Все заржали.
Примерно в 19.20 президент Кеннеди вернулся в свой кабинет. За те полчаса, когда он отсутствовал, Роберт Кеннеди и Соренсен доработали окончательный вариант письма к Хрущеву.
Договорились также, что Роберт Кеннеди встретится с Добрыниным и лично передаст ему копию письма Хрущеву. Роберт позвонил Добрынину и договорился о встрече в Министерстве юстиции через полчаса. Затем братья Кеннеди присоединились к совещанию «Экскома» в зале Кабинета.
Томпсон суммировал для президента ход обсуждения:
– Я не могу обрисовать его позицию лучше, чем это сделал бы сам Боб Макнамара, но я считаю, здесь у нас определенно есть выбор: либо мы действуем по плану нападения на Кубу, либо мы пытаемся убедить Хрущева найти мирное решение, и в этом случае мы не должны показывать, что собираемся согласиться на турецкую сделку, потому что это предложение, по-моему, совершенно неприемлемо. Оно означает: ракета за ракету, самолет за самолет, техник за техника, и в результате русские укрепятся на Кубе. Я считаю, это неприемлемо.
Президент попытался внести элемент конструктивности:
– Нам незачем прямо нападать на Кубу, со всеми сопутствующими трудностями и кровью, если мы можем избавиться от советских ракет, обменяв их на наши ракеты в Турции. Если речь об этом, то нет смысла начинать настоящую войну.
– Там имеются в виду не только ракеты, – пояснил Линдон Джонсон. – Он убирает оттуда свои ракеты, своих людей, свои самолеты. Тогда вся наша международная политика сводится на нет. Мы тоже должны будем вывезти из Турции все наши силы: двадцать тысяч человек, всех наших техников, все самолеты и ракеты. Это крах. Этого не будет.
– Как иначе мы сможем добиться вывоза советских ракет? Вот в чем вопрос, – почти по-гамлетовски произнес Кеннеди. – Мы только что послали ему письмо.
– Тогда пошлите ему еще одно, – предложил Джонсон. – У вас есть его копия?
В 19.45 Кеннеди прервал совещание:
– Я считаю, здесь мы сформулировали три разных предложения. Давайте встретимся в девять, чтобы все смогли перекусить, а затем вернемся сюда и посмотрим, будем ли мы отправлять это послание. Мы подумаем, что мы будем делать в связи с этим самолетом. Проанализируем наши послания в ООН, Турцию, подумаем над этим[1494].
27 октября. Есть выход?
После совещания президент Кеннеди собрал некоторых советников в Овальном кабинете, чтобы обсудить, что его брат должен сказать Добрынину и проанализировать содержание письма Хрущеву.
Роберт Кеннеди написал прочувствованный и явно выдуманный пассаж: «Президент назначил следующее заседание “Экскома” на 9 вечера в Белом доме. Пока письма печатали и готовили к передаче, он и я сидели в его кабинете. Он говорил о майоре Андерсене и том, что умирают всегда самые мужественные и лучшие.
– Политики и чиновники сидят дома, рассуждая о великих принципах и проблемах, принимают свои решения, обедают с женами и семьями, в то время как храбрые и молодые погибают.
Он говорил о просчетах, которые приводят к войне.
– Войны редко начинают сознательно. Русские не больше нашего хотят воевать. Они не хотят войны с нами, как и мы – с ними. И все же, если события будут развиваться так, как в последние дни, то эта схватка, которой никто не хочет и которая ничего не разрешит, все же случится и уничтожит все человечество.
Он хотел быть уверен, что сделал все, бывшее в его власти, все мыслимое, чтобы предотвратить подобную катастрофу. Русским должны быть оставлены все шансы найти мирный выход из положения, который не угрожал бы их национальной безопасности и не вел к публичному унижению. Его беспокоила не только судьба американцев или даже только судьба старшего поколения любой страны. Больше всего его мучила мысль, от которой перспектива войны становилась еще ужаснее, мысль о смерти, грозящей детям нашей страны и всего мира. Мысль о молодых, не играющих никакой роли, не имеющих права голоса, ничего даже не знающих о конфликте, но чья жизнь была бы так же загублена, как и остальных. У них никогда не будет шанса принимать решения, голосовать на выборах, баллотироваться на какой-либо пост, производить, определять собственную судьбу.
У нашего поколения все это было. Но трагедия в том, что если мы ошибемся, то ошибемся не для себя, нашего будущего, наших надежд и нашей страны, но и для жизней, будущего, надежд и стран тех, кому никогда еще не была предоставлена возможность играть роль, голосовать да или нет, заставлять с собой считаться»[1495].
