Наши военные, которые были на Кубе, хорошо запомнили тот день.
Тихонов напишет, что Плиев «срочно провел расширенное заседание Военного совета, на котором приказал все воинские части и соединения привести в полную боевую готовность. Завершая Военный совет, генерал армии сказал:
– Если противником не будет применено ядерное оружие, будем воевать обычным оружием. Нам отступать некуда, мы далеко от Родины, боеприпасов хватит на 5–6 недель. Разобьют Группу войск – будем воевать в составе дивизии, разобьют дивизию – будем воевать в составе полка, разобьют полк – уйдем в горы»[1253].
Фидель Кастро в 15.50 по кубинскому времени (в Москве была уже почти полночь) отдал приказ о приведении РВС Кубы в боевую готовность. Позднее кубинский лидер вспоминал: «Мы собирались объединить все силы для войны и мобилизовать всех, до последнего человека. У нас было почти 300 тысяч вооруженных солдат, готовых к бою»[1254].
Кроме вооруженных сил к отражению американской агрессии готовился миллион добровольцев. Кроме того, командиры советских частей на острове заявили, что находящиеся там сорок с лишним тысяч советских военнослужащих примут участие в защите острова.[1255]
В 17.35 Фидель выступил по телевидению, объявив во всей стране боевую тревогу. Собрав ближайших соратников – Рауля Кастро, Че Гевару, Хуана Альмейду, – Фидель отдал приказ: «Предпринять экстренные меры по защите населения, войск, военных, политических и экономических объектов от вероятных авиационных атак противника, в случае прямого военного вторжения Соединенных Штатов беспощадно сражаться с захватчиками; создать условия для партизанской войны в горных районах страны, в случае, если врагу удастся занять некоторые районы».
После речи Кеннеди Фидель Кастро объявил на Кубе мобилизацию 350 тысяч солдат и милиционеров. На нее отводилось 72 часа, и прошла она исключительно гладко и при высоком энтузиазме военнообязанных. «В правительственных кругах и народе, – сообщали из советской резидентуры, – отмечается полное спокойствие и уверенность»[1256].
Как и было решено раньше, Рауль Кастро был назначен командующим провинцией Орьенте. Он же должен был поддерживать в полной боеготовности всю ту инфраструктуру, что сохранилась со времен революционной войны в горах Сьера-Маэстра. Че Гевара стал командующим западной армией – в провинции Пинар-дель-Рио. За собой Фидель оставил руководство в центральной части острова.
Язов рассказывал, как к ним в это время «на джипе прибыли Рауль Кастро, Каликсто Гарсиа, командиры корпуса и дивизий, два переводчика и полковник Козлов – советник при командующем Восточной армией. Команданте Рауль Кастро объяснил: наш отдельный мотострелковый полк в случае высадки противника будет действовать на трех направлениях: Ольгин – Баямо – Сантьяго-де-Куба – Гуантанамо; Ольгин – Куэто – Никаро; Ольгин – Хезул – Мария – Хибара. Затем Рауль Кастро попросил командиров дивизий нанести на карты разграничительные линии, направления и задачи»[1257].
Чтобы выполнить приказ по приведению в повышенную боевую готовность, советским военным предстояло еще многое сделать, особенно ракетчикам, которые завершали сооружение стартовых комплексов.
Один из ракетчиков – В. П. Полковников – вспоминал: «В 17 часов 35 минут в Республике Куба были объявлены военное положение и всеобщая мобилизация, и Фидель Кастро по радио прямо заявил: “Это война”. Мы поняли, что она может начаться с минуты на минуту. Многие офицеры надели форменные зеленые рубашки без погон, люди подтянулись, во всем наблюдалась высочайшая четкость выполнения команд, приказов и служебных обязанностей всеми категориями военнослужащих»[1258].
«Для круглосуточного ведения строительства были созданы четыре смены, возглавляли которые опытные офицеры с высокими организаторскими способностями, – рассказывал другой ракетчик И. В. Шищенко. – 22 октября командование части прибыло в штаб дивизии, расположенный в г. Бехукаль, что южнее Гаваны, для участия в Военном совете Группы советских войск на Кубе. Но в связи с обострением обстановки и усилением американских провокаций против Кубы всем участникам было предписано к 23 часам вернуться в свои части. На маршруте возвращения мы стали свидетелями манифестаций кубинцев в защиту революции с лозунгами и транспарантами: “Родина или смерть!”, “Куба си! Янки но!” и др. Революционный подъем кубинского народа достиг наивысшего накала. В советских частях на Кубе также были проведены дополнительные мероприятия по защите боевых позиций: усилены проволочные ограждения, установлены малозаметные препятствия, прорыты многоходовые окопы и траншеи, подготовлены убежища и укрытия личного состава, постоянно проводились маскировочные работы»[1259].
