оздушную атаку во вторник 30 октября. И, возможно, именно поэтому русские приняли это решение. Мне кажется, в экстремальной ситуации все думают о том, что они будут использовать ядерное оружие. Но решение использовать ядерное оружие любого вида влечет за собой огромный риск потерять над ним контроль, что…
– Но по сравнению со всем остальным миром Куба такая маленькая, – напомнил Шоуп. – Если бы этот шутник Кастро контролировал… Конечно, русские сказали ему, что ключ у них, как он сохраняется у нас…
– Я в этом уверен, – не сомневался Кеннеди.
– Русские говорят нам: «У нас есть ключи, у вас есть ключи. Вы доверяете нам, мы доверяем вам…» – заметил Шоуп.
– Нет, мы не доверяем друг другу, – не согласился президент. – Но мы понимаем, что они никогда не дадут этот ключ кубинцам, точно так же как мы не дадим его, скажем, туркам. Потому что мы знаем… Я думаю, никто не хочет потерять контроль над этим оружием. Это просто слишком…
Тут Кеннеди резко сменил тон, заговорил быстро и резко:
– Теперь слушайте, то, что я сейчас вам скажу, конфиденциально, у нас должна быть своя линия. Русские начали требовать (я сказал им в воскресенье, и у меня есть записи, которые могут это подтвердить), чтобы мы вывезли наши ракеты из Турции. Если они собираются на этом настаивать, ракеты надо вывезти.
Президент неожиданно взял трубку стоявшего перед ним телефонного аппарата и набрал номер:
– Дик, мне нужен памятный подарок президента Исполнительному комитету Совета национальной безопасности, который участвовал в разрешении кризиса. Я думал об октябрьских событиях. Эти десять дней будут для нас рубежом. Да, да. Видите, как на страничке календаря проведена линия… Как сделать, чтобы это не было очень дорого?.. Вы хотите остановиться на этом?.. Приблизительно 12. Дни, обведенные линией. Посмотрим, вторник, четверг… какое это число? 29-е, значит, это будет 28. Да, хорошо… Спасибо. До свидания[1563].
На этом кончили. Памятный подарок был выполнен из серебра фирмой «Тиффани» для трех десятков высших руководителей правительства США.
29 октября и вновь 3 ноября Скали приглашал Феклисова на завтрак. «Мой собеседник просил меня назвать ресторан, где мы смогли бы отведать изысканные блюда и распить бутылку хорошего вина, – напишет Феклисов. – Он несколько раз повторил, что “мы заслужили это”. Я не возражал, тем более что расходы несла приглашающая сторона.
В Скали текла итальянская кровь, по характеру он был горячий, экспансивный человек – типичный Шустрик. Он не скрывал своей радости и восторга по поводу того, что его миссия завершилась так успешно. Я же по натуре медлительный, флегматик, одним словом, Мямлик. Не знаю почему, но в понедельник, 29 октября, во мне радость не била ключом. Возможно, это объяснялось тем, что в течение восьми дней я заставлял свои мозги, свою нервную систему, свое сердце работать на максимальных оборотах. И вдруг все кончилось. Тяжелый груз ответственности упал с моих плеч. Я расслабился, появилось чувство облегчения, даже какого-то опустошения.
В ресторане Скали прежде всего извинился за то, что накануне обвинял меня в обмане и коварстве. За столом разговоры велись главным образом о том, как мир был напуган возможностью ракетно-ядерного конфликта. Мой собеседник разошелся и стал живо описывать, какая напряженная атмосфера царила в Белом доме. Мы выпили за мудрость руководителей наших государств, которые в последний момент пошли на разумный компромисс»[1564].
30 октября. Вторник. Мы пережили самый ответственный момент
«Мудрость и хладнокровие советского правительства спасли мир от ядерной катастрофы», – утверждала «Правда» 30 октября.
Хрущев направил Кеннеди «устное послание», где написал обо всем наболевшем: «Уважаемый г-н Президент,
Хочу Вам конфиденциально высказать некоторые соображения, которые, если бы Вы согласились с ними, могли бы, по моему мнению, послужить нашему общему делу – скорейшей ликвидации остатков опасного кризиса, который мы с вами в основном ликвидировали. Это помогло бы скорее завершить урегулирование, чтобы жизнь вошла в нормальную колею.
Прежде всего я хотел бы высказать пожелание о том, чтобы Вы уже теперь отказались от карантина, не дожидаясь введения в действие процедуры по досмотру кораблей, о которой была достигнута договоренность. Это было бы с Вашей стороны очень разумно. Вы сами понимаете, что карантин фактически ничего не даст, так как на кораблях, которые сейчас идут на Кубу, после того как мы договорились о вывозе наших ракет с Кубы, – естественно нет не только наступательного оружия, но, я уже публично заявлял и сообщал Вам конфиденциально, вообще нет никакого оружия. Немедленное прекращение карантина было бы хорошим жестом. Он был бы оценен и нами и мировой общественностью как важный шаг к ускорению ликвидации последствий кризиса.
C другой стороны, немедленная отмена карантина дала бы нам возможность использовать наши корабли, находящиеся на подступах к Кубе, для вывозки оружия, которое сейчас демонтируется. Я думаю, что оно уже демонтировано. После разгрузки кораблей на них можно было бы погрузить демонтированное оружие и отправить его в Советский Союз.
Конечно, невозможно после ликвидации кризиса продолжать блокаду и дискриминацию в торговле и связях. Это все надо снять. Вы же, как мы знаем, предприняли меры и оказали давление на своих союзников и на другие страны, чтобы даже не давалось разрешений на пролет гражданских, пассажирских самолетов. Неужели Вы действительно думаете, что Ил-18 везет какие-то средства уничтожения? Это же смешно.
Все это делается не для обеспечения безопасности, а в качестве булавочных уколов, что не может не вызывать раздражения и ухудшения наших отношений. Зачем это делать? Кому это нужно? Это нужно только агрессивным силам, чтобы взвинчивать нервы и тем самым достигнуть своей цели – столкнуть мир в пропасть термоядерной войны…
Следующий вопрос. Я не знаю, как Вы это оцените, но если бы Вы были уже сейчас готовы объявить о ликвидации вашей базы в Гуантанамо, то это был бы акт, который дал бы мировой общественности действительное удовлетворение и способствовал бы разрядке напряженности. Я думаю, что Вы сами понимаете, какое значение может иметь сейчас база в Гуантанамо после Вашего заявления о том, что Вы не преследуете цели вторжения на Кубу… Ведь все понимают, что функции базы в Гуантанамо – да так оно и есть – агрессивные, а не оборонительные.
Вы знаете нашу позицию в отношении баз. Мы вообще против военных баз, и поэтому ликвидировали те свои базы, которые были в Финляндии и Китае, и считаем, что поступили правильно. Это был акт, свидетельствующий о наших добрых намерениях в деле обеспечения мирного сосуществования…
Это была бы и хорошая подготовка к договоренности нашей с Вами по ликвидации вообще всех военных баз, так как военные базы утратили свое значение сейчас…
Я и мои коллеги считаем, что обе стороны проявили сдержанность и разумность в ликвидации военного конфликта, который мог бы вылиться в мировую термоядерную войну. Я позволяю себе думать, что Вы, видимо, занимали сдерживающую позицию в отношении тех сил, которые страдали военным зудом. И это мы отмечаем. Не знаю, может быть, я и ошибаюсь, но я делаю этот вывод на том основании, что положение в Вашей стране такое, что за Президентом решающее слово, и если бы он занял крайнюю позицию, то его сдерживать было бы некому и была бы развязана война… Мы так полагаем, и это мы отмечаем и ценим.
У нас разные системы, и моя роль была проще, чем у Вас, потому что я не имел в своем окружении людей, которые хотели развязать войну. Мои усилия, направленные к ликвидации конфликта, поддерживались как нашими военными, так и моими коллегами по руководству партией и правительством.
Г-н Президент, у нас созрели условия для завершения соглашения о подписании договора о прекращении испытаний термоядерного оружия. По трем видам испытаний или, так сказать, в трех сферах у нас уже есть полная договоренность. Это – запрещение испытаний в воздухе, в космосе и под водой. Тут у нас сейчас единое мнение, и мы готовы подписать соглашение.
Но есть еще расхождения относительно подземных взрывов. Было бы поэтому хорошо, если бы Вы дали указание найти какой-то компромисс в решении о запрещении подземных взрывов, но без инспекции. На инспекцию мы не пойдем, это я Вам говорю прямо и откровенно. Если, конечно, вести дело к тому, чтобы затягивать или сорвать соглашение, тогда есть смысл настаивать на инспекции за подземными взрывами…
Было бы очень полезно договориться о прекращении испытаний после такого накала, когда люди пережили большое волнение. Это было бы большой наградой за напряжение нервов народов всех стран. Я думаю, что и Ваш народ переживал так же, как и все народы, ожидая, что вот-вот разразится термоядерная война. А ведь мы были очень близки к этой войне. Поэтому хорошо было бы дать удовлетворение общественному мнению. Это способствовало бы ослаблению напряжения.
Мы очень ценим то, что Вы проявили инициативу и в такой кризисный момент заявили, что согласны на переговоры, чтобы подписать договор о ненападении между двумя военными блоками. Мы откликнулись и поддержали это. Мы готовы договориться конфиденциально или же по дипломатической линии по этому вопросу с тем, чтобы потом это обнародовать и начать переговоры…
А самое лучшее было бы – я не знаю, как Вы на это посмотрите, – это роспуск всяких военных блоков. С этим мы не выступаем сейчас, но раньше об этом говорили, хотя и теперь считаем, что это было бы самое разумное. Но если Вы и Ваши союзники еще к этому не готовы, то мы не настаиваем. Но должен сказать, что в целях опять же ликвидации напряженности это было бы очень полезно…
В наших предложениях о всеобщем и полном разоружении, которые мы сделали, мы учли и ваши пожелания. Наши последние предложения на этот счет были высказаны министром иностранных дел СССР А. А. Громыко на XVII сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Эти наши предложения скорректированы с учетом Ваших пожеланий. То, что мы считали разумным, мы учли.