Уклоняемся. Томительно медленно тянется время. В отсеках нестерпимая жара и духота. В самом прохладном – торпедном – отсеке +39°. В центральном посту +43°, в аккумуляторных и электромоторном отсеках свыше +60°, про дизельный с его неостывшими дизелями и говорить нечего, там вообще температуры не замеряли. В корме – порядка +40–50 °C. Физическое состояние людей, изнуренных жарой, потницей и жаждой, на пределе человеческих сил. Гидроакустики несут свою вахту по 15‐20 минут; по 20 минут несут вахту и электрики в шестом. На штурманской вахте мы после очередного поворота поднимаемся в боевую рубку, ложимся на пол, подставляя тело под струйки забортной воды, просачивающейся сквозь сальники. Это приносило почти иллюзорное облегчение… Дело в том, что к этому времени мы перестали мочиться, так как излишки влаги выходили с потом. В гальюн не ходили – незачем. Во рту пересыхало, и жалкие крохи пищи, которые мы в себя запихивали, проходили только с глотком сухого вина. Нам полагалось не более 50 граммов, и каждый глоток вина был на вес золота»[1580].
Помощник командира Б-36, капитан-лейтенант Анатолий Андреев вспоминал: «Регенерация воздуха работает плохо, содержание углекислоты нарастает, а запасы электроэнергии падают. Свободные от вахт сидят, не шевелясь, уставившись в одну точку. На вахту уже не идут, а ползут. Температура в отсеках – за 50. А в дизельном – 61 градус жары. Но самое скверное – мы не можем дать никакого хода, кроме малого. Электролит разряжен до воды. Ничего не остается, как всплыть. Но дадут ли нам это сделать?
Этот вопрос мы обсуждали особо. Ведь отправить на дно всплывающую лодку легче простого – притопил ее форштевнем, и амба, даже оправдываться не придется.
Мы выждали, когда американцы отойдут подальше для очередного разворота, и стали продувать цистерны последним воздухом. В центральном посту у люка встал командир. Мне дали в руки Военно-морской флаг. Задача простая – как только всплывем, выскочить на мостик и сразу же водрузить древко с флагом, чтобы из «неизвестной» подводной лодки мы сразу же стали островком территории СССР…
Наконец люк отдраен. Вслед за командиром я выскакиваю наверх – и сразу же на мостик с флагом. Эсминец уже рядом, а над головой со страшным ревом проносится «Нептун».
Должно быть, американцы наблюдают сейчас престранное зрелище: стоит на рубке грязный, заросший, в рваных трусах детина с флагом. Вижу – вовсю щелкают меня фотокамерами. Ладно, снимайте, когда еще увидите вот так вот русского подводника со своим флагом у берегов США…
Эсминец ведет себя корректно. Он передал по международному своду свои позывные и запросил по-русски: «Нужна ли помощь?» На нем даже не сыграли боевой тревоги. Американские моряки стояли по всему борту, на мостике – офицеры. Одеты в белые рубашки и легкие синие брюки. Матросы махали нам руками, но мы, памятуя наставления «старших товарищей», от контактов воздерживались. Твердо молчали. Больше всего нас тревожило, как отреагирует на наше всплытие Москва. Вряд ли там будут вникать в наши обстоятельства. Назначат виновного, и делу венец. Ладно, посмотрим»[1581].
«Нужна ли помощь?» – запросил по светосемафору флагманский эсминец «Чарльз Сесил», не сводя с лодки наведенных орудий.
– Пожалел волк кобылу! – усмехнулся Дубивко, но велел передать: «Благодарю. В помощи не нуждаюсь. Прошу не мешать моим действиям[1582].
Наумов подтверждал: «Люк отдраивал помощник командира, капитан-лейтенант Андреев, который пролез на мостик и поднял военно-морской флаг СССР, прикрепленный к запасной радиоантенне “Штырь”.
“Чарльз Сесил” приближался к нам с кормовых углов, а над подлодкой пролетел “Нептун”, едва не задев штырь с флагом.
На эсминце были поднят 4-флажный сигнал, который мы тщетно пытались расшифровать, принимая за сигналы международных правил предупреждения судов в море. Тогда американцы запросили нас по 3-флажному коду: “Что случилось? Нужна ли помощь?”
Командир стоял тут же на мостике – он велел не отвечать…
С началом вентиляции аккумуляторной батареи мы непрерывно передавали в Москву донесения о происшедшем, но в ответ ничего не получили.
Плавание в сопровождении эсминца было на редкость спокойным. Эсминец имел возможность следовать ходом в 4 узла, которым мы проходили в 50 метрах от его борта, затем отворачивал от нас влево и шел контркурсом, удаляясь от нас за корму до пяти кабельтовых, после чего ложился на параллельный курс по тому же борту и вновь повторял свой маневр. При этом на эсминце непрерывно работали локатор и гидролокатор. Под этим неусыпным эскортом мы стали приводить в порядок корабль: выбрасывали мусор, протухшее в немыслимой жаре мясо, испортившееся, даже несмотря на то, что оно хранилось в рефрижераторах, избавлялись от отработанной регенерации»[1583].
Дубивко, человек, хитроумный от природы, уйдет от назойливых преследователей. Он сам напишет о придуманном им «варианте отрыва»: «Дезориентировали преследующие нас силы, изменив свой курс на обратный, имитируя свое движение к проливу Кайкос. Затем, по предложению начальника радиотехнической службы старшего лейтенанта Ю. А. Жукова и старшины команды гидроакустиков мичмана Панкова, перестроили блоки ГЛС “Свияга” для мощного излучения сигнала на частоте работы гидроакустической станции сопровождающего нас противолодочного корабля. Цель – забить его работу в активном режиме в первые моменты отрыва, будем уходить на предельную глубину погружения. Отрыв от противолодочного корабля произвели днем, после обеда, выбрав момент, когда вблизи не было вертолетов и самолетов ПЛО, поднырнув под противолодочный корабль, на полном ходу погрузились на глубину 180‐200 метров. Изменив свой курс на 180 градусов, очень быстро оторвались от преследования»[1584].
Момент отрыва от преследователей зафиксировал и Андреев: «На мостике остались только трое: командир, старпом и я. Вот “Генри” немного отошел, и мы за спиной командира незаметно спустились в люк. Перископы у нас были подняты давно, и я припал к окулярам. Корабли легли на курс поворота. Командир прыгнул вниз.
– Срочное погружение!
Вот уже скрылась рубка… Я видел в перископ, что на “Генри” пока все спокойно. И только когда мы ушли на глубину 25 метров, на эсминце взревели машины. Мы поднырнули под него и рванули самыми полными ходами. “Генри” метался наверху, словно зверь, упустивший законную добычу».
Уйдя за считаные секунды на глубину, Дубивко круто изменил курс и поднырнул под флагманский эсминец. Затем спикировал на двести метров вниз и на полном ходу, описав полукруг, лег на обратный курс – прочь от Кубы. Все это время гидроакустики, включив излучатели на предельную мощь, слепили экраны своих коллег на эсминце. Так и ускользнули.
«Обстановка все же очень напряженная: нас ищут 6 эсминцев и добрая дюжина патрульных самолетов, – продолжал Андреев. – Только успевай отворачивать в разные стороны. Время от времени шлем в Москву радиограммы с разведданными по нашему району. Ведь мы в центре всей заварухи. Но Москва либо молчит, либо задает глупейшие вопросы. Все дико обозлены. Анекдоты рождаются на каждом шагу»[1585].
Только одна лодка из всего отряда, Б-4 – та самая, на которой находился комбриг Агафонов – ни разу не показала свою рубку американцам. Конечно, ее тоже загоняли под воду во время ночных зарядок аккумуляторов самолеты, по ее бортам били взрывы глубинных гранат, она металась между отсекающими барьерами из гидроакустических буев.
«Четвертая подводная лодка Б-4 также не избежала встречи с противолодочным самолетом, но смогла уклониться от него, а затем оторваться от поисковых кораблей, – напишет Агафонов. – События на подлодке Б-4, очевидцем которых я был, развивались следующим образом. Подводная лодка производила зарядку аккумуляторных батарей. Была темная ночь. Временами шел тропический ливень. Длительное время обстановка была спокойной. Зарядка подходила к концу. Ближе к рассвету появился сигнал самолетов РЛС, который быстро нарастал. Подводная лодка срочно ушла на глубину, маневрируя на отрыв от самолетов. Вскоре после погружения она подверглась бомбежке взрывными устройствами системы “Джули”»[1586].
Вот строки из походного дневника командира штурманской боевой части подводной лодки Б-4 капитан-лейтенанта Евгения Шеховца: «Перископ стал дрожать от среднего хода, я его опустил и спустился в центральный пост. Командир изменил мое приказание: погружаться на 180 метров. На глубине около 100 метров мы изменили курс. Минут через пять раздался взрыв. Все отсеки доложили, что слышали взрыв в районе своего отсека. Взрыв небольшой мощности, аналогичный взрыву ручной гранаты. Еще взрыв. Потом еще… Была объявлена боевая тревога, и мы погрузились на 240, а потом и на все 250 метров. Бомбежка длилась очень долго, часов восемь. Гранаты рвались то ближе, то дальше. И все это время мы стояли по боевой тревоге. Проходили часы, напряжение в отсеке спадало, кто-то что-то рассказывал, кто-то с кем-то спорил, повышались голоса, потом Центральный голосом командира возвращал нас к суровой действительности:
– Седьмой, нас бомбят, а вы смех…ечками занимаетесь!
– Мы постепенно уходили из района обнаружения, а может быть, патрульный самолет выбрал ложное направление. Но взрывы наконец погасли, шипя…
Мы перешли с главного мотора на движение под мотором экономического хода, всплыв на 150 метров. Это мотор небольшой мощности, 80‐100 об./мин. На таких оборотах подлодка под экономходом развивает 1,2–1,5 узла. Это меньше 3 км/час – скорость медленно идущего человека[1587]… Но вдруг послышался слабый писк корабельного гидролокатора. Это самолет вызвал ПУГ – поисково-ударную группу. Мы вновь прибавили ходу, перейдя на главный мотор, а также изменили глубину погружения. Гидролокатор прослушивался часов шесть, сила сигнала не превышала 2 баллов. А это значит, работал он далеко, миль 25. Когда затих гидролокатор, кончилась ночь и начался день, который мы просидели под водой и всплыли лишь с наступлением вечерних сумерек, через 32