Допустим невероятное: Хрущев якобы по своей инициативе составил точно такие же условия мирного урегулирования Карибского кризиса. Но тогда он, несомненно, направил бы их президенту США через посла Добрынина.
Остается только один человек – хозяин Белого дома, кто, ознакомившись с содержанием первой беседы Скали с Фоминым, мог немедленно прореагировать на нее. Что он и сделал. Президент быстро сформулировал условия разрешения кубинского кризиса и поручил Скали срочно встретиться со мной еще раз и от имени “высочайшей власти США” передать их руководству Советского Союза. Что Скали и исполнил на второй встрече со мной в кафе отеля “Статлер” …
Здесь я должен сказать: никто меня не уполномочивал говорить Скали о возможном захвате Западного Берлина как ответной мере СССР на вторжение американцев на Кубу. Это походило на порыв моей души. Я действовал на собственный страх и риск, не думал о последствиях, ибо был убежден, проанализировав создавшуюся ситуацию, что дела развернутся именно таким образом. Теперь, задним числом, мне совершенно ясно: да, я рисковал, но не ошибся»[1417].
26 октября. «Если вы такой сукин сын, как Хрущев…»
Новые данные разведки об ускорении установки советских ракет на Кубе заставили президента Кеннеди и Банди ужесточить текст заявления Белого дома, над которым Исполнительный комитет работал утром.
Пока Сэлинджер в начале седьмого вечера зачитывал это заявление прессе, Кеннеди в Овальном кабинете встречался с послом Индии в США Б. К. Неру. Обсуждали отношения Индии с Китаем. Президент не скрывал своих чувств к Хрущеву.
– Если вы такой сукин сын, как Хрущев, то, когда он вроде бы ведет себя прилично, все готовы с удовольствием пасть перед ним ниц.
Встреча с Неру закончилась примерно в 18.20. Потом Кеннеди позвонил премьер-министру Макмиллану.
– Здравствуйте, господин премьер-министр.
– Здравствуйте, что нового?
– Сегодня губернатор Стивенсон встречался с У Таном и сообщил, что мы выступаем за прекращение ввоза оружия, прекращение строительства баз и в конечном счете их демонтаж. Доходят слухи – русские поговаривают, но все это неофициально и на это нельзя полагаться – что, возможно, они пойдут на устранение оружия, если Кубе будут даны гарантии территориальной целостности.
– Вы сказали, что, возможно, Куба – подобно Бельгии, которая получила международные гарантии, – станет неприкосновенной территорией, и все мы будем гарантировать ее нейтралитет и неприкосновенность. Это возможно?
– Если мы хотим помочь русским спасти лицо, может быть нам стоит законсервировать наши ракеты «Тор», размещенные в Англии в это же время? Сделать это в ходе конференции?
– Позвольте, я сообщу об этом моему аппарату, и потом я свяжусь с вами по этому вопросу, – не отмел идею с порога Кеннеди.
– Это только идея, это поможет русским принять…
– Конечно, господин премьер-министр, я сообщу об этом Госдепартаменту. Я думаю, не нужно демонтировать слишком многое. Но, возможно, это предложение будет полезным. Они могут настоять и на Греции, Турции, Италии. Но я приму к сведению ваше предложение, если до этого дойдет, это может оказаться для нас полезным[1418].
Как видим, Кеннеди готов был пойти на многое, чтобы убрать наши ракеты с Кубы. Только он не мог в этом сознаться по внутриполитическим соображениям – его бы съели как слабака. Макмиллан после разговора сел за послание президенту Кеннеди. Премьер-министр писал: «Мой дорогой друг,
Я подумал, что будет правильно, если я подтвержу основные пункты нашей беседы. В политической сфере мы наметили три момента:
1. Куба может получить гарантии неприкосновенности от всех мировых держав, если она будет демилитаризована. Я ошибся, когда начал проводить аналогии с Бельгией до 1914 года, скорее существуют аналогии с современной Австрией.
2. Если беседы с У Таном не приведут к урегулированию, ему следует предложить Совету Безопасности или/и Генеральной Ассамблее отправиться самому на Кубу, с соответствующей группой, чтобы изучить ситуацию и обеспечить небоеспособность ракет и прекращение дальнейших работ на площадках для того, чтобы можно было перейти к переговорам.
3. Я подумал, что, возможно, мы посчитаем нужным спасти лицо русских, и предложил законсервировать под наблюдением Объединенных Наций наши ракеты “Тор”; всего их 60. У этого плана есть недостаток, так как сложится впечатление, что мы обмениваем базы в Европе на базы на Кубе»[1419].
Послание Макмиллана еще летело в Вашингтон, когда туда стал по частям поступать тест послания Хрущева. Первая порция пришла в 18.00, последняя, четвертая часть – ближе к 21.00. До получения этой последней части возможности понять, что хотел Хрущев, не было. Поэтому советники Кеннеди собрались в неофициальной обстановке, когда увидели подпись Хрущева.
