Впрочем, командиров кораблей все равно вызвали держать ответ в Министерство обороны. Разбор провел первый заместитель министра и будущий министр маршал Андрей Антонович Гречко. Рассказывал Рюрик Кетов: «Вопросы стали задавать один чуднее другого. Коля Шумков, например, докладывает, что вынужден был всплыть для зарядки батарей. А ему:
– Какая такая зарядка? Каких там батарей? На каком расстоянии от вас были американские корабли?
– Метрах в пятидесяти.
– Что?! И вы не забросали их гранатами?!
Дошла очередь до меня.
– Почему по американским кораблям не стрелял? – кипятился Гречко.
– Приказа не было.
– Да вы что, без приказа сами сообразить не смогли?
Тут один из цековских дядечек тихонько по стакану постучал. Маршал, как ни кричал, а услышал, сразу притих. Но долго не мог врубиться, почему мы вынуждены были всплывать. Еще раз пояснили, что ходили мы к Кубе на дизельных подводных лодках, а не на атомных. Дошло!
– Как не на атомных?!! – заревел маршал»[1640].
Рассказ Кетова подтверждал и Дубивко: «Маршал Р. А. Малиновский был болен, и на коллегии министерства нас заслушивал маршал Гречко. Я докладывал последним. В перерыве ко мне подошел маршал Баграмян и посоветовал подробнее осветить вопросы связи. Это я и сделал. О недостатках и трудностях похода маршал Гречко слушать не стал. Он не мог понять, почему подводная лодка должна заряжать каждую ночь аккумуляторную батарею, и для этого быть под РДН или в позиционном положении. Он понял лишь одно, что мы нарушили скрытность, американцы нас увидели, некоторое время мы находились в близком контакте с ними.
О его реакции на наши доклады мы на другой день узнали от капитана I ранга Игнатьева (начальника 3 отдела оперативного управления Главного штаба ВМФ). Она была примерно такой: “Лучше бы я потонул, чем всплыл”»[1641].
Никаких формальных договоренностей, о которых условились лидеры двух стран, достичь так и не удалось.
Кузнецов 28 декабря сообщал, что по утверждению Макклоя, советское предложение «неприемлемо для правительства США в той форме, в какой это предложение внесено советской стороной»[1642]. Президиум ЦК 30 декабря призвал продолжать настаивать на своем[1643]. Ведь в любом случае, как видно из заявления Макклоя, «правительство США не согласится подтвердить без всяких условий обязательство о невторжении на Кубу»[1644]. Упорство не помогло. Переговоры в Нью-Йорке окончились ничем.
7 января Кузнецов и Стивенсон обратились с совместным письмом к У Тану, в котором отмечалось, что, хотя обоим правительствам «не удалось разрешить все проблемы», они считают, что достигнутая степень согласия между ними по урегулированию кризиса делает ненужным оставление данной проблемы в повестке дня Совета Безопасности ООН… Правительства Соединенных Штатов Америки и Советского Союза выражают надежду, что предпринятые в связи с кризисом действия по предотвращению угрозы войны приведут к разрешению других разногласий между ними и к общему ослаблению напряженности, которая могла бы быть причиной сохранения угрозы войны»[1645].
Потом тема Карибского кризиса, казалось, совсем отошла на задний план. В апреле Хрущев к ней вернулся, направив замечания по проекту записки в ЦК КПСС о советско-американских отношениях, где вновь подчеркивал, что «защитить Кубу – было единственной целью, которую мы ставили перед собой». При этом Хрущев не обошел и беспокоившие не только его коллег вопросы.
«Но все-таки надо признать, что мы должны были пойти на удаление с Кубы ракет, хотя и получили в компенсацию обязательство американцев о невторжении. Правда, обязательство это такое, которое не гарантируется ничем, кроме угрозы с нашей стороны, что если будет совершено вторжение на Кубу, то мы со своей территории можем нанести удар ядерным оружием по США.
Окружение Кеннеди и журналисты, которые группируются вокруг него, видимо, получили указание от президента США разрекламировать такой исход Карибского кризиса как выигрыш политики Кеннеди, достигнутый благодаря его личным качествам, его бесстрашию, и как отступление Советского Союза перед твердостью и натиском Соединенных Штатов Америки. Сам президент Кеннеди, однако, в своих публичных выступлениях не изображал дело таким образом и заявлял, хотя и с определенными оговорками, о своем намерении придерживаться взятых обязательств.
Некоторое время тому назад агрессивные силы США вновь стали накалять обстановку, пытаясь оказать на нас давление и даже прибегая к угрозам. Наряду с этим через журналистов, которые близки к Белому дому, через всяких “доброжелателей” нам, в порядке передачи настроений президента, ловко подбрасывались намеки, что, мол, снова надвигается опасность, что в Карибском море может опять разразиться кризис и придется столкнуться с таким же положением, как и в октябре 1962 года. Допускалось даже слово “блокада” и т. п. И все это связывалось с пребыванием наших войск на Кубе…
Правительство США решило обнажить свой агрессивный курс и попытаться нас запугать, чтобы мы пошли на уступку и вывели войска с Кубы. Кстати, именно в то время были совершены вооруженные нападения на советские торговые суда в кубинских водах.
Однако мы разгадали этот тактический замысел США, и устное послание от моего имени, переданное т. Добрыниным 3 апреля при встрече с Р. Кеннеди, явилось тем шагом, которым парировались ходы, предпринимавшиеся американцами. Поэтому Р. Кеннеди так и взъерошился и, выразив свое недовольство, демонстративно прекратил беседу»[1646].
В ходе упомянутой Хрущевым беседы Добрынин предложил брату президента обсудить кубