‐34 часа после срочного погружения».
То ли военная удача, то ли опыт Виталия Агафонова и командира капитана 2-го ранга Рюрика Кетова уберегли ее от всплытия под конвоем[1588].
Агафонов подтверждал: «Три подводные лодки (Б-36, Б-59, Б-130) длительное время преследовались противолодочными силами. Не имея возможности подвсплыть для зарядки аккумуляторной батареи, израсходовав до предела запас электроэнергии и рискуя остаться без движения в подводном положении, лишенные какой-либо возможности противодействовать противолодочным силам (оружие применять не разрешалось) подводные лодки вынуждены были всплывать и производить зарядку аккумуляторов, находясь в окружении кораблей и самолетов США. Закончив зарядку аккумуляторов, уходили на глубину и вновь отрывались от противника благодаря грамотным и умелым действиям командиров (подводные лодки Б-36, Б-59).
Подводная лодка Б-130 из-за поломки трех дизелей (заводской дефект) оказалась в особенно тяжелом положении. На помощь ей были направлены корабли Северного флота»[1589].
Октябрь 1962-го закончился.
Человечество уцелело.
Финал
А первый день ноября 1962 года открыл уже новую страницу в истории человечества – марсианскую.
Очередной пуск с Байконура вошел в историю мировой космонавтики под названием «Марс-1».
Аппарат действительно полетел к Марсу по расчетной энергетически оптимальной орбите. Баллистики назвали время полета до Марса – семь месяцев и примерно трое суток. На предпусковой комиссии кто-то не выдержал серьезности момента и заметил:
– Еще одна боевая ракетная готовность вроде этой кубинской, и некому будет разбираться, есть ли жизнь на Марсе.
Прилетевший перед самым пуском Королев был в отличном настроении и отреагировал соответственно:
– Вместо пустых шуточек быстрее готовьте следующий пуск. Этот был пролетным, а куда лучше доставить на Марс спускаемый аппарат!
4 ноября был осуществлен третий и последний марсианский пуск 1962 года. Аппарат должен был полететь к Марсу на попадание со спускаемым аппаратом. Однако четвертая ступень снова отказала, и станция осталась на орбите Земли.[1590]
А ракеты баллистические потянулись с Кубы на Родину. За ними и большинство наших воинских частей. Войска получили директиву о вывозе ракет Р-12 – до 10 ноября.
К 2 ноября все ракеты были сосредоточены в портах погрузки. Но, во многом из-за самой блокады, на тот момент в портах Кубы оказались советские суда, малопригодные для перевозки ракет: палубы загромождены различными надстройками, большегрузные стрелы отсутствовали, а порты были плохо оснащены крановым хозяйством. Чтобы уложиться в отведенное время, погрузка ракетной техники не прекращалась ни днем ни ночью.
Отправка ракетного вооружения производилась по мере поступления свободного транспорта. Первым 5 ноября в 15.30 из порта Мариэль с четырьмя ракетами на борту вышел теплоход «Дивногорск». Последние восемь ракет были вывезены из порта Касильда теплоходом «Ленинский комсомол» в 8.30 9 ноября.[1591]
Первый заместитель начальника Главного штаба Ракетных войск генерал-лейтенант Алексей Саввич Буцкий подтверждал: «С 1 по 9 ноября при нашем контроле двенадцатью судами Минморфлота, находившимися в то время в портах Кубы (один из них пассажирский теплоход), было отправлено в СССР 42 ракеты Р-12, которые грузились уже не в трюмы, а на палубы кораблей. На этих судах убыло 3289 человек личного состава частей РВСН и 1056 единиц техники. Остальные 3716 человек личного состава и 985 единиц техники были отправлены на Родину двенадцатью судами в период с 18 ноября по 12 декабря 1962 года»[1592].
Малиновский 1 ноября направил Плиеву директиву с указанием сроков обучения кубинских военных обращению с нашей военной техникой: мотострелковые полки – 3–4 месяца; войска ПВО и ВМФ – 8–10 месяцев; ВВС – 8–10 месяцев. В той же директиве говорилось, что ракеты «Луна» и фронтовые крылатые ракеты в обычном снаряжении будут оставлены на Кубе.
Но Плиеву было не понятно, что делать с ядерными боеголовками. 5 ноября он запросил на этот счет Министерство обороны и получил ответ: «В отношении головных частей к “Луне”, фронтовым крылатым ракетам и самолетам Ил-28 – пока о вывозе их не идет речь. Надо их оставить на Кубе в Вашем распоряжении».
Но 20 ноября последовала новая директива Малиновского: «Ракеты “Луна” и ФРК в обычном снаряжении оставить на Кубе. На теплоходе “Ангарск” отправить в Советский Союз 6 атомных бомб, 12 боевых частей к ракетам “Луна” и 80 боевых частей к фронтовым крылатым ракетам».
