– Но это было совсем другое время, – заметил президент, не поясняя, в чем именно время было другим.
Алексис Джонсон провел прямую аналогию:
– Но разве он не понимает, что ему не хватает межконтинентальных баллистических ракет? У него много ракет средней дальности, и это способ несколько их сбалансировать.
Тема быстро увяла: никто не проявил интереса к обсуждению, которое могло привести к выводам о правомерности советских действий или о том, что Соединенные Штаты уже сами сделали все то, в чем сейчас обвиняли Советский Союз.
– Думаю, любой рациональный подход к этому должен состоять в том, что это советские ракеты, что сам Хрущев никогда, никогда не вверит риск большой войны парню, столь взбалмошному и глупому, как Кастро, – ушел в сторону Болл.
Роберт Кеннеди предложил рассмотреть вариант из того широкого набора провокаций, который в рамках операции «Мангуст» уже был заготовлен в качестве предлогов для агрессии против Кубы:
– Позвольте мне сказать, стоит ли нам подумать о другом пути, о том, чтобы оказаться вовлеченными в это. Например, через Гуантанамо или что-нибудь. Или какой-нибудь корабль, который… понимаете, опять потопить «Мэн» или что-то.
Идея развития не получила. Тейлор резко поменял тему, ухватившись за упоминание Гуантанамо:
– Мы полагаем, господин президент, что по любому из этих планов мы, вероятнее всего, получим нападение на Гуантанамо, хотя бы в виде обстрела. У них есть артиллерия и минометы, которые находятся в пределах дальности эффективного огня, и как бы мы ни действовали, нам нужно обеспечить поддержку с воздуха в Гуантанамо и, возможно, усилить гарнизон.
– Вот поэтому я думаю, что если мы решим, что будем так действовать, будь то план один или два, суббота или воскресенье, то полагаю, что стоит, в зависимости от того, как будут развиваться события – вторжение, либо атака против Гуантанамо, либо какая-либо другая причина – начать вторжение, начать акции, которые дадут возможность убрать их, – произнес президент Кеннеди.
В тот момент он было решил начать большую войну, в которую неизбежно был бы втянут Советский Союз, уже в ближайший уик-энд – 20 или 21 октября.
Тут уже взмолился генерал Тейлор, которому эту авантюру, грозившую мировой войной, предстояло претворять в жизнь:
– Господин президент, лично я попросил бы вас не намечать такие сроки, как суббота или воскресенье.
– Я не намечал, – почему-то взял свои слова назад Кеннеди.
– Пока не будут все данные разведки…
– Верно, – согласился Кеннеди. – Я просто хотел, я подумал, что нам нужно двигаться. Я не хочу терять время, если мы решим, что время на нашей стороне. Думаю, мы должны быть готовы что-либо предпринять, даже если потом мы решим этого не предпринимать. Я не говорю, что мы должны это сделать.
– Все двигается, – успокоил Тейлор. – Мы сдерживали, ограничивали людей…
Кеннеди при этом продолжал настаивать:
– Понимаю. Так как насчет вторжения? Если бы мы хотели начать, что вы будете делать – и что делать нам – если через десять дней нам придется начать вторжение, если это будет необходимо?
– Мой ответ будет – в основном планирование, особенно что касается мобилизации и того, что нам делать после того, как мы уничтожим эти силы на Кубе, – заметил Тейлор. – Я могу сказать, что меры по защите с воздуха мы уже предприняли. Мы перебросили большое число истребителей на юго-восток Соединенных Штатов и постепенно налаживаем патрулирование под видом обычных мероприятий для этой части страны. Не думаем, что произойдет утечка, из-за которой рухнут наши военные планы. Повторяю, наша оборона была всегда слабой в этом районе.
Кеннеди обратился к Макнамаре:
– Господин министр, есть что-то, что… или вероятность того, что если мы начнем действовать… в ближайшие 24 часа?
– Нет, сэр, – успокоил министр обороны. – Считаю, что военный план разрабатывался довольно долго, и эта работа продолжается. Также полагаю, что все приготовления, которые мы могли сделать без риска того, что о них станет известно, и начнутся обсуждения либо у нас в обществе, либо на Кубе, были сделаны и на них дана команда. Все разведывательные меры принимаются и также дается команда. Единственное, чего мы действительно не сделали – не изучили подробно альтернативные варианты.
Это было реальной проблемой. Возможный советский ответ пока не рассматривался совсем. О том, что что-то может пойти не так, как планировалось, напомнил и Банди:
– Наша основная проблема – попытаться представить, что произойдет в мире, если мы начнем действовать, и что случится, если мы не будем предпринимать никаких действий или если нас постигнет неудача.
– Совершенно верно, – согласился Макнамара. – Именно над этим нам сегодня надо поработать.
Ну, а как быть с «Мангустом» – тем планом подрывных действий на Кубе, который уже столько месяцев так тщательно готовился? Банди напомнил о его существовании и запросил санкции на его воплощение в жизнь:
– Господин президент, у нас есть план по организации диверсий. Думаю, уместно без лишнего шума поднять этот вопрос на подобном собрании, но потребуется ваше одобрение. Как я понимаю, вы за диверсии. Вопрос в том, где мы хотим это сделать: в международных водах или там, где можно. Минировать международные воды или воды Кубы – это может поразить… Мины очень неразборчивы.
