В четыре часа дня Добрынин возвратился из города, и я немедленно доложил ему о беседе со Скали. Вдруг вошел его помощник Олег Соколов и сообщил, что меня срочно к телефону просит Скали. Когда я взял трубку, он попросил немедленно встретиться с ним. Посол сказал:
– Давай иди. Разговор продолжим, когда возвратишься.
Через десять минут мы уже сидели в кафе отеля “Статлер”, которое находилось между посольством и Белым домом. Не теряя времени, Скали заявил, что по поручению “высочайшей власти” он передает следующие условия решения Карибского кризиса:
– СССР демонтирует и вывозит с Кубы ракетные установки под контролем ООН;
– США снимают блокаду;
– США публично берут на себя обязательство не вторгаться на Кубу.
Я быстро записал и прочитал Скали все, что он мне сказал. Он подтвердил – правильно. Затем я попросил Джона уточнить, что означает термин “высочайшая власть”? Чеканя каждое слово, собеседник произнес:
– Джон Фицджеральд Кеннеди – президент Соединенных Штатов Америки.
Я заверил Скали, что немедленно доложу об этом предложении послу, и оно, надеюсь, будет немедленно послано в Москву»[1411].
В шифровке, которую Феклисов отправлял в Москву, говорилось: «Вечером того же дня Скали на срочной встрече сообщил, что высшие власти правительства США уполномочили его сделать следующее заявление: США попросят Кастро публично заявить о готовности демонтировать ракеты среднего радиуса действия, вывезти их с острова и никогда больше не получать. США в свою очередь гарантирует ненападение на Кубу».
Фурсенко замечал: «Телеграмма эта, однако, не содержит достаточно аргументов, чтобы подтвердить версию Феклисова или опровергнуть вариант Скали. Вполне вероятно, что в целях перестраховки Феклисов предложил Центру перевернутую схему своих переговоров, что является распространенным приемом в дипломатии. Вариант Скали выглядит более правдоподобно, хотя и в нем концы с концами не сходятся. Воспоминания Скали и его последующие действия должны были в значительной степени подтвердить его историческую роль в урегулировании Кубинского кризиса»[1412].
В американской версии событий вторая встреча происходила позже и иначе.
Скали и Феклисов встретились в отеле «Статлер» в 19.30. В ходе очень короткого разговора Скали сообщил, что «уполномочен высокопоставленными лицами» заявить, что в советских предложениях «содержатся реальные возможности» и что «представители СССР и США в Нью-Йорке могут начать двусторонние переговоры, а также обсудить эти предложения при участии У Тана». Феклисов внимательно слушал и, чтобы быть уверенным в точности понимания, повторил сказанное Скали. Он также попросил американца подтвердить, что тот говорит от имени Белого дома. Наконец, он добавил, что инспектировать работы по демонтажу ракет мало – необходимо также, чтобы представители ООН проконтролировали вывод американских войск из Флориды и других южных штатов, где были сконцентрированы войска и авиация, изготовившиеся для нанесения удара по Кубе. Скали на это не мог ничего ответить.[1413]
Однако, как бы там ни было, далее Феклисова ожидала череда непредвиденных препятствий, связанных уже с посольством СССР в Вашингтоне.
Оно в тот день активно отслеживало политическую атмосферу в США. «В течение 26 октября, сообщало посольство, средства массовой информации – явно по подсказке сверху – все более настойчиво утверждали, что на Кубе форсированными темпами продолжается строительство ракетных площадок, а сами ракеты приводятся в оперативную готовность. К концу дня с официальными заявлениями по этому поводу выступили представитель Госдепартамента Уайт и секретарь президента по вопросам печати Сэлинджер. В заявлениях они довольно ясно намекали, что “указанный факт дает основание” правительству США принять дальнейшие, более серьезные меры против Кубы. В прессе по-прежнему подчеркивается возможность вторжения на Кубу, но тема бомбардировок ракетных баз выходит сейчас на первое место»[1414].
Феклисов с его неожиданной информацией из первых рук встретил, по его описанию, не самый теплый прием от дипломатических работников посольства. Попытки срочно проинформировать Москву о разговорах со Скали не увенчались успехом. «Быстро у меня не получилось, – вспоминал Феклисов. – Я составил подробную телеграмму о двух встречах со Скали и передал послу для отправки в Москву за его подписью. Добрынин минимум три часа изучал проект телеграммы, а потом вызвал меня. Войдя в комнату для переговоров, я увидел сидящих по одну сторону стола советников А. М. Корниенко, А. И. Зинчука, И. К. Колосовского. Корниенко сквозь очки сосредоточенно и серьезно смотрел на меня. Двое других отвели свои взгляды в сторону. Все они молчали. Сидевший ко мне спиной посол встал и, подойдя близко ко мне, спокойно, извиняющимся тоном сказал:
– Я не могу послать такую телеграмму, так как МИД не уполномочивал посольство вести такие переговоры.
