Громыко телеграфировал в Москву, что «обстановка в общем вполне удовлетворительная». «Есть основания считать, что США сейчас не готовят вторжение на Кубу и сделали ставку на то, чтобы путем помех экономическим связям Кубы и СССР и другими странами расстроить ее экономику и вызвать голод в стране, а тем самым недовольство и восстание против режима.
Главная причина занятой правительством США позиции состоит в том, что правительство США поражено смелостью акции СССР по оказанию помощи Кубе. Оно рассуждает так: Советское правительство отдает себе отчет в том, какое большое значение американцы придают Кубе и ее положению и насколько болезненным для США является этот вопрос. Но раз СССР, зная об этом, идет на оказание такой помощи Кубе, значит, он полон решимости дать отпор в случае американского вторжения на Кубу. Нет единого мнения в том, как и где будет дан этот отпор, но что он будет дан – в этом не сомневаются.
Заслуживает внимания, что Конгресс ушел на каникулы, а значит, нажим на Кеннеди в Конгрессе со стороны крайних групп будет меньше в течение каникул…
Полностью, конечно, нельзя быть застрахованными от неожиданностей и авантюризма со стороны США и теперь в кубинском вопросе, но все же, учитывая бесспорно объективные факты и публичные заявления, а также заверения, сделанные нам, что США не имеют планов вторжения на Кубу (что их бесспорно во многом связывает), можно сказать, что военная авантюра США против Кубы почти невероятна»[1146].
Хрущев так, по его воспоминаниям, воспринял новости из Вашингтона. «Обо всем этом Громыко доложил нам. Но мы продолжали завершать транспортировку и установку вооружения, продолжали делать свое дело. Тут американцы начали демонстрировать силу. Они сконцентрировали войска у границ Кубы, открыто мобилизовали резервы, причем довольно солидные резервы. Стали концентрировать авиацию у берегов Кубы, стягивать туда военно-морской флот, наращивать различные военные силы, угрожая нам параллельно все время через печать. А мы продолжали свое дело. Продолжали, основываясь на следующем: во‐первых, одно дело – угрожать, другое дело – воевать. Потом, с точки зрения морального и юридического права, они обвинить нас не могли: мы ничего не сделали большего, чем сделали США»[1147].
Прочтя сообщение Громыко, Хрущев отправился на встречу с военной делегацией Германской Демократической Республики во главе с генералом армии Гофманом. Вопросы, связанные с Кубой, на встрече если и поднимались, то явно не были в центре внимания.
Чего, естественно, нельзя было сказать о Вашингтоне.
Роберт Кеннеди писал о том дне: «На встрече в государственном департаменте снова возникли острые разногласия. Стали сказываться напряжение и часы без сна. Но даже много лет спустя такие проявления человеческой слабости, как нетерпимость или вспышки гнева, кажутся объяснимыми. Ведь каждого из нас попросили высказать рекомендации, от которых зависело будущее всего человечества, внести предложение, которое, если будет принято и окажется ошибочным, могло означать истребление человеческого рода…
В конце концов мы договорились о процедуре, с помощью которой, как мы чувствовали, мы могли бы дать президенту какие-то умные рекомендации. Мы знали, что время уходит и больше медлить нельзя. Мы разделились на две группы, чтобы каждая из них письменно изложила свои предложения, начиная с наброска обращения президента к нации и кончая перечислением дальнейших шагов, пытаясь при этом предсказать все возможные непредвиденные обстоятельства и меры реагирования на них»[1148].
Эти две группы выглядели следующим образом. Решение, связанное с бомбардировкой Кубы, обосновывали Роберт Кеннеди, министр финансов Диллон, Банди, Маккоун и бывший госсекретарь Дин Ачесон. Группу, готовившую предложения в поддержку морской блокады, составили Макнамара, Раск, Томпсон и Джордж Болл. К концу дня обе группы должны представить письменные аргументы в пользу реализации своего сценария и его возможных последствий[1149].
В Центральном разведывательном управлении специалисты Национального центра фотографии и разведки, проанализировав весь массив фотографий, сделанных с самолетов U-2 за прошедшие дни, подтвердили наличие двух объектов с баллистическими ракетами среднего радиуса действия около Сан-Кристобаля. На каждом из них развернут один полк из восьми пусковых установок Р-12 и еще 8 ракет, «приготовленные для второго залпа». Эксперты утверждали, что оба объекта находятся в боевой готовности.
В 9 часов утра собрался Объединенный комитет начальников штабов. Генерал Тейлор рассказал о встречах накануне в Белом доме и о том, что многие, включая президента, склоняются к варианту блокады. Кеннеди приглашал начальников штабов родов войск к себе. Среди них не было ни одного сторонника идеи блокады. Посоветовавшись, Тейлор, начальник штаба ВВС четырехзвездный генерал Кертис Лемей, командующий морской пехотой Дэвид Шуи, командующий ВМФ адмирал и «настоящий морской волк» Джордж Андерсон, начальник штаба армии Эрл Уилер – договорились выступить с консолидированной позицией: массированная атака с воздуха по советским военным объектам без предупреждения. Конечно, они предпочли бы массированное вторжение на остров, но против такого шага выступил сам Тейлор. С тем и отправились в Белый дом, где к ним присоединился и Макнамара[1150].
