– Разумеется, никакого ультиматума советское правительство не примет, и хорошо, что это понятно правительству США, – грозно ответил Добрынин. – Никита Сергеевич Хрущев в последнем его письме к президенту призвал его проявить государственную мудрость в решении всего вопроса. Соображения президента будут доведены до сведения главы советского правительства. Когда будет ответ, я сразу же свяжусь с вами.
Кеннеди дал Добрынину номер его прямого телефона в Белом доме.
«В ходе беседы Р. Кеннеди заметил, что он в курсе разговора, который имел вчера телевизионный комментатор Скали с советником посольства по поводу возможных условий урегулирования кубинского конфликта (было передано по линии ближних соседей), – сообщал Добрынин в Москву. – Нужно сказать, что в течение нашей встречи Р. Кеннеди был весьма взволнован, во всяком случае, я его видел в таком состоянии впервые. Он, правда, раза два пытался вернуться к теме “об обмане” (о чем он так настойчиво говорил во время нашей предыдущей встречи), но делал он это вскользь и без какого-либо задира. Он даже не пытался вступать, как ему обычно свойственно, в спор по тому или иному вопросу, а лишь настойчиво возвращался к одной теме: время не терпит, нельзя его упускать…
После встречи со мной он сразу же поехал к президенту, с которым, как сказал Р. Кеннеди, он сейчас, по существу, проводит вместе почти все время»[1502].
В мемуарах Добрынин добавил только некоторые детали: «Меня пригласил к себе поздно вечером Р. Кеннеди. В его кабинете был большой беспорядок. На диване валялся скомканный плед, видимо, хозяин кабинета тут же урывками спал. Важный разговор состоялся наедине». Пожалуй, все. Далее по тексту его телеграммы в Москву.
А вот что напишет о встрече Роберта Кеннеди и Добрынина сам Хрущев в своих воспоминаниях: «Кульминация наступила, когда нам сообщил советский посол в США Добрынин, что к нему пришел с неофициальным визитом брат президента – Роберт Кеннеди. Он так описывал его внешний вид: Роберт выглядел очень усталым, глаза у него – красные-красные, было видно, что он ночь не спал, да и сам он потом сказал об этом. Роберт сообщил Добрынину, что вообще шесть дней не был дома, не видел своих детей и жену, что они с президентом сидят в Белом доме и бьются над вопросом о наших ракетах. И добавил: “У нас напряжение очень сильное, опасность войны велика, прошу передать вашему правительству и лично Хрущеву, чтобы он учел это. Президент готовит обращение через закрытые каналы и очень просит, чтобы Хрущев принял его предложения”. Роберт прямо говорил, что положение угрожающее, поэтому президент лично писал это послание.
Роберт заявил также, что президент сам не знает, как выйти из этого положения, а военные оказывают на него сильное давление, настаивая прибегнуть к военной акции в отношении Кубы, и у президента складывается очень сложное положение. Он добавил: “Вы должны учесть особенности нашей государственной системы. Президенту трудно. Даже если он не захочет, не пожелает войны, то помимо его воли может свершиться непоправимое. Поэтому президент просит: помогите нам решить эту задачу”. Роберт оставил нашему послу свой телефон и просил звонить в любое время суток. Он очень нервно настаивал и взывал к благоразумию, просил помочь президенту выйти из этой ситуации»[1503].
Дин Раск в этой связи писал: «В своей книге “Хрущев вспоминает” Хрущев утверждает, что Бобби Кеннеди сказал Добрынину, что ситуация в США может выйти из-под контроля и военные могут захватить власть. Хрущев или полностью не понял заявление Бобби, или сознательно его исказил. Безусловно, никогда не существовало угрозы захвата власти военными в этой стране. Нас интересовала ситуация самого Хрущева: не приставят ли какие-нибудь советские генералы или члены Политбюро пистолет к голове Хрущева со словами: господин председатель, запускайте ракеты или мы разнесем вам голову»[1504].
А вот мнение Макджорджа Банди: «То, что мы сказали Хрущеву, сильно повлияло на скорость принятия им решения. Справедливо или нет, но он заключил, что время действительно истекает – или, точнее, он не хотел рисковать. Сами приготовления к атаке с воздуха и вторжению были весьма заметны. В Гаване ожидали нападения в самом скором времени. Запах гари уже носился в воздухе…
Я думаю, Хрущев понимал, что оказался в ситуации, в которой у него не было лучшего выбора. Не было перспективы выиграть, но можно было многое потерять при любом другом курсе. Он знал еще с пятницы, что этот карантин эффективен, что его могут ужесточить, что его не обойти. Он знал, что американцы были готовы и способны атаковать Кубу и с воздуха, и с моря, и у него не было возможности выиграть в этих битвах»[1505].
Существует и еще одна версия событий того дня, которую нигде не найти в других источниках, кроме как в воспоминаниях Феклисова. Он утверждает, что Добрынин и Роберт Кеннеди в тот же день встречались дважды.
