Как вытекало из последующих событий, президент фактически вводил советскую сторону в заблуждение, скрывая истинные намерения правительства США в отношении Кубы и подчеркивая отказ своей администрации от планов нападения на Кубу в то самое время, когда в строжайшей тайне группа приближенных к нему лиц – вице-президент Джонсон, государственный секретарь Раск, министр обороны Макнамара, министр юстиции Роберт Кеннеди, генерал Тейлор, а также ряд помощников и советников президента – рассматривала различные варианты вторжения на остров американских вооруженных сил»[1131].
Присутствовавший на переговорах Добрынин мало что добавил к сказанному министром, разве что деталь о сильном волнении не только президента, но и советского министра. «И Кеннеди, и Громыко нервничали, хотя внешне старались этого не показывать. Разговор в значительной степени шел вокруг Кубы и политики США и СССР в этой связи. Президент вел дело к тому, что обострение обстановки произошло из-за действий СССР, осуществляющего поставки оружия Кубе. Впрочем, он не проявлял особой воинственности. Даже повторил свое признание, сделанное еще в Вене, что вторжение на Кубу в прошлом году было ошибкой»[1132].
А вот что о переговорах Громыко с президентом США рассказал Роберт Кеннеди: «Встреча была назначена задолго до того, как были обнаружены ракеты, и президенту казалось, что отменять визит неловко. Он колебался, ошеломить ли советского министра иностранных дел тем, что мы знаем о присутствии ракет, но в конце концов решил, что пока мы не определили курс действий, а раскрытие нашей информированности может дать русским инициативу. Он выслушает Громыко.
Они встретились вечером в среду (на самом деле в четверг. – В.Н.) в кабинете президента в Белом доме. Громыко начал разговор, заявив, что Соединенные Штаты должны перестать угрожать Кубе. Все, к чему Куба стремится, сказал он – это мирное сосуществование; ее не интересует экспорт своей системы в другие латиноамериканские страны. Куба, как и Советский Союз, хочет только мира. Премьер Хрущев поручил ему, сказал Громыко, уведомить президента, что вся помощь Кубе состоит в поставке оборудования для сельского хозяйства и обработки земли, чтобы кубинцы могли себя прокормить, а также небольшого количества оборонительного оружия. На фоне шума, поднятого вокруг этого в американской печати, Хрущев хотел бы подчеркнуть, что Советский Союз никогда не станет направлять на Кубу наступательное оружие…
Президент Кеннеди слушал его удивленно, но также с некоторым восхищением по поводу смелости позиции Громыко. Твердо, но сдержанно, чтобы избежать провокации, он заявил Громыко, что это не Соединенные Штаты разжигают конфликты, а Советский Союз. Поставки из СССР оружия на Кубу глубоко задевают американский народ и вызывают у него серьезную озабоченность. Полагаясь на заверения Хрущева, он публично заявил, что не нужны никакие действия против Кубы, но ситуация постепенно становится все более опасной…
Чтобы избежать непонимания, президент прочел вслух свое заявление от 4 сентября, в котором указывалось на серьезные последствия, которые могут возникнуть в случае размещения Советским Союзом ракет или другого наступательного оружия на Кубе.
Громыко заверил его, что этого никогда не будет и что Соединенным Штатам не о чем беспокоиться. Коротко коснувшись некоторых других вопросов, Громыко попрощался.
Я заглянул мимоходом после того, как Громыко покинул Белый дом. Президент Соединенных Штатов, можно сказать, был недоволен представителем Советского Союза»[1133].
Встреча Кеннеди с Громыко продолжалась до 19.15 – президент почти уложился в отведенные для нее два часа.
Громыко ушел, а присутствовавшие на беседе Раск и Томпсон на какое-то время остались. Кеннеди звонком попросил позвать Ловетта и Банди. Ловетт так описал их разговор: «Когда я вошел, там были президент, Дин Раск, Ллевелин Томпсон и больше никого. Он предложил, чтобы я прошел в кабинет миссис Линкольн, чтобы не попасться на глаза журналистам, которые оккупировали эту часть здания (северную часть Западного крыла Белого Дома). Я понял, что они там, потому что Громыко только что вышел.
Когда я вошел в кабинет президента (Овальный кабинет), он сидел в своем кресле-качалке, Раск и Томпсон стояли слева, а диван справа от него был свободен. Он кивнул, чтобы я и Банди сели туда. Он спросил меня, предоставили ли мне всю необходимую информацию, и я сказал, что да. Он улыбнулся и сказал:
– Я могу рассказать финал этой истории. Громыко в этой самой комнате не больше 10 минут назад наговорил столько неприкрытой лжи, сколько я никогда не слышал за такой короткий промежуток времени. Все это время, когда он отрицал, что у русских на Кубе есть ракеты, оружие или что-нибудь этакое, в центральном ящике моего стола лежали фотографии, сделанные с малой высоты, и у меня был чертовский соблазн их ему показать».
