– Так он здесь? – спохватился Малышев.
– А то! Вон, с чокнутым американцем наперегонки плавает.
Старший сержант из-под руки глянул на бухту – и вправду плавали двое.
– Чалый, ты мне сигареты принес? – спросил Ставров.
– А мы тут тела нашли, – Малышев снова посмотрел в сторону бухты. Он понимал, что нужно доложить, но вытаскивать командира из воды…
– Какие тела?
– Там, в пещерке, – махнул рукой Малышев.
– А… – протянул Чалый. – Те тела…
Чалый достал из нагрудного кармана гимнастерки пачку сигарет и бросил ее Ставрову.
– Так ты знаешь? – оживился Малышев.
– Знаю, мне Орлов говорил, – Чалый стащил со спины вещмешок и лег на спину. – Ой, хорошо-то как!
– Так что там за покойники? – спросил старший сержант.
– Спать буду, – объявил Чалый. – Я старый и нездоровый. И усталый. По тревоге – не будить, при пожаре – выносить первым.
Чалый закрыл глаза и на вопросы Малышева больше не реагировал. Пришлось ждать Орлова.
Когда он вылез из воды, вытерся и подошел к лагерю, Малышев сразу после приветствия доложил о найденных в количестве нескольких штук телах.
– Вольно, – скомандовал Орлов. – Расслабься. Это местные жители. Обитают на соседнем острове в тридцати восьми километрах отсюда. У них есть обычай – группа молодежи приплывает на этот остров и живет здесь три месяца. Потом сюда приплывают взрослые мужчины из их племени, происходит что-то вроде битвы, после чего мальчишки считаются взрослыми.
Орлов опустился на песок, взял флягу и долго пил из нее воду.
– И что с мальчишками случилось? – спросил Малышев. – Они же мертвые. Выходит, что-то с ними случилось?
– Я с ними случился, – сказал Орлов. – Взял и случился. Вопросы есть?
Глава 5
6 августа 1942 года, Москва
Домов нервничал.
Евгений Афанасьевич буквально физически ощущал, как колотится у Скользкого Димы сердце, как пульсирует кровь в висках, как холодеют руки… Домов несколько раз вытирал ладони о галифе, промакивал белоснежным платком лоб, хотя в машине было не жарко, а ветер, врывавшийся в приоткрытое окно, был свеж и резок.
Психует, болезный, подумал Евгений Афанасьевич. С чего бы это? Папку – ту самую, с компроматом – держит на коленях, даже в портфель прятать не стал. Можно было бы спросить, куда именно едет машина, но…
Зачем? Чуть ли не впервые в жизни комиссару не хотелось строить предположений, выяснять детали, даже если они касались его самого.
Тем более что они касались его самого.
Домов искоса глянул на комиссара, поежился, словно за шиворот ему попало что-то колючее.
Нет, он не просто нервничает, он банально трусит. Он испуган, чего на памяти Корелина не было никогда. Дмитрия Елисеевича Домова можно было обвинять в чем угодно, но только не в трусости. И в глупости, кстати, его тоже подозревать не стоило.
Получается, что страх, который охватил Диму, – реален. Это не ночной кошмар или игра воображения, это вполне осмысленная реакция на совершенно конкретную угрозу.
Корелин чуть поморщился – ведь только порадовался, что может вот так просто ехать навстречу судьбе, не ломая голову над возможными перспективами. Так, чего доброго, еще и планы строить начнет, варианты сценариев набрасывать.
Вызвал кто-то важный, сверху. Насколько высоко находится тот, кто вызвал?
Папка. Орлов сказал, что папку ему дал кто-то, кто находится повыше Домова. Значит, сейчас мы, скорее всего, едем к тому, кто потом передаст папку Орлову. Еще Орлов говорил, что ему трудно было предать Евгения Афанасьевича. Это он о том, что было, или о том, что Корелина только ожидает?
Кто-то просто переслал телефонограмму и приказал доставить Корелина и папку, кто-то, кто имел право приказывать и кто не мог знать всех подробностей дела. И уж точно пока не должен был иметь информации о сегодняшнем визите Корелина на третий объект.
Машину остановили на въезде в город. Домов не стал дожидаться, пока к ней подойдет боец с автоматом, распахнул дверцу, выскочил и, на ходу доставая из кармана удостоверение, подлетел к патрульному. Тот шарахнулся, рука легла на ложе приклада «ППШ», но Домов раскрыл, наконец, свою книжечку, патрульный присмотрелся и вытянулся по стойке «смирно».
Домов вернулся на свое место – машина рванула еще до того, как дверца захлопнулась.
– А ведь могли и подстрелить, – сказал Корелин.
Домов оглянулся на него, но ничего не сказал. Снова вытер лоб платком.
Улицы были пустынными, поэтому «эмка» неслась, не притормаживая на перекрестках.
– На аэростат налететь не боитесь? – поинтересовался Корелин. – Утро, могут нести.
– Ничего, проскочим, – пробормотал водитель, но на следующем перекрестке скорость все-таки сбавил.
Машина ехала к центру Москвы.
Корелин закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.
Не смотреть. Держать себя в руках и не пялиться по сторонам, пытаясь вычислить пункт назначения. Лубянка? Может быть, но чтобы рвать ногти – вовсе не обязательно везти в главное здание. Для этого прекрасно подходит любой подвал. Нет, если кто-то очень важный и очень занятой хочет присутствовать, но при этом не терять времени на перемещения…
Машину еще несколько раз останавливали. Домов, выпрыгивая из нее, демонстрировал свои петлицы и документы – «эмка» неслась дальше.