Биограф Кеннеди Джеймс Дуглас замечал: «Никогда больше он не находился в такой изоляции и не испытывал такого давления по поводу нанесения массированного авиаудара, как во время встречи с Объединенным комитетом начальников штабов 19 октября 1962 года. В этом столкновении презрение военных к их молодому главнокомандующему отразилось в речи начальника штаба ВВС, генерала Кертиса Лемея, бросившего вызов президенту»[1151].
Начальники штабов вошли в зал Кабинета в 9.45. Кеннеди включил магнитофон. Начал Тейлор:
– Господин президент, как вы знаете, мы проводим встречи по этому вопросу с тех пор, как обнаружили ракеты на Кубе. С самого начала хочу подчеркнуть, что мы все выступаем за военное решение вопроса. Мы не можем смириться с Кубой как военной базой. Мы должны либо уничтожить, либо нейтрализовать эти ракеты и не допустить ввоза ракет в дальнейшем. С военной точки зрения это означает три вещи. Во-первых, необходимо нанести удар, использовав эффект неожиданности, по известным нам ракетам и наступательным вооружениям. Во-вторых, продолжить наблюдение, чтобы посмотреть, каким будет эффект. И в‐третьих, ввести блокаду и не допустить дополнительного ввоза ракет.
Но был и еще один аспект, важность которого мы все признавали, но твердой позиции здесь у нас нет. Я имею в виду политические шаги и те меры, которые должны компенсировать очевидные политические недостатки такого курса. Мы знаем, что это непростой курс, и что у него есть по крайней мере два серьезных недостатка. Первый заключается в том, что если мы нанесем удар, мы не можем быть уверены, что уничтожим все ракеты и наступательное оружие. Второй – и мы все это осознаем – это может серьезно повредить нашим альянсам.
– Позвольте сказать мне несколько слов по поводу того, в чем заключается проблема, с моей точки зрения, – взял слово президент. – Во-первых, мне кажется, нам нужно подумать, почему русские на это пошли. В общем-то они затеяли довольно опасную, но чрезвычайно полезную для них игру. Мы ничего не делаем, и у них появляется ракетная база и создает дополнительное давление и наносит урон престижу США. Если мы наносим удар по кубинским ракетам или по Кубе, они получают карт-бланш на взятие Берлина, как они смогли это сделать в Венгрии, когда англичане воевали в Египте. Нас будут считать агрессивными американцами, которые потеряли Берлин. Мы не найдем поддержки среди наших союзников. Мы ухудшим отношение к нам западных немцев. И скажут, что мы упустили Берлин, потому что у нас кишка тонка переждать эту ситуацию на Кубе. В конце концов, Куба находится от них на расстоянии пяти или шести тысяч миль. Им нет до Кубы никакого дела. Но им есть дело до Берлина и до собственной безопасности. Даже вчера вечером я и Громыко некоторое время разговаривали о Кубе, но Берлин – именно он очень важен лично для Хрущева.
Теперь о том, что делает нашу позицию такой сложной. Если мы начинаем действовать и с помощью быстрого удара с воздуха ликвидируем эти ракеты, они не смогут использовать их против США, и мы предотвратим нагнетание кризиса хотя бы на Кубе, где у самих кубинцев есть средства оказать определенное влияние на политику в этом полушарии. С другой стороны, так мы можем значительно увеличить вероятность ответного шага. Как я думаю, ответные меры со стороны Советского Союза почти неизбежны, они всегда могут ввести войска и взять Берлин. И в этом случае нам остается только одно – воспользоваться ядерным оружием, и это чертовски неприятная альтернатива – начать обмен ядерными ударами. С другой стороны, если мы вводим блокаду, есть вероятность того, что они сами введут блокаду Берлина и скажут, что все это начали мы. И тут возникает вопрос: что подумают европейцы? Однажды они могут сказать, что русские начали блокаду Берлина из-за нашей блокады.
И здесь в разговор вступил генерал Лемей, изначально настроившийся на конфронтацию с Кеннеди. Он с порога отбросил рассуждения президента, даже не сочтя нужным на них отреагировать:
– Разумеется, я согласен со всем, что сказал генерал Тейлор. Я бы хотел подчеркнуть, возможно, даже стал бы настаивать, что у нас нет альтернативы прямым военным действиям. Если мы введем эту блокаду, сделаем политические шаги, первое, что произойдет – ракеты, особенно передвижные установки, просто исчезнут в лесу. И мы не сможем их найти, что бы мы ни делали. И мы даже можем понести потери, если попытаемся что-то предпринять позднее.