А. Ф. Шорохов ехал из Гаваны в расположение своего мотострелкового полка. «Казалось, что вся Куба от мала до велика пришла в движение. По дороге движутся кубинские части, всюду посты, заграждения. Люди с автоматами наизготовку останавливают наш ГАЗ-69 и, убедившись, что едут “компаньеро совьетико”, пропускают дальше. При подъезде к городу Матансас слышим стрельбу, разрывы мин – идет бой. Через несколько минут узнаем, что группа кубинских бойцов ведет бой с контрой, засевшей в горах. Дальше ехать небезопасно. Пришлось изменить маршрут. Едем через знаменитый пляж Варадеро по побережью Атлантики. Темная тропическая ночь, яркие звезды на небе и наша затерявшаяся среди пальм и кактусовых плантаций одинокая машина. Здесь тихо, но кругом посты, посты… Кубинский народ готовится к отражению американской агрессии»[1260].
Кубинцы и советские военные специалисты были уверены в своих силах. Генерал Дементьев, возглавлявший процесс ускоренного обучения и подготовки кубинских военных кадров, был доволен результатами своей работы: «Мы смогли смело сказать, что нет такой армии, которая была бы способна противостоять кубинской армии»[1261]. Он ей льстил.
23 октября. Вторник. «Беспрецедентные агрессивные действия»
В Москве настроение у многих посвященных было откровенно испуганным.
Федор Бурлацкий напишет: «Возвращаясь к чувствам скромных консультантов и советников нашего ранга, хочу прежде всего передать разговор, который был у меня с одним из помощников Хрущева, О. Трояновским, в ту пору. Этот разговор состоялся сразу же после известной речи Джона Кеннеди 22 октября 1962 года об установлении морской блокады Кубы (карантина).
– Что ж, теперь, по крайней мере, стало совершенно очевидным, – сказал мне мой собеседник, – что это авантюра. Я никогда не верил в то, что мы могли тайно разместить наши ракеты на Кубе. Это была иллюзия, которую внушил Никите Сергеевичу маршал Бирюзов. Но еще в меньшей степени можно было предположить, что американцы проглотят эту пилюлю и смирятся с существованием ракетной базы в девяноста милях от своей границы. Теперь надо думать, как быстрее унести ноги, сохраняя при этом пристойное выражение лица.
Примерно такими были и мои собственные чувства»[1262].
Бурлацкий поменяет свою точку зрения и сочтет отправку ракет оправданной. Трояновский – не изменит.
Сам Хрущев плохо запомнил ту ночь и следующее утро: «Шел непрерывный обмен письмами с президентом Кеннеди, и я провел ночь в помещении Совета Министров СССР, ожидая, что могут быть срочно переданы тревожные известия, на которые необходимо немедленно реагировать. Были предупреждены и военные. Мы, насколько возможно, приготовили наши войска. По-моему, сделали даже какие-то заявления относительно усиления нашей боевой готовности. Должен сейчас чистосердечно сказать, что это была только демонстрация в печати, чтобы воздействовать на умы американских агрессоров»[1263].
Президиум ЦК вновь собрался в 10 утра. Все выглядели помятыми и невыспавшимися. И были таковыми.
Настроение оставалось напряженным, но самый страшный сценарий – немедленного американского вторжения на Кубу – уже не рассматривался. Стенограммы не велось. Алгоритм поведения советской стороны, как он отражен в черновых протокольных записях, где, в основном, фиксировалось мнение Хрущева, принял такую форму: «Корабли, которые идут в Средиземное море, вернуть в Черное море. Вооружение и воинские соединения пока не отправлять, с пути вернуть. Лодки держать на подступах.
О мерах по повышению боевой готовности. Решением правительства дано указание министру обороны. МИДу проинформировать послов стран Варшавского Договора. Главнокомандующего Варшавского Пакта пригласить, представителей и обменяться мнениями.
О договоре (с Кубой. – В.Н.) – не объявлять (единодушное мнение).
Дать команду на возвращение кораблей (тех кораблей, которые не дошли еще).
(Все говорят, что это правильно)».
Оставался открытым вопрос об «Александровске», который был в нескольких часах пути от побережья Кубы. И о четырех подлодках, которые продолжали путь на Кубу. Решили рискнуть: «Четыре подлодки пусть идут. “Александровск” чтобы шел в ближайший порт»[1264].
МИД, работая всю ночь и утро, представил на рассмотрение Президиума три проекта: общее заявление Советского правительства, указания для советского представителя в ООН Валериана Зорина, резолюция для представления в Совет Безопасности ООН с осуждением действий США. Помощники их зачитали. Больших возражений документы не вызвали.