Лоуэлл не был сторонником немедленных военных действий и как раз развивал свою точку зрения, когда к беседе присоединился брат президента. «Роберт Кеннеди задал два или три подробных вопроса о блокаде и отметил, что он думает так же, как я, по поводу необходимости предпринять вначале менее насильственные действия, потому что, как он сказал, мы всегда можем взорвать все, если потребуется, но ведь может и не потребоваться, и тогда окажется, что мы применили чрезмерную силу. Он не поддержал мой довод, что ООН может обвинить нас в акте агрессии, если мы отдадим приказ нанести удары с воздуха или начать вторжение, тогда как для блокады, как я полагал, можно гораздо легче найти оправдание в том, что мы пытаемся предотвратить агрессию, устраняя те инструменты, которые могут к ней привести, окажись они в руках кубинцев. Несмотря на это, мне было приятно видеть, что у него, по всей видимости, было такое же мнение…
Большая часть разговора с президентом была посвящена возможной реакции русских, и Томпсон некоторое время высказывался по этому вопросу. Казалось, мы пришли к консенсусу – к этому времени некоторые члены его аппарата три или четыре раза заходили, чтобы напомнить президенту, что подошло время ужина. Мы должны пойти на этот риск в интересах народа, национальной или международной безопасности»[1134].
Тут Раск и Томпсон покинули совещание: на восемь у них был назначен ужин с Громыко. Президент же отправился поужинать в свои апартаменты.
Громыко оставил воспоминания о вечерних переговорах с госсекретарем США: «В ходе этой беседы государственный секретарь утверждал:
– США не намерены осуществлять вооруженное вторжение на Кубу, хотя остров превратился в военный плацдарм для наступления против США. Внутренний режим на Кубе не соответствует интересам безопасности Западного полушария…
Далее произошел весьма знаменательный разговор по поводу американских военных баз, находящихся за пределами США в непосредственной близости от границ СССР. Я сказал государственному секретарю:
– Вы, очевидно, не будете отрицать наличие американских военных баз и многочисленных военных советников в Турции и Японии, не говоря уже об Англии, Италии и некоторых других странах Западной Европы, а также Азии и Африки. Значит, США могут иметь военные базы в указанных странах, заключать с ними военные договоры, а СССР не имеет права оказывать помощь Кубе в развитии ее экономики и в укреплении ее обороноспособности, именно обороноспособности.
Раск на это также не ответил.
– Советский Союз преувеличивает роль американских военных баз за границей, – заявил он, однако от предметного обсуждения поставленного вопроса ушел.
Собеседник демонстративно предпочитал не обсуждать темы, связанные с американскими базами вокруг СССР»[1135].
Детали разговора Громыко с Раском (но почему-то не с Кеннеди) добавлял в своих воспоминаниях Хрущев: «Мне потом Громыко докладывал: «Беседа была любезной, но Раск спрашивал: “Наши военные приводят нам данные, доказывающие, что вы ставите на Кубе ракеты. Учтите, что мы не можем вынести это. Создается такое внутреннее положение, мимо которого наш президент не сможет пройти. Здесь складывается опасная ситуация, и поэтому мы хотели бы, чтобы вы ушли с Кубы”.
То было не злобное предупреждение, а в какой-то мере просьба не создавать столь острой ситуации. Потом был обед. За обедом изрядно выпили. Дин Раск во время обеда продолжал крутиться вокруг этой темы. Он допускал такие выражения, что они, дескать, на все пойдут и ни перед чем не остановятся; что у них просто нет другого выхода, и они просят нас все учесть, оценить соответственно ситуацию и принять меры со своей стороны, чтобы не допустить рокового столкновения, которое может состояться, если окажется, что на Кубе действительно установлены ракеты, в чем они убеждены. Ну, тут шла обычная перепалка, когда и тот и другой собеседник знают, о чем говорят, но каждый отстаивает свою точку зрения, ищет моральное и юридическое оправдание своим действиям.
Он намекал: “Вы-то уже привыкли жить в окружении наших ракет, а мы только что с этим встретились и поэтому получили такой шок. И пока мы не можем выйти из него”. Громыко, конечно, все отрицал. На то он и дипломат»[1136].
Громыко так оценивал результаты своих дипломатических трудов в Вашингтоне в тот день: «Итоги бесед с Кеннеди и Раском свидетельствовали об отсутствии у американской администрации желания объективно разобраться по существу в обстановке и тем более решать проблему мирными дипломатическими средствами. Она предпочитала “кризисную дипломатию”»[1137].
Тем вечером в государственном департаменте продолжались совещания, люди приходили и уходили. «На наши заседания стал приходить бывший государственный секретарь Дин Ачесон, он сильно поддерживал идею воздушной атаки, – замечал Роберт Кеннеди. – …Теперь он доказывал, ясно и блестяще, что у нас только один выбор: воз