг отломается у тебя и на землю шмякнется, так с того урона особого ни тебе, балбесу, ни окружающим нанесено не будет. Ты сначала внахлест оберни, да не один, а два раза, тут и вот тут, а уже потом закрепляй…
– Ну а ты, бравый воин-потаскун, ты зачем эти ящики сюда притащил? Не видишь разве, что их вон там, под деревьями, возле патронного штабеля, сложить нужно было. Ах, ты языка немецкого не знаешь, и маркировка незнакомая? Вот беда-беда, огорчение – сын у мамы дурачком вырос. Это я, если кто не понял, о тебе говорю. Потому как я тоже, представь себе, в немецком не силен, но я, смотри внимательно, раз – и крышку ящика открыл, она, оказывается, гвоздями не приколочена. Открыл, а там, если не спать на ходу и глаза продрать, что увидеть можно? Правильно, боец-огурец, там такие штуки уложены, по виду очень на патроны похожие, только по размеру намного больше, вот к примеру, как твоя задница в сравнении с твоей же головой, а наполнение у них одно и то же, и это, говоря о голове, совсем не мозги. Так вот, переходя от твоей головы обратно к чему-нибудь полезному: это снаряды к вон тем немецким зенитным автоматам, и их, снаряды эти, как я уже говорил, нужно было аккуратно сложить там, под деревьями, куда мы все боеприпасы сносим. Теперь ясно тебе, позор своей деревни? Ясно, это хорошо, это радует… Почему именно под деревьями и почему боеприпасы отдельно от всего остального имущества складируем – еще раз объяснить, или ты, для разнообразия, это с первого раза усвоил? Ну, если усвоил и если с этими странными для тебя большими штуками, похожими на патроны, мы разобрались, тогда давай, шевели булками, не задерживай процесс…
– Теперь ты, горе ты мое луковое… – Авдеев, прохаживаясь мимо мешков, ящиков и корзин, возле которых суматошились дополнительно приданные ему в качестве «хозяйственных бойцов» бывшие аэродромные пленные, из числа наземного персонала, в своей неповторимой, образной манере, проводил разъяснительную и одновременно воспитательную работу с личным составом, при этом практически не употребляя привычной в устах многих командиров нецензурной лексики.
«Вот же талант, умеет Павел Егорович так отругать, чтобы и лично не оскорбить обидно, и по матери не пройтись, и в то же время так продрать лентяя или неумеху, что всем окружающим любо-дорого послушать… Да и виновнику с того польза немалая, большой и наглядный резон к исправлению и недопущению в дальнейшем… Завидно даже, я так не могу, как бы ни хотелось… Да и никто другой из всех, кого знаю, так не может, даже лейтенант Иванов… Впрочем, лично мне ничего не мешает слушать, наблюдать со стороны и учиться – вот тебе и еще одна польза от Павла Егоровича…»
Петров остановился чуть в стороне, с интересом наблюдая воспитательный процесс и запоминая особо понравившиеся выражения, но продлилось это недолго. Заметив Игоря, старшина Авдеев сразу прервал воспитательный процесс, подошел и, находясь на виду у своих подчиненных, доложился четко по уставу – несмотря на свое особое положение в командной иерархии отряда, правилами субординации, особенно при посторонних, он никогда не пренебрегал. И только потом, когда они с Игорем отошли совсем в сторону, где их никто слышать не мог, началось неформальное общение.
– Что, маетно тебе, товарищ младший лейтенант? – добродушно-участливо спросил Авдеев, оценив напряжение и нервозность молодого командира.
Сам он пребывал в состоянии спокойствия и благостного расположения духа. И было отчего: вчера Командир (с легкой руки капитана Сотникова очень скоро лейтенанта Иванова так стали называть все в отряде – нарушение субординации, конечно, зато с уважением) в очередной раз проявил свои незаурядные способности, захватив и сам аэродром, и практически неповрежденный в ходе боя немецкий военно-транспортный «юнкерс» на нем, с кучей уже переброшенного имущества, почти без потерь, да и те потери сразу компенсировались освобожденными здесь же советскими пленными летчиками и технарями, так что в общем итоге по людям снова прирост получился. Да, так воевать можно, от такой войны только радость и удовольствие на душе.
Опять же, подчиненные Авдееву и пестуемые им снайперы вчера, при штурме, проявили себя очень достойно, быстро уничтожив расчеты зенитных орудий и тем самым резко снизив потери атакующих, а Командир не забыл, по результатам боя и их лично поблагодарил, и самого Авдеева особо отметил, а это тоже очень приятно было.
