– Если военно-морские силы получат информацию о том, что советская подводная лодка направляется в Гавану, я будут просить разрешения у командования ее атаковать.
Всплыл вопрос, останавливать ли все направлявшиеся на Кубу корабли, включая и суда союзных стран. Президент склонялся к тому, чтобы останавливать всех в надежде, что дружественные страны вскоре почувствуют напряженность и прекратят торговать с кубинцами[1187].
Соренсен так оценивал получившийся конечный продукт: «Речь Кеннеди была о ядерной войне. Без всякого сомнения это была центральная мысль, особенно подчеркнутая в таких словах: “В рамках нашей текущей политики мы расцениваем любой пуск ядерной ракеты с Кубы против любой страны Западного полушария как атаку Советского Союза на Соединенные Штаты, требующую полномасштабного возмездия в отношении Советского Союза”»[1188].
Между тем мозговые штурмы и подготовительная работа к объявлению блокады бурным ходом шли во всех министерствах и ведомствах Соединенных Штатов.
Роберт Кеннеди после утреннего совещания у президента собрал группу в Министерстве юстиции, обсуждавшую пути выхода из кризиса. К вечеру она пришла к консенсусу, что в качестве цены урегулирования необходимо пожертвовать ракетами в Турции[1189].
Государственный департамент подготовил план действий, который будет досконально выполнен.
Были подготовлены группы специалистов, которые должны были провести брифинги по ситуации на Кубе в Европе и лично поговорить с Макмилланом, де Голлем и Аденауэром. Лидеры Конгресса, находящиеся вне Вашингтона, были вызваны в столицу без объяснений с помощью военных для встречи с президентом, которая должна была состояться на следующий день[1190].
Маккоун вновь был уполномочен сообщить о состоянии дел Дуайту Эйзенхауэру. В этот раз они встретились в вашингтонском доме Маккоуна. Экс-президент был уверен, что с военной точки зрения внезапная атака стала бы оптимальным решением. Однако если посмотреть на ситуацию шире, то от нее придется отказаться. В конце концов Эйзенхауэр согласился с предложением о блокаде.
Маккоун познакомил с решением и вице-президента, которого на «Экском» в последние дни вообще не приглашали. Линдон Джонсон оставался сторонником идеи внезапных бомбовых ударов.
– Блокадой мы раскрываем свои карты и запираем сарай после того, как лошадь уже пропала.
В итоге Джонсон неохотно смирился с планом блокады, «но только после того, как узнал о том, что генерал Эйзенхауэр поддержал его»[1191].
Глава 7Блокада. На грани ядерной войны
22 октября. Понедельник. Догадки в Москве
22 октября арестовали Пеньковского. Его арест мог иметь самые роковые последствия.
Как позже поведает американский исследователь Гартофф, работавший одно время в ЦРУ, Пеньковский был проинструктирован американской разведкой, что он может воспользоваться двумя специальными кодированными телефонными сигналами для уведомления ЦРУ в чрезвычайной ситуации. Один – в случае непосредственной угрозы ареста, второй – в случае получения информации и внезапном ракетно-ядерном нападении СССР на Соединенные Штаты.
У Пеньковского перед арестом оказалось несколько мгновений для передачи сигнала. И он его послал. И не об аресте, а о неминуемой угрозе ядерной войны.
Не исключено, что Пеньковский в тот момент решил, что погибнуть ему лучше с остальным человечеством. На счастье, немедленной катастрофы не произошло.
Получившие сигнал Пеньковского сотрудники ЦРУ приняли его за недоразумение, ошибку, сбой, которые часто случаются в шпионских каналах связи. Кроме того, в американской разведке не было полной уверенности в том, находился ли Пеньковский в момент передачи сигнала на свободе. Там должны были допускать, что суперагент мог быть задержан раньше и передавать дезинформацию[1192]. Как бы то ни было, но президенту Кеннеди о тревожном предупреждении Пеньковского даже не докладывали[1193].
Впрочем, в изложении Семичастного все прошло более прозаически. «Операция была проведена так, что ни британские, ни американские спецслужбы, поначалу ничего не знали об этих арестах… Я распорядился, чтобы Пеньковского сразу же привели в мой кабинет. Хотел разглядеть его и понять, что представляет собой полковник одновременно трех мировых разведок, посмотреть ему в глаза.
Из камеры, находившейся здесь же, на Лубянке, был доставлен неказистый человек, на лице которого не выражалось ни понятливости, ни природного ума, так необходимых для того, чтобы вызывать доверие и занимать достаточно высокий пост.
Его посадили в конце моего длинного стола. Поначалу я не заметил его волнения. И спросил, как он дошел до жизни такой. Но Пеньковский не стал говорить о своем предательстве, он сказал другое:
– Гражданин председатель, я хочу предложить вам использовать меня в интересах нашей Родины. Я мог бы для нее много сделать.
И принялся разглагольствовать о том, что отныне будет работать на нас, что сумеет использовать то, что является агентом и здесь, и там…
– Скажите мне, какой вред вы нанесли нашей стране, – остановил его я. – Скажите схематично, назовите самые существенные факты.
Тут он стал вертеться и выкручиваться. Он не имел понятия, что нам известно и сколько. Передавал, мол, самые незначительные бумажки, водил их за нос, собирал треп…
– Теперь у вас будет достаточно времени обо всем поразмыслить, – прервал я наконец это тягостное “представление”. – Когда будете готовы к тому, чтобы подробно рассказать о нанесенном вреде, я приму вас.
Эта встреча, длившаяся несколько минут, ясно показала мне, что никакой оперативной игры с разведками США и Англии через Пеньковского вести нельзя: уж чересчур он был гнусной личностью»[1194].
Сотрудники наших спецслужб трудились не покладая рук не только в Москве.
Сотрудники ГРУ в Гаване тщательно наблюдали за Флоридой и подступами к Кубе. В то утро особо внимательно работали над перехватом американских военных сообщений. Появились сведения о растущем накоплении войск во Флориде, но признаков нападения на Кубу в ближайшем будущем пока не наблюдалось.
В полдень по вашингтонскому времени (в Москве было 8 вечера) пресс-секретарь Белого дома Пьер Сэлинджер сообщил журналистам, что в 7 часов вечера президент Кеннеди выступит с важным заявлением, и оно будет транслироваться всеми радио- и телевизионными станциями Соединенных Штатов. Советская разведка гадала, о какой внешнеполитической проблеме будет говорить Кеннеди. «В прессе подчеркивается, – сообщал резидент ГРУ Чижов, – что причины этой официальной деятельности остаются сверхсекретными. Предполагается, что это будет иметь отношение к возможности применения новых мер в отношении Кубы или Берлина»[1195].
Советское руководство в тот день занималось военными вопросами, хотя и не связанными прямо с Кубой: «На полигоне НИИ бронетанковой техники в Кубинке под Москвой был произведен показ новой военной техники и вооружений Сухопутных войск для членов Президиума ЦК КПСС и правительства СССР»[1196].
Хрущев вечером прогуливался возле своего дома на Ленгорах с сыном Сергеем, который расскажет: «Мы как раз гуляли после ужина, когда отца позвали к телефону. Не раздеваясь, он зашел в гостиную, я ожидал его в прихожей. Разговор состоялся короткий, из его отрывочных вопросов и ответов ничего не понять. Только по тону ощущалось, что произошла неприятность…
Я ждал, захочет он сказать, в чем дело, или новость не для моих ушей. Отцу, казалось, было не до меня, он переваривал полученную информацию. Наконец, как бы вернувшись издалека, он рассеянно произнес:
– В Вашингтоне объявили о важном выступлении президента сегодня вечером. Наверное, они обнаружили наши ракеты. Предположить больше нечего. В Берлине – тихо. Если бы собирались высаживать десант на Кубе, то молчали бы.
Я встрепенулся вопросом:
– Что же будет?
Отец усмехнулся:
– Если бы я знал. Ракеты еще толком не задействованы. Они беззащитны, все можно разгромить с воздуха одним махом.
Я застыл от ужаса. Отец, скорее обращаясь к самому себе, чем ко мне, произнес, что воздушное нападение маловероятно, о нем тоже не стали бы оповещать заранее. Он несколько повеселел – видимо, Кеннеди хочет уладить дело дипломатическим путем…
Гуляли мы долго, каждый погруженный в свои мысли… Наконец, прервал кружение по двору и направился к дому. Не задерживаясь в прихожей и не раздеваясь, он прошел в комнату, где стояли телефоны, снял трубку вертушки и набрал номер.
– Обзвоните членов Президиума ЦК и попросите через час собраться в Кремле… Пригласите Малиновского, Иванова и Кузнецова из МИДа, заместителя Громыко.
Отец снял трубку соседнего аппарата и коротко приказал:
– Вызовите машину.
Затем он обернулся и, заметив меня, пояснил:
– Надо посоветоваться. Ты меня не жди, вернусь поздно»[1197].
Звонил Хрущев с просьбой экстренно созвать Президиум ЦК Фролу Козлову – второму человеку в партийной иерархии. Тот сразу сообразил, о чем шла речь: начинается кризис из-за Кубы. Когда Микоян спросил позвонившего ему Козлова о причине незапланированного заседания, то услышал в ответ:
– Мы ждем важное выступление Кеннеди по поводу Кубы[1198].
Было около десяти вечера, когда Хрущев ворвался в свой кремлевский кабинет. После смерти Сталина ему редко доводилось бывать там в столь поздний час