Роберт Макнамара напишет в мемуарах: «В пятницу вечером 26 октября мы получили самое экстраординарное дипломатическое послание, какое я когда-либо видел. Телетайпное сообщение было длиной в шесть или семь футов. Это было длинное, бессвязное послание, подписанное Хрущевым. Текст был очевидно надиктован человеком, находящимся под интенсивным эмоциональным давлением. Он говорил, что события, как они продолжают развиваться, непременно приведут к войне»[1420].
Соренсен назвал письмо Хрущева «бессвязным, полным полемики, но по сути оно содержало зерно разумного урегулирования»[1421].
Роберт Кеннеди замечал: «Много было написано об этом послании, включая утверждения, что во время его написания Хрущев находился в настолько взволнованном и эмоциональном состоянии, что выражался бессвязно. Письмо несомненно было написано им самим. Оно было очень длинным и эмоциональным. Но оно не было бессвязным, а эмоции были связаны с мыслью о смерти, разрушении и анархии, которыми грозила атомная война его народу и всему человечеству. Этого – повторял он вновь и вновь на разные лады – нужно избежать».
В Белом доме раз за разом перечитывали письмо. Роберт Кеннеди продолжал: «С приближением утра было твердо решено, что Государственный департамент представит анализ и некоторые рекомендации о том, как на него ответить. Условились встретиться рано утром в субботу 27 октября.
В эту ночь, пока ехал на машине домой из Государственного департамента, я почувствовал слабый прилив оптимизма. Письмо со всей его риторикой содержало, может быть, зачатки некоторого урегулирования, возможного соглашения…
Мой оптимизм слегка усилился еще и потому, что, когда я в ту ночь расстался с президентом, он тоже впервые выразил надежду на то, что, может быть, наши усилия увенчаются успехом…
– Я не собираюсь действовать так, чтобы кто-нибудь мог написать в будущем книгу, озаглавленную на сей раз “Октябрьские ракеты”. Если кто-нибудь останется в живых, чтобы написать об этом, пусть он знает, что мы приложили все усилия к тому, чтобы сохранить мир, чтобы предоставить нашим противникам пространство для движения. Я не намерен толкать русских ни на дюйм дальше, чем это необходимо»[1422].
На Кубе готовились к войне.
Остров Свободы выглядел, как осажденная крепость. Побережье, сплошь изрытое окопами и ходами сообщения, ощетинилось стволами орудий. Ждали десанта не сегодня, так завтра. Повсюду звучал и повторялся тысячами голосов клич: «Родина или смерть!».
«Утром 26 октября прошел тропический ливень, – вспоминал командир мотострелков Шорохов. – Жара спала. Стало легче дышать, но размокшая земля затруднила передвижение и людей, и техники. Из-за плохих погодных условий американская авиация прекратила наглые облеты нашего района расположения. Около 10:00 в полк приехал командующий Центральной армией, соратник Фиделя Кастро Хуан Альмейда с группой офицеров и советником. Уточнили вопросы взаимодействия с кубинскими частями. На память сфотографировались. Отдельно сделали снимки X. Альмейды и старейшего коммуниста Кубы майора Феликса Торре. С их отъездом попытались связаться со штабом ГСВК. Связь неустойчивая, но удалось уточнить, что обстановка напряженная, необходимо быть готовыми к ведению боевых действий, поддерживать постоянную связь с кубинскими частями»[1423].
К встрече с врагом изготовились советские «Луны», фронтовые крылатые ракеты, ракеты средней дальности, которым тоже оставалось только последняя операция – оснащение атомной боеголовкой, чего нельзя было сделать без согласия Москвы[1424].
Теперь Фидель Кастро не сомневался в неминуемости американского вторжения. И он отставил в сторону опасения чем-то спровоцировать США. Фидель дал приказ Генеральному штабу начиная с утра следующего дня пресечь облеты острова самолетами американских ВВС, открывая по ним огонь при вторжении в воздушное пространство Кубы[1425]. «Наше законное право на оборону неопровержимо, и посему всякий боевой самолет, вторгшийся в кубинское воздушное пространство, рискует навлечь на себя наш оборонный огонь», – говорилось в обнародованном заявлении Кастро[1426].
Заместитель командующего группой войск генерал Гарбуз рассказывал: «26 октября в 21.30 включили все радиотехнические средства. Мы были готовы к отражению противника.
Американская сторона в это время, по данным кубинской агентурной разведки, решала вопрос о времени и средствах вторжения на остров. Усилились авиаразведка как высотными самолетами U-2, так и низколетящими разведчиками F-101, которые пытались даже имитировать бомбометание.