Мало того, уже после боя местный Flugplatz-Kommandant[2], сначала очень впечатленный быстрым и решительным его захватом, а потом напуганный угрюмым и злобным видом как бывших пленных, так и самого Командира, еще не отошедшего после получения доклада о погибших, не стал искушать судьбу и строить из себя несгибаемого патриота Германии, а сразу пошел на конструктивное сотрудничество, подробно ответив на все заданные вопросы, да еще и добавив кое-что от себя, чем заслужил жизнь и приличное обращение в плену. В частности, комендант подтвердил, что аэродром планировался как перевалочный пункт для снабжения наступающих по фронту немецких войск при помощи рокадного шоссе Гродно – Суховоля – Осовец – Ломжа, а потом и от границы в глубину, по шоссе Осовец – Белосток. И что для организации бесперебойного грузопотока действительно задействовано три «юнкерса», причем очередной самолет с грузом должен прибыть на аэродром примерно через час или чуть больше.
А Командир, используя эту информацию и самого коменданта для дезинформации своего командования (что-то типа «все хорошо, все по плану, только у самолета небольшие технические неисправности, поэтому небольшой сбой графика, скорее высылайте следующий»), смог быстро организовать на зеленом поле аэродрома антураж обычной рабочей обстановки, словно и не было совсем недавно никакого штурма, и потом принять в ласковые объятия второй «юнкерс», также загруженный под завязку всякими полезными грузами. Оба самолета сейчас, до ночи и предстоящего перелета в Белосток, надежно замаскированы и спрятаны под кронами деревьев.
Третьего «юнкерса» дождаться не получилось – немцы тоже не дураки, но и так грех жаловаться, разве что лично ему, Авдееву, работы по освоению и сортировке трофеев прибавилось, да и пускай, такая работа только в радость.
Так чего тогда переживать и нервничать?
Насчет того, что немцы могут напасть?
Если с воздуха, так зенитки уже готовы, а зенитчики, которых загодя отобрали из числа бывших лагерных пленных, Командир вчера с собой привез, всю ночь готовились, новые для них орудия осваивали, да и сейчас при деле, тренируются, пока все спокойно. И встретят «дорогих гостей» как полагается, со всем старанием.
А если с земли, так тоже не особо страшно, поскольку наземная оборона организована грамотно и в несколько рубежей, а сил и средств Командир оставил даже с некоторым избытком, в расчете на целый немецкий пехотный батальон. Хотя и обмолвился при этом, что серьезной атаки ни с земли, ни с воздуха сегодня ждать не стоит, ибо это крайне маловероятно: по земле, если что и будет, так только разведка, а с воздуха – там вообще все сложно у них в штабах, и пока там поймут, пока согласуют, пока с направлений главных ударов авиацию сдернут… Это если вообще снимать будут – там у них каждый самолет на счету, потому что немногие оставшиеся советские самолеты и летчики дерутся отчаянно, до конца, до смертельных таранов…
Потому старшина Авдеев совершенно никаких причин для беспокойства или тревожности не видел, но волнение Игоря Петрова понимал отлично: через это волнение каждый молодой командир пройти должен, это нормально – если, конечно, настоящий командир, а не самодовольное ничтожество.
– Вижу, что маетно, это всегда так по первости бывает, когда самостоятельно командовать начинаешь и ответственность за жизни людей, да за большое дело, тебе порученное, на себя принимаешь. Этим ты мне и нравишься, сынок, ответственностью своей, да чувством долга, не у каждого, кто командовать берется, это есть, а чаще даже наоборот бывает. Оглянешься окрест – мама родная, сколько же вокруг самодовольных дураков в командовании, расслабленных, ни о чем не тревожащихся, и никакая задача им спать не мешает, потому как никакой ответственностью за порученное дело они себя не волнуют. А потом, когда через это полная конфузия приключается, с большими потерями, да с поражением позорным, так у них всегда кто-то другой в этом виноват, но никак не они… Впрочем, это я отвлекся немного. А ты, Игорь, чего хотел-то?
– Да вот, Павел Егорович, тревожно мне как-то… А ну как противник именно сейчас где-нибудь поблизости свои силы накапливает, к атаке аэродрома готовится? Думаю, может, чуть подальше разведку выслать?..
– А как же, разведка, это дело хорошее, это завсегда полезно бывает… Как раз сейчас самое время нашу колесную броню с позиций снимать и по шоссе в обе стороны в дальнюю разведку отправлять, как Командир вчера наметил.