– Жизнь, сука, спас! – Удар достиг ребер, боль согнула Севку вдвое. – Это ж из-за тебя… Из-за тебя…
Пахло потом, страхом и ненавистью. Земля забила рот, удары сыпались все чаще, и даже сквозь всполохи боли Севка ясно понял, что жить ему осталось всего несколько минут, что не отпустят, не пощадят его… Кобура давила в бок, Севка был вооружен, а убивали его безоружные, но ничего он не мог поделать, не мог убрать рук от лица, не мог вырваться или хотя бы встать на ноги.
– Мужики, может, живьем его? – раздался голос откуда-то сверху. – Сдадим немцам, может, они и примут во второй раз?
– Они и так примут! – зло ответил второй. – Мы другого найдем, если что, много их по лесам сейчас бегает… А этот… Эта сука мне ответит… Это ж из-за него…
– Из-за меня, – прозвучало от рощицы. – Это я стрелял в конвоиров.
Старший лейтенант Орлов произнес эту фразу спокойным, ровным голосом. Он не кричал о том, что вооружен, не требовал прекратить, не угрожал, но все внезапно замолчали, а удары прекратились.
– Еще один? – спросил хриплый голос, тот, что собирался убить Севку. – Так он не один…
– Не один, нас – трое. Я, старший лейтенант Рабоче-Крестьянской Красной армии Орлов, винтовка Мосина и пистолет тульский – «токарев». И нам всем троим не нравится, как вы ведете себя по отношению к старшему по званию.
– Старший лейтенант… – выдохнул пленный. – Не нравится…
Или он пропустил упоминание оружия, или просто не обратил на это внимания. Или то, что гад, убивший немецких конвоиров и обрекший на смерть несколько десятков человек, был всего в двух шагах, был один против десятка озверевших от страха и ненависти людей, ударило бывшим пленным в голову.
Севка увидел, как топтавшие его медленно повернулись к старшему лейтенанту, как медленно двинулись на него, охватывая полукольцом…
– Не стоит! – спокойно сказал Орлов. – Я ведь шутить не буду…
Пленные бросились на него.
Грохнул выстрел, один из пленных упал навзничь возле Севки, выдохнул ему прямо в лицо, Севка дернулся в сторону, но не смог – еще один выстрел, и второй труп упал прямо на Севку.
Выстрел-выстрел-выстрел-выстрел…
Севка столкнул с себя мертвое тело, вскочил, нашаривая кобуру.
Выстрел-выстрел… Два торопливых выстрела подряд…
– Бей! – закричал кто-то. – У него патроны кончились…
Четкий, хлюпающий удар. Крик, переходящий в хрип.
– Сука! Бей! Хрясь! Твою мать…
Севка вытащил револьвер, поднял его.
Несколько одинаковых серых фигур кружились в странном танце без музыки и ритма, звучали глухие выкрики, а под сапогами хрустела трава…
– Держи его за руки! – прорычал кто-то. – Винтовку, винтовку забери… И прикладом его…
Один из силуэтов взмахнул винтовкой.
Севка бросился вперед, в голове звучал его собственный беззвучный истошный крик, требовавший бросить все и бежать, спасаться, но что-то гораздо более сильное, чем инстинкт самосохранения, заставило Севку подбежать к тому, кто был с винтовкой, и в упор, почти приставив ствол револьвера к голове, нажать на спусковой крючок.
Спуск был тугой, рука дрогнула, и выстрел прозвучал неожиданно даже для Севки. Вспышка осветила коротко остриженный затылок и почти ослепила Севку.
– Орлов, ложись! – заорал Севка, хватая револьвер двумя руками, как в американском кино. – Ложись!
– Есть! – прозвучало в ответ, и Севка стал стрелять по теням, замершим в двух шагах от него.
Теней было всего три. Это были не люди – просто три плохо различимых в сумерках мишени, вырезанных из серого картона. И не было ничего сложного в том, чтобы всадить в каждый из них по пуле.
Раз-раз-раз…
С третьей мишенью Севка поторопился, нажал на спуск слишком рано, промазал, картонная фигура вдруг ожила и побежала прочь, к дороге.
– Не упускай! – крикнул Орлов. – Не упускай!
Севка попытался прицелиться, но не увидел мушки револьвера, было слишком темно.
Он наугад трижды выстрелил в сторону бегущего, но не попал.
Орлов вскочил и бросился за убегающим.
Севка подумал, что нужно достать из полевой сумки патроны и перезарядить револьвер. Достать патроны и перезарядить…
Снизу, из-под самых ног, послышался звук, тонкий, почти мелодичный. Стон. Кто-то из тех, в кого стрелял Севка, все еще был жив. Он стонал и пытался ползти. Или просто скреб землю, все еще не веря в то, что умер.
Орлов нагнал пленного. Севка не видел, что именно там происходило, слышал только, как кто-то пронзительно закричал. Крик прокатился по полю, взлетел к темному небу и погас.
И шевеление на земле у ног Севки тоже прекратилось.
«А сумка осталась под деревом, – отстраненно подумал Севка. – Там, возле березы». А еще Севка подумал, что только что убил человека. И не одного. Подумал и с ужасом замер, ожидая, что сейчас к горлу подступит тошнота, а чувство вины и ненависти к самому себе заполнят его сознание…
Сумка и патроны. Это было гораздо важнее, чем коротко остриженный затылок, освещенный вспышкой выстрела.