Банди тоже вспоминал этот эпизод: «Несколько человек перешли из зала Кабинета в Овальный кабинет, чтобы поговорить о втором способе передачи письма: сообщение должно было быть в устной форме передано послу Добрынину. Насколько я помню, в этой встрече с президентом участвовали Дин Раск, Роберт Макнамара, Роберт Кеннеди, Джордж Болл, Росуэлл Гилпатрик, Ллевелин Томпсон, Теодор Соренсен и я. Одна часть этого устного сообщения должна была быть простой, жесткой и не вызвала разногласий: пришло время согласиться с условиями, изложенными в новом письме президента, а именно: никаких советских ракет на Кубе и никакого нападения США. В противном случае дальнейших действий с нашей стороны не избежать…
В конце президент проинструктировал своего брата, чтобы он подчеркнул Добрынину короткое время, остающееся до того, как Америка предпримет следующие необходимые действия. Или русские согласятся вывести свои ракеты, или мы предпримем следующие шаги, но мы должны узнать о выборе русских к следующему дню, воскресенью. А тем временем сильно заметные американские приготовления к массированной воздушной атаке и вторжению приближались к завершению.
Вторая часть этого сообщения была предложена Дином Раском. Мы должны были сказать Хрущеву, что, хотя никакой сделки по поводу турецких ракет быть не может, наш президент полон решимости вывезти их, и он это сделает, как только разрешится кубинский кризис. Это предложение было сразу же поддержано нами и одобрено президентом…
Совещание в Овальном кабинете продолжалось приблизительно 20 минут. Как только Дин Раск выступил с этим предложением, всем нам стало ясно, что мы согласимся. Это позволяло нам ответить на второе предложение Хрущева в такой форме, что он посчитал бы наш ответ сотрудничеством, но в то же время такое предложение не обязывало нас вовлекать НАТО или Турцию в публичную сделку, в которой они должны были пожертвовать “своими” интересами во имя “наших”. Никто не мог быть уверен, что это сработает, но все мы верили, что попытаться стоит»[1496].
А вот свидетельство на этот счет Дина Раска: «Администрация Эйзенхауэра строила эти ракеты среднего радиуса (“Юпитер”), не зная, что с ними делать. “Юпитеры” давно устарели, и мы даже шутили о том, куда они полетят, когда их запустят. Они также были очень уязвимы. В Турции обычный путешественник с ружьем 22 калибра мог пробить в них дыры с ближайшей автострады и вывести из строя…
Сделка могла создать напряжение внутри НАТО, но временные разногласия в альянсе и в наших отношениях в Турцией были предпочтительнее войны…
Я предлагал, что, поскольку “Юпитеры” в Турции мы в любом случае бы вывели, мы должны проинформировать русских об этом, чтобы этот неуместный вопрос не осложнял бы решение вопроса о ракетных позициях на Кубе. Мы договорились, что Бобби проинформирует посла Добрынина устно. Я позвонил Бобби, чтобы подчеркнуть, что он должен передать это Добрынину как информацию, а не как публичное обещание…
Это сработало. Мы проигнорировали второе письмо Хрущева полностью, выбрали содержимое из его первого письма об американском обещании не вторгаться на Кубу, если Советы выведут их ракеты, и приписали эту идею Хрущеву. Это был ключ к разрешению кризиса»[1497].
Позже Раск расскажет также, что тем вечером президент Кеннеди имел с ним частную беседу по поводу еще одного дипломатического плана на случай непредвиденных обстоятельств. «Нам требовалось финальное мнение, и инстинктивно я подумал об Объединенных нациях. Я предложил Кеннеди, чтобы он позволил мне позвонить Эндрю Кордьеру, который тогда работал в Колумбийском университете и продиктовать ему заявление, которое мог бы сделать Генеральный секретарь У Тан в ООН, с предложением о выводе “Юпитеров” и советских ракет с Кубы. Я позвонил Кордьеру, и он спокойно воспринял мое послание. Кордьер должен был вручить это послание в руки У Тана только после дальнейшего сигнала от нас. К счастью, нам никогда не понадобилось посылать этот сигнал»[1498].
Свою версию этого совещания предложил и Роберт Кеннеди: «Эти часы, проведенные в зале Кабинета в тот октябрьский субботний день, никогда не сотрутся из памяти никого из нас. Мы видели, как никогда ранее, значение и ответственность, вытекающие из могущества Соединенных Штатов, власти президента, ответственности за людей по всей планете, которые никогда не слышали о нас, о нашей стране или о людях, сидящих в этой комнате и определяющих их судьбу, принимающих решение, от которого зависит – жить ли им или умереть.
– Мы не будем атаковать завтра, – сказал президент. – Мы попробуем договориться еще раз.
Государственный департамент представил проект ответа президента Кеннеди Хрущеву. Он отвечал на аргументы последнего письма Хрущева, говорилось, что мы не можем забрать наши ракеты из Турции и никакого размена не будет.
Я не был согласен с содержанием и тоном письма. Я предложил – и меня поддержали Тед Соренсен и другие – проигнорировать последнее письмо Хрущева и ответить только на предложения в предыдущем письме, как они были переданы Джону Скали: советские ракеты и наступательное оружие будут удалены с Кубы под наблюдением и контролем ООН, Соединенные Штаты и остальные страны Западного полушария соглашаются со своей стороны не вторгаться на Кубу.