Бывший начальник отдела контрразведки (КГБ) Группы советских войск контр-адмирал Тихонов категорически утверждал: «Что же касается полномочий на применение ядерного оружия, насколько я был информирован, ими обладала только Москва. Это относилось как к стратегическим ракетам, так и к малым ядерным средствам. И никто из наших военачальников на Кубе не имел права самостоятельно применять ядерное оружие»[1211].
Грибков также подтверждал: «Мне представляются беспочвенными разговоры о том, что министр обороны СССР якобы уполномочил Плиева в случае нарушения связи с Москвой в экстремальной ситуации самостоятельно принять решение на применение тактического ядерного оружия. Под такой обстановкой надо понимать борьбу против американского десанта, когда обычными средствами и наличными силами невозможно сбросить противника в море. Архивными документами такое заявление не подтверждается. Видимо, подобной установки вообще быть не могло, так как войну, а тем более ядерную, начинают не генералы, а государственные деятели. И далее, Плиев не мог держать в тайне от своих заместителей вопрос о применении ядерного оружия, так как все важнейшие вопросы решались нами коллегиально, на заседании военного совета ГСВК»[1212].
«С.С. Бирюзов неоднократно подчеркивал необходимость доведения до командующего Группой советских войск на Кубе генерала Плиева И. А., его заместителя генерала Данкевича П. Б. и командира дивизии генерала Стаценко И. Д. требования о том, что ракетные части, прибывшие на Кубу, являются средством Верховного Главнокомандования и их применение может осуществляться только по приказу из Москвы»[1213], – подтверждал Буцкий.
С позиции командира полка Бурлова порядок выглядел таким образом: «С получением сигнала из Москвы ядерные головные части расчетами РТБ должны были быть пристыкованы и через 2 часа 30 минут после получения приказа ракеты были способны стартовать к целям. За это время мы должны были пристыковать головные части к ракетам в горизонтальном положении, поднять ракету вертикально, заправить ее компонентами ракетного топлива и произвести заключительные операции на борту»[1214].
Но было одно немаловажное обстоятельство, на которое обращал внимание Кокошин: «В то время размещавшиеся на Кубе ракетные комплексы не были оснащены электронными “замками”, разблокирование которых осуществлялось непосредственно из Москвы по решению Верховного Главнокомандующего с использованием специального подразделения Генштаба Вооруженных Сил СССР… Такие “замки” отсутствовали и у американских ядерных средств авиационного базирования, дислоцированных в Турции и нацеленных на целый ряд объектов на территории Советского Союза. Такие “замки” отсутствовали и на четырех советских дизельных подводных лодках, которые в рамках операции “Кама” были в спешном порядке направлены в район Кубы…»[1215]
В то же время разведчик Николай Леонов замечал: «Свидетельства очевидцев и участников носят противоречивый характер, но можно сказать, что если бы американцы в тех условиях перешли границы разумного и рискнули совершить крупномасштабное нападение на Кубу, то не миновать было большой беды. Вряд ли удалось бы удержаться от защитного контрудара, если бы под огнем противника оказались наши части и соединения»[1216].
То есть не допустить применения ядерного оружия, если это захотел бы сделать командир, в руках которого оно находилось, Кремль или Белый дом были просто не в состоянии.
Одновременно с заседанием Президиума ЦК главком Объединенными вооруженными силами стран Варшавского договора маршал Гречко проводил консультации с военным руководством стран Варшавского договора. По итогам было решено, что с 23 октября во всех странах-членах будут приняты меры по повышению боевой готовности войск и флотов, включая временную отмену увольнений и отпусков, переход на боевое дежурство[1217].
Руководство нашей страны застыло в тревожном ожидании выступления Кеннеди.
22 октября. Ультиматум Кеннеди
В Вашингтоне все сотрудники советского посольства были заняты сбором информации относительно секретных совещаний в Белом доме.
Рассказывал Феклисов: «Меня неожиданно пригласил на завтрак Джон Скали, с которым я регулярно встречался в течение почти полутора лет. Он был в то время известным внешнеполитическим обозревателем телевизионного центра Эй-Би-Си, раз в неделю вел программу “Вопросы и ответы”, в которой выступали министры, члены Конгресса, известные политические деятели. Программа пользовалась популярностью – Скали вел ее интересно. Из его рассказов я узнал, что Скали родился в Бостоне и был лично знаком с кланом Кеннеди, включая президента. Очень хорошие отношения сложились у него с госсекретарем Раском, которого он часто сопровождал в поездках… В тот день мы встретились в ресторане “Оксидентал”. Скали выглядел взволнованным. Он уже знал, что в выступлении президента речь пойдет о Кубе. О чем точно – не знал и Скали»[1218].