– А ты у нас герой. – Орлов подошел к Севке и хлопнул его по плечу. – Я уж думал – все…
– Что – все?
– Что тут мне и смерть пришла. Успел даже огорчиться немного… – Орлов высморкался. – Вот, нос мне, кажется, погнули… Честно – я не думал, что выживу. Неприятное, скажу тебе, чувство… Только подумать, я – и промазал трижды. Трижды – и почти в упор… А ты – молодец. Считай, что мы квиты.
– «Квиты» по-украински значит цветы, – сказал Севка. – Цветочки.
– Тоже вариант. – Орлов несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. – Ладно, нужно уходить. У тебя как с патронами?
– Пачка в сумке.
– Это хорошо. У меня еще один магазин. И все. Еще одна такая выходка с нашей стороны, и даже застрелиться будет нечем. – Орлов нагнулся, голос стал глухим. – Где тут моя винтовка? К ней у меня еще четыре обоймы…
Севка шагнул к рощице, споткнулся обо что-то мягкое и чуть не упал. Осторожно переступил через покойника.
Пока искал сумку и фуражку, Орлов собрал свое имущество.
– Слышь, Орлов, ты не можешь перезарядить мой револьвер? – попросил Севка.
– Руки дрожат? Ладно, бывает. Ты вообще неплохо держишься. Когда я своего первого убил, мне совсем плохо было.
Орлов взял у Севки «наган», выбил на ощупь из барабана гильзы, потом разорвал пачку с патронами, часть вставил в барабан, а остальные отдал Севке. Тот ссыпал их в карман галифе.
– Все, – сказал Орлов. – Нам пора. Общее направление – на северо-восток. Шагом марш.
И они пошли.
Идти было не очень удобно, земля была неровной, километра через два Севка чуть не сверзился в воронку посреди поля. То ли прилетел шальной снаряд, то ли самолет случайно сбросил бомбу, решил Севка.
Часа через полтора они добрались до леса. Идти стало еще труднее. Лес был густым, с богатым подлеском, с низкими ветками, норовившими расцарапать лицо или хотя бы сбить фуражку. Пришлось ее снять и нести в руке.
– Так. – Орлов остановился, Севка, уже давно ничего не различавший, натолкнулся на него и замер. – Так мы далеко не уйдем, как полагаешь?
– Полагаю… – сказал Севка, осторожно потрогав свежую царапину на щеке.
– Значит, привал до восхода. Располагайся.
– Где?
– Там, где стоишь, – ответил Орлов. – Падай.
Севка сел. Потом лег, под локтем хрустнула ветка.
– Смотри не напорись на сучок или корень, – посоветовал Орлов. – Как самочувствие?
– Нормально. Нет, правда, нормально, – торопливо добавил Севка, которому в молчании старшего лейтенанта померещилась ирония.
Севка хотел добавить что-то энергичное, типа «все пучком» или, там, «круто», но подумал, что фраза может оказаться непонятной для Орлова. Лучше говорить на литературном языке, без всяких там неологизмов, арготизмов и прочих новоделов.
– А чего они на нас бросились? – спросил, немного помолчав, Севка.
– Убить хотели, – ответил Орлов. – Ты что, сам не понял?
– Это я понял, но почему?
– Знаешь, товарищ младший политрук, ты меня удивляешь. Нездешний ты какой-то. Хотя, с другой стороны, ты же, как политработник, должен всех делить по классам. Вот ты по происхождению кто?
– Мама – учитель. Отец… Отец – журналист, – честно ответил Севка, надеясь, что не придется объяснять старшему лейтенанту, откуда в советском Харькове могла взяться газета «Харьковские губернские ведомости».
Можно было сказать, что отец работал ответственным секретарем в «Вечерке», но черт его знает, была эта газета до войны или нет.
– А у меня – отец военный, а мать… Мать не работала. То есть классово мы с тобой принадлежим к прослойке. Где-то между рабочим и колхозницей. И защищаем власть рабочих и крестьян. Так?
– Так.
– А рабочие и крестьяне, как мы с тобой обнаружили, не так чтобы горят желанием эту свою власть защищать. Так?
Севка промолчал.
– Да все так, – засмеялся Орлов. – Такая путаница замечательная получается, обхохочешься.
– Но ведь не все же…
– Не все. Тут ты совершенно прав. Но разве это значит, что те, кто вот там, на дороге, ждал немцев, чтобы второй раз сдаться в плен… они что, сильнее хотят жить, чем те, которые умирают в окопах? Честно умирают? В империалистическую… В империалистическую войну та же чушь была. Под конец, в революцию. Одни продолжали воевать за родину, другие призывали все бросить ради идеи… А третьи… Третьи просто решили выжить… – Голос Орлова стал задумчивым. – Вот эти третьи…
– А тебе сколько лет? – спросил Севка.
Историю он знал плохо, но то, что Первая мировая война закончилась в восемнадцатом, помнил. Если сейчас сорок первый, то получалось, что та война закончилась двадцать три года назад. И было старшему лейтенанту Орлову тогда никак не больше пяти лет.
– Мне – двадцать шесть. Я – пятнадцатого года рождения. Мне отец рассказывал. Папа. Ему пришлось повоевать и в Мировую, и в Гражданскую… Вот он рассказывал, что побеждали те, кто мог заставить желающих выжить любой ценой идти на смерть…
– Это как?