Удивившись нерешительности посла, я подписал телеграмму сам и передал шифровальщику для отправки по каналу резидентуры своему шефу, начальнику разведки КГБ генерал-лейтенанту А. М. Сахаровскому».
Феклисов задавал себе несколько вопросов в связи с событиями того дня и сам же отвечал на них: «Вопрос первый. Почему посол Добрынин не подписал 26 октября 1962 г. телеграмму, содержащую переданные президентом США через Джона Скали условия решения Карибского кризиса?
Мотивировка посла – он, мол, не мог это сделать, потому что МИД не давал полномочий посольству вести такие переговоры – просто несерьезная отговорка. Неужели сотрудники посольства должны лишь формально выполнять указания своего министерства и воздерживаться от инициативы, особенно в кризисные ситуации, когда технические средства, обеспечивающие связь посольства с Москвой, не поспевают за быстро меняющимися событиями?
Я думаю, что если бы Скали передал условия урегулирования конфликта кому-либо из мидовских сотрудников, то Добрынин немедленно передал депешу по назначению за своей подписью. Мою же телеграмму он не подписал, так как это означало бы, что посольство стояло в стороне от улаживания Карибского кризиса. Кроме того, не исключено, что посол полагал: я не решусь посылать такую важную телеграмму в Центр, и тогда Белый дом будет вынужден обратиться со своими предложениями к нему. В данном случае Добрынина подвел чересчур шаблонный, узко ведомственный подход к жизненно важному вопросу.
Вопрос второй. Почему Белый дом не передал, в рамках принятой практики, условия разрешения Карибского кризиса через посла?
Полагаю, что президент Кеннеди не хотел этого делать, так как в то время он неприязненно относился к Добрынину и Громыко. Дело в том, что накануне кризисной ситуации советский министр иностранных дел заверял хозяина Белого дома, что СССР поставляет на Кубу только мирную технику, не представляющую никакой угрозы безопасности США… Советский посол, естественно, вторил своему министру. После того как в Белом доме получили документальные данные о советских ракетах на Кубе, заявление Громыко и Добрынина были расценены как преднамеренная ложь.
Вопрос третий. Почему помощники президента Кеннеди – П. Сэлинджер, А. Шлезингер и другие в своих книгах скрывают, что предложение о мирном улаживании ракетно-ядерного конфликта исходило от президента Кеннеди? Почему они пишут, что впервые они, эти предложения, якобы были получены от советника посольства СССР Фомина?
До промежуточных выборов в Конгресс тогда оставалось 10 дней. В этих условиях президент Кеннеди, очевидно, посчитал невозможным открыто, публично, в прессе выступить с компромиссным предложением. Он опасался, что военно-промышленный комплекс, а также антисоветски и антикубински настроенные массы избирателей обвинили бы его в трусости, в том, что он боится Хрущева и идет на уступки Советскому Союзу. В результате демократическая партия могла потерять места в Сенате и палате представителей. В силу этих обстоятельств команда президента старалась затушевать, а еще лучше замолчать тот факт, что компромиссное предложение исходило именно от хозяина Белого дома»[1415].
Как бы то ни было, шифровка ушла в Москву за подписью Феклисова, а не посла. Значимость такого послания заметно девальвировалось. Шифровки за подписью Добрынина автоматически рассылались Хрущеву и всем членам Президиума ЦК, а судьба донесений разведки решалось руководством КГБ. Только после визы Семичастного бумага оказывалась в серо-голубой бумажной папке, ложившейся на стол Хрущева.
Сахаровский решил не рисковать. Только на следующий день в 9.30 утра (17.30 по Москве) Феклисов получил от него указание продублировать вчерашнее сообщение за подписью посла. Подписал или нет в итоге телеграмму Добрынин, неизвестно: Феклисов об этом ничего не говорит.
Добрынин в своих воспоминаниях о Феклисове вообще не упоминает. А второе лицо в посольстве – Корниенко – утверждал, что они отказались передавать в Москву его отсебятину. Не упоминали о Феклисове и его шифровке ни Трояновский, мимо которого она не могла пройти, ни сам Хрущев[1416].
Феклисов честно заявлял, что не являлся «автором разумного компромисса и не передавал такие предложения. Поэтому не могу присвоить себе то, чего не совершал…
Весьма возможно, толчком для принятия решения руководителями могла послужить моя первая встреча с Д. Скали 26 октября в ресторане “Оксидентал”, где мы “проиграли” вариант развития событий, согласно которому за вторжением войск США на Кубу мог последовать захват армиями СССР и ГДР Западного Берлина. Но лишь толчком – не более. Причем первый импульс исходил от Кеннеди. И это понятно. Ведь содержание нашей беседы, как точно установлено, было немедленно доведено до президента Кеннеди. Сообщение же Хрущеву не направлялось, и, естественно, он не мог на него отреагировать.