После завтрака с женой президент Кеннеди, готовясь произнести свою речь, созвал в Белом доме несколько совещаний. «Все больше и больше членов администрации привлекалось к дискуссиям, и в конце концов в печать стали просачиваться слухи о надвигающемся серьезном кризисе, – писал Роберт Кеннеди. – В результате личного вмешательства президента в отношении некоторых газет они ограничились в понедельник утром сообщением о том, что президент произнесет важную речь и что страна сталкивается с серьезным кризисом»[1219].
Утром Кеннеди встретился со своими советниками в зале Кабинета в Белом доме. Одним из них был Кеннет О’Донелл. Напомню: одноклассник Кеннеди по Гарварду и его помощник со времен кампании по выборам в Сенат 1952 года, он был хранителем графика и тайн президента. Другими новыми участниками обсуждения стали Генри «Джо» Фаулер, заместитель министра финансов; Роджер Хилсман – профессор политологии Колумбийского университета, ставший заместителем госсекретаря по разведке и исследованиям; Эдвард А. Макдермотт, директор отдела по подготовке к чрезвычайным ситуациям, который отвечал за вопросы гражданской обороны.
Президент включил запись, когда Раск обсуждал вопрос о возможности международных инспекций при осуществлении блокады Кубы. Начали смотреть вызывавшие вопросы абзацы из обращения президента к нации.
Затем Пол Нитце докладывал о плане действий на случай чрезвычайной ситуации в Берлине. Прервав Нитце, Кеннеди поинтересовался судьбой своего распоряжения о выдаче специальных инструкций начальниками штабов с целью ограничить возможное использование ракет «Юпитер» в Турции. Президент хотел быть уверенным, что они будут применены исключительно по его решению.
– Мы не хотим, чтобы получилось так, что ядерные ракеты выстрелили, а мы даже не знали об этом.
– Ракеты в Турции еще не приведены в боевую готовность? – поинтересовался Раск.
– Приведены, – уверил Нитце.
– Сейчас 15 из этих ракет находятся в состоянии боеготовности, – подтвердил Гилпатрик.
– Мы можем это уладить, Пол? – взмолился президент. – Нам нужно написать новое распоряжение.
Кеннеди явно опасался, как бы какие-нибудь ракеты не взлетели из Турции.
– У военных появилась еще одна идея, – продолжал Нитце. – В случае если СССР нанесут ядерный удар, НАТО должно будет привести в действие EPD.
– Что такое EPD? – в недоумении спросил Кеннеди.
– План Европейской Обороны, что означает ядерную войну. Это означает…
Президент испугался еще больше.
– Вот поэтому мы так на этом настаиваем.
– Нет, – успокоил Нитце. – Они говорят, что у них есть приказ ничего не предпринимать без приказа президента.
– Но они в Греции и Турции не знают того, что знаем мы, то есть в Турции и Италии, – президент проявил упорство. – Поэтому они не понимают, что существует вероятность того, что ответный удар по ним последует немедленно. И теперь нам нужно, чтобы те ребята об этом действительно знали, чтобы они не выстрелили этими ракетами и не поставили США под удар. Мне кажется, нам не следует соглашаться здесь с мнением начальников штабов, Пол[1220].
После непродолжительной дискуссии, в которой повторялись неоднократно ранее высказывавшиеся мысли, Кеннеди просто встал из-за стола и выключил магнитофон.
Ждали, что, может, что-то существенное публично скажет Громыко, улетавший из Нью-Йорка. Но он в 14.00 ограничился общими словами о плодотворности визита и сохранявшихся разногласиях.
В 15.00 Кеннеди вновь собрал у себя своих ведущих советников. Попросил Раска зачитать письмо поддержки, которое только что пришло от британского премьера Макмиллана. Пробежались по основным аргументам, с которыми президенту предстояло выйти через два часа на встречу с лидерами Конгресса, а затем – к Америке и миру[1221].
– Итак, Бобби упомянул Перл-Харбор, – произнес президент. – Оправданны ли наши действия? Именно по этой проблеме у нас могут возникнуть самые большие разногласия с союзниками. Советские ракеты нацелены на США, но ведь точно так же американские ракеты нацелены на СССР, особенно те, что в Турции и Италии. Другими словами, какая разница между теми ракетами и нашими ракетами в Турции и Италии, с которыми русские смирились, которые находятся в боеготовности и расположены там уже два или три года. Как я понимаю, Госдепартамент готовит сообщение по этому вопросу.
Мы здесь пытаемся провести границу между нашими действиями и блокадой Берлина СССР в 1947–1948 годах. Три года они наблюдали за передвижением войск и персонала в Берлин и проводили досмотр машин. Но на самом деле оружие, стратегические вооружения туда не провозились. На этом этапе мы даем разрешение на ввоз товаров на Кубу, а также продовольствия и всего остального. В этом смысле это не блокада. А просто попытка помешать поставлять им оружие.