Эта дата – 20 ноября – официально считалась последним днем нахождения советского ядерного оружия на Кубе.[1593]
Все бы ничего, если бы не крайне унизительные для наших военных процедуры инспекций вывода вооружений. «СССР обязан был сообщать США, на какой транспорт и сколько ракет погружено, – возмущался Буцкий. – Командирам частей, следуемых на судах, и капитанам судов было приказано с подходом к ним кораблей ВМФ США или при подлете вертолетов снимать брезентовые покрытия с ракет, расположенных на транспортировочных тележках, тем самым дать возможность американцам убедиться, сколько и чего мы вывозим с Кубы.
Помню высказывание по этому поводу Р. Я. Малиновского на партийном активе Минобороны, посвященном снятию с должности Н. С. Хрущева:
– Ни русская, ни советская армии никогда не переносили такого позора, чтобы позволять противнику досмотр транспортов с вооружением»[1594].
Виктор Суворов не отказал себе в удовольствии поиздеваться над бывшими соотечественниками: «Уход с Кубы был унизительным. Советские воины уходили как нашкодившие школьники, под свист и улюлюканье американской матросни, под рев разведывательных самолетов, которые, теперь уже никого не стесняясь, носились над районами погрузки, над чахлыми рощами, которые совсем недавно назывались грозным термином ППР – полевые позиционные районы.
Вы уходите на тихоходном, неповоротливом сухогрузе. Трюмы набиты оружием, которое еще вчера было таким грозным. Но вы беззащитны и безоружны. А рядом прет изящный серый американский эсминец, и капитан нагло скалит зубы, и матросня презрительно мечет окурки за борт, брезгливо сплевывая»[1595].
Соединенные Штаты получили также возможность беспрепятственно инспектировать территорию Кубы с воздуха. Только за 2 ноября 1962 года над островом средствами радиолокационной разведки было зафиксировано 74 пролета американских воздушных целей, а 5 ноября – 94[1596]. Это вызывало крайнее раздражение как у кубинцев, так и у наших военных.
Наши офицеры на Кубе чувствовали боевой настрой местных бойцов. Язов свидетельствовал: «По поводу вывода ракетных войск и сроков вывода между руководством группой войск и руководством Кубы существовали определенные разногласия. Это даже отражалось на отношении к нам кубинских товарищей, которых мы учили владеть нашей техникой…
Дважды в день американцы облетали наш учебный центр. Кубинцы, изучающие зенитную технику, рвались ее “попробовать”. И когда мы не разрешали, они возмущались. Приходилось объяснять, доказывать, что игра не стоит свеч, дескать, это согласовано на высшем уровне.
– С кем согласовано? Куба согласия не давала, – возмущались кубинцы.
И надо отметить: теплые отношения покрывались льдом отчуждения. Как-то я зашел в палатку, что-то вроде нашего красного уголка, и вижу: на стене вывешены флажки социалистических государств, но флажок Советского Союза в самом низу»[1597].
Зато Банди остался доволен: «Инспекции Объединенных Наций, одобренные обоими лидерами, оказались невозможными из-за оппозиции Кастро, но с советским сотрудничеством воздушное наблюдение за уходившими судами давало убедительные доказательства вывода»[1598]. Нитце подтверждал: «К воскресенью 11 ноября мы сосчитали все 42 советские ракеты, загруженные на советские суда, возвращавшиеся в советские порты».[1599]
Фиделю Кастро ситуация все меньше нравилась, и его разлад с Москвой с каждым днем только нарастал. Для восстановления отношений с ним Хрущев решил направить на Кубу Микояна. «Зная Микояна много лет, я считал, что его дипломатические качества в этом случае будут очень полезны, – писал Хрущев. – Он обладает хорошими нервами, спокоен, многократно может повторять одну и ту же аргументацию, не повышая тона. Это имеет большое значение, особенно в переговорах с таким горячим человеком, как Фидель. Кроме того, Микоян уже бывал на Кубе, и его там немножко знают. Одним словом, мы послали Микояна к Фиделю»[1600].
Мысли Хрущева уже были далеко от Кубы, он довольно быстро переключился на другие дела. В его большом выступлении на Президиуме ЦК 5 ноября не было ни слова ни о Кубе, ни об Америке.[1601] Первый секретарь говорил о планировании.
По пути в Гавану Микоян залетел в Нью-Йорк, где провел переговоры со Стивенсоном и Макклоем, подтвердившими ему обещания о ненападении на Кубу. Вместе с Микояном – для юридического оформления американских и советских обязательств – прибыл и заместитель министра иностранных дел Кузнецов, которому пришлось вести долгие и трудные баталии с теми же американскими партнерами на площадке ООН. Юридической базой для дискуссий стал совместный советско-кубинский проект протокола из 15 пунктов, направленный У Тану 15 ноября. Однако американская сторона сделала все для затягивания этих переговоров.