«Я был свидетелем их первой встречи в посольстве. По вызову Добрынина около 14.00 часов я пришел в зал на втором этаже, где он сидел вместе с Р. Кеннеди на диване и о чем-то беседовал. Я приблизился к ним. Посол обратился ко мне за какой-то справкой. Его речь была сбивчивой. Я сразу понял, что меня вызвали не к послу, а к его собеседнику. Р. Кеннеди сидел наклонившись и исподлобья пристально глядел на меня изучающим взглядом. Он пришел в посольство, видимо, для того, чтобы лично посмотреть на советника Фомина и удостовериться, передал ли тот послу известное предложение президента.
Вторая встреча между ними состоялась в тот же день вечером. До четверти восьмого ответа от Хрущева не поступало. Президент поручил брату вновь поговорить с Добрыниным. Встреча состоялась в кабинете Р. Кеннеди»[1506].
Когда Роберт Кеннеди где-то в полдевятого вернулся в Белый дом после своей встречи с Добрыниным, президент Кеннеди только что поплавал в бассейне и уже ужинал со своими помощниками.
«Я вернулся в Белый дом, – напишет Роберт Кеннеди. – Президент не был преисполнен оптимизма, как и я сам… Его не оставляла надежда, но сейчас она покоилась на том, что в ближайшие часы Хрущев изменит свой курс. Это была надежда, не ожидание. Ожидалось же вооруженное столкновение ко вторнику или, может быть, завтра»[1507].
Дэйв Пауэрс быстро поглощал ужин.
– Боже, Дэйв, – сказал президент, – ты ешь моего цыпленка и пьешь мое вино, как будто последний раз в жизни.
На что Пауэрс ответил:
– Бобби говорил так, что я именно это и решил: в последний раз ем.
В Государственный департамент меж тем поступали все новые тревожные сообщения. Несколько советских кораблей продолжали двигаться к линии блокады. Стивенсон попытался передать формальное письменное пояснение относительно зоны перехвата Зорину, но тот отказался его принять.
Кастро публично ответил на обращение У Тана, сделанное в предыдущий день, в котором содержалась просьба о временной приостановке строительства ракетных объектов. Теперь Вашингтон получил копию послания Кастро, содержавшего отказ выполнить эту просьбу и требование немедленно прекратить блокаду. При этом Кастро пригласил У Тана посетить Гавану для прямых переговоров. Кастро также выступил с еще одним обращением к кубинскому народу, которое было передано в Вашингтон, когда началось заключительное в тот день совещание “Экскома”»[1508].
– Кастро осуществляет сильный нажим в своих отношениях с Соединенными Штатами, в своих отношениях с вами, меняя существующую стратегическую ситуацию, – утверждал Раск. – Думаю, завтра следует сделать определенные шаги для наращивания нашего давления. Мы навяжем разведывательные полеты. Мы будем стрелять в каждого, кто окажется на нашем пути. Мы посмотрим, будет ли какой-либо результат от усилий У Тана сегодня вечером, что нам станет известно, когда мы соберемся завтра утром. Мы перехватим советский корабль «Грозный». Завтра мы рассмотрим вопрос о включении нефтепродуктов в блокаду.
Кеннеди вновь охлаждал страсти:
– Мне кажется, мы должны подождать до середины завтрашнего дня. Может, мы получим какой-то ответ, если У Тан поедет в Гавану. Мне кажется, завтра нам нужно от этого воздержаться, просто постараться провести наблюдение как можно лучше. Если они будут по-прежнему стрелять, и если мы не получим ответа от русских, который нас устраивает, то, по-моему, мы должны выступить завтра с заявлением, что нас обстреливали. И поэтому мы считаем остров Кубу открытой территорией, а затем мы ликвидируем все зенитно-ракетные установки. Я думаю, завтра мы должны сообщить У Тану следующее: «Если они откроют по нам огонь, скажите им, что мы ликвидируем все установки». И потом, если завтра вечером мы не получим устраивающих нас ответов от русских, У Тана или кубинцев, то в понедельник мы что-то сделаем с их ПВО. Что вы об этом думаете?
– Я бы сказал только, что мы должны оказать какое-то давление сегодня вечером, чтобы показать нашу твердость, – предложил Макнамара. – Считаю, что сегодня вечером мы должны отдать приказ о мобилизации 24 воздушных эскадрилий, приблизительно 300 транспортных самолетов, необходимых для вторжения. Так мы сделаем необходимые приготовления и дадим им понять, что последует дальше.
– Думаю, мы должны это сделать, – согласился президент.
Генерал Тейлор почти смирился:
– Мне кажется, чтобы правильно использовать время, оставшееся до вторжения, флот важнее, чем это, хотя я целиком за то, что вы предложили.
Президент обещал:
– Завтра мы отдадим приказ о мобилизации флота. Мне кажется, надо разбить это на два этапа. Вероятно, сейчас нам следует сосредоточиться на проблемах, связанных с авиацией. Мы попытаемся их решить. Мне кажется, это первоочередная проблема.