«Мальчишек жалко, – подумал вдруг Корелин. – Костю и Севку». Отправляя их в командировку, Евгений Афанасьевич пытался их спасти… Отстранить от себя, чтобы вывести из-под возможного удара. Обманывал себя, но что он мог поделать?
Приказать уходить?
Прятать их где-нибудь, может, даже в тылу у немцев, в каком-нибудь отряде? Так их все равно вытащили бы, прислали бы самолет. Некуда прятаться. Некуда. Нужно просто тянуть лямку, защищать Родину, извините за выражение, и надеяться, что Родина позволит тебе это делать, а не раздавит своей материнской рукой о шершавую поверхность эпохи.
Корелин снова поморщился. Не любил он высокопарностей. И когда ловил себя на высоком «штиле», понимал, что нужно срочно принимать меры. Нужно сжимать свои эмоции в кулаке и давить-давить-давить…
И к тому же он уже не успеет мальчишкам передать приказ. Даже попрощаться, похоже, не успеет.
Машина остановилась. Корелин услышал, как опустилось стекло. Домов не выходил, сидел и молча ждал, пока кто-то снаружи проверит документы.
Евгений Афанасьевич открыл глаза.
Капитан НКВД, наклонившись, разглядывал его.
– Доброе утро, – сказал Корелин.
– Доброе утро, – кивнул капитан. – Проезжайте.
Машина въехала в Кремль.
Теперь уже комиссар вытер ладони о китель. Даже так? Копошилось по этому поводу что-то в голове у комиссара, но он не обращал внимания, пытался даже совсем выбросить, но мысль ледяными лапками держалась цепко.
Неужели к САМОМУ?
Получается, что так.
– На выход, – скомандовал Домов. – Дальше – без меня. Папочку возьми.
Корелин взял папку, которую Домов протянул ему через плечо.
– Удачи не желаю, – сказал Домов. – Тут удача не работает…
– Почему же? – Корелин поймал в зеркале заднего вида взгляд Дмитрия Елисеевича и подмигнул. – Мне всегда казалось, что только совсем уж везунчики тут живут достаточно долго… Кто подписал телефонограмму, Дима?
– Поскребышев. А что?
– Ничего. Может, это сам Александр Николаевич решил со мной просто поболтать? – Корелин улыбнулся. – Как думаешь?
Домов не ответил.
– Тогда я, пожалуй, пойду. – Корелин вышел из машины. – Меня проводят?
Его проводили. Вначале, правда, извинились и обыскали. Не слишком тщательно, по мнению Корелина, но, в общем, без особых нарушений. Даже быстро просмотрели папку.
В приемной никого, кроме Поскребышева, не было.
– Доброе утро, – сказал Евгений Афанасьевич.
Поскребышев оторвался от бумаг, посмотрел на Корелина и скупо улыбнулся:
– Доброе утро, Евгений Афанасьевич.
– Мне передали, что вы хотите меня видеть?
– Я… – Поскребышев еле заметно пожал плечами. – Если честно, то, наверное, да. Хотел. Вы пока присаживайтесь, через две-три минуты я вас впущу.
Корелин сел на один из стульев, стоявших вдоль стены.
Поскребышев снова опустил глаза к бумагам.
Рыбная ловля, вспомнил Корелин. Александр Николаевич любит рыбную ловлю. Еще теннис, городки, бильярд. Две дочери. И кажется, говорили, что его жена беременна. Или должна уже была родить? Плохо, что он упустил из виду это обстоятельство. Это – небрежность. Вопиющая небрежность, не так много в стране настолько значимых людей.
Две-три минуты… Да, разговорить не получится.
На столе перед Поскребышевым зазвонил телефон.
– Да, он здесь. Хорошо, – Поскребышев аккуратно положил телефонную трубку на аппарат. – Проходите, пожалуйста, вас ждут.
Корелин встал со стула, одернул френч.
Улыбнулся, подумав, что мысль о встрече с САМИМ все еще беспокоит не тем, что может последовать после нее, а самим фактом этой встречи. Ведь не кто-нибудь вызвал, а лично…
Корелин оставил фуражку на стуле. Не хватало еще козырять, как…
Дверь открылась легко, без малейшего скрипа. И закрылась за спиной бесшумно.
Как крышка гроба, мелькнула мысль.
– Здравствуйте… – Корелин запнулся на долю секунды, засомневавшись вдруг, как называть хозяина кабинета – по фамилии или по имени-отчеству. Когда-то они были знакомы. Шапочно, недолго, но тем не менее… – …товарищ Сталин.
– Здравствуйте, товарищ Корелин, – не вставая из-за стола, произнес Сталин. – Проходите, присаживайтесь.
Сегодня говорил он почти без акцента. Корелин вспомнил, что во время их знакомства акцент был сильным. А потом те, кто с ним общался, говорили разное. Одни утверждали, что акцента почти нет, другие – что он просто чудовищный. Голос в хронике тоже звучал по-разному…
Они с Евграфом Павловичем даже серьезно обсуждали возможность существования двойника. Или даже нескольких. Мысль поначалу показалась здравой, но потом решили, что вряд ли. Двойники нужны при активных передвижениях объекта, при более-менее свободном общении с народом. А Хозяин не очень часто появляется в людных местах.