– Так вот о чем они ведут речь? – удивленно поинтересовался президент. – О минировании?
– Это один из пунктов, – пояснил Банди. – В основном это касается проникновения диверсантов, что можно всегда опровергнуть, сославшись на внутренние кубинские дела. Сейчас нам требуется указание, хотите ли вы разрешить диверсионные действия, которые могут отразиться и на нейтральных или даже на дружественных нам судах.
– Не думаю, что мы должны прямо сейчас все заминировать, не так ли? – произнес Кеннеди.
– Стоит выждать как минимум 24 часа, прежде чем… – предложил Макнамара.
Банди не успокаивался:
– Давайте запустим те силы, что на Кубе, внутренние, а не другие.
Здесь Кеннеди заинтересовало мнение человека № 2 в Соединенных Штатах, которому вскоре предстояло стать и номером один, вице-президента Линдона Джонсона.
– Господин вице-президент, что вы думаете по поводу планов один и два?
– Не думаю, что я могу добавить что-либо существенное к уже сказанному.
Вице-президент из Техаса всегда был чужим для «лучших и блестящих» из Новой Англии.
– Давайте решим, когда мы встречаемся, завтра? – начал закругляться Кеннеди. – Что мы хотим получить к завтрашнему дню. Нам нужно, чтобы Госдепартамент дал нам конкретный ответ, необходимо ли делать какое-нибудь заявление. И, во‐вторых, что вы думаете об этих альтернативных планах, которые нами обсуждались, видите ли вы смысл в том, чтобы довести это до сведения Хрущева, к примеру… Хотим ли мы, например… Добрынин регулярно…
Соренсен забеспокоился:
– Не потеряем ли мы целую неделю?
Президент все-таки вспомнил в этот момент о возможных закрытых контактах с Россией и о том, что за них отвечал его брат, к которому он и обратился:
– О, что нам надо сказать, Бобби? Вкратце, мы им будем говорить о том, что если это случится, мы собираемся… Исходя из настоящей ситуации, нам нужно действовать. И это чревато самыми серьезными последствиями. Возможно, это заставит их пересмотреть свой план. Не знаю, знает ли он, знают ли они о том, что я заявлял. Я не понимаю их точку зрения, если они в курсе того, о чем я заявил на пресс-конференции (4 сентября. – В.Н.). Не думаю, что были случаи, когда Советский Союз бросал бы такой открытый вызов, на самом деле со времен блокады Берлина.
– Будем говорить прямо, – пояснил Банди. – Господин президент, они приняли это решение, по всей вероятности, до того, как вы сделали эти заявления. Это очень важный элемент в календаре событий.
– Но ничего не изменилось, – возмутился Диллон.
– Да. Они ничего не изменили, – согласился Банди. – Но они… Я могу поспорить на печеньку, что Добрынин совершенно ничего об этом не знает.
– Вы же понимаете, что он знает, – возразил президент.
Брат не согласился:
– Он не знал, по моему мнению.
Соренсен заботился об аргументации, подкрепляющей агрессию против суверенного государства, члена ООН.
– Мне кажется, господин президент, что когда вы будете выступать с заявлением, одновременно с началом операции или после ее начала, оно прозвучит достаточно весомо, если Советский Союз солгал нам либо в личной беседе, либо публично.
– Я соглашусь с этим, – заметил Банди.
Соренсен тут же придумал, что советскую сторону следовало бы подтолкнуть к дальнейшему отрицанию наличия ракет на Кубе:
– И если вы, только чтобы об этом не стало известно, попросите Громыко, или Бобби попросит Добрынина, или представители какого-либо другого государства заставят Советский Союз открыто сказать ООН: «Нет, мы не имеем наступательного оружия на Кубе».
– А что мне сказать Громыко по этому поводу? – поинтересовался президент, который уже запланировал встречу с главой советского МИДа. – Если вы просто хотите, чтобы… просто спросить его о том, планируют ли они такую операцию?
– Сформулировать в обратном порядке, представить все в другом свете, будто мы придаем большую важность его гарантиям, – посоветовал Банди.
Кеннеди был слегка смущен необходимостью пускаться в провокацию.
– Но разве это не… У нас еще не было случая, когда бы… В конце концов, они не стали поддерживать китайских коммунистов в 58-м. Они не вошли в Лаос. Согласились на прекращение огня там.
Банди вновь резво поменял тему обсуждения:
– Я, как и Боб, озадачен отсутствием хранилищ ядерного оружия.
– Мы еще не все об этом знаем, – подтвердил Тейлор.
– Понимаю, – замети Банди. – Мы можем многое узнать после сегодняшней ночи.
– А разве не загадка, что не было замечено войск, охраняющих площадки? – удивился Мартин.
– Войска там есть, – подтвердил Тейлор. – По крайней мере, палатки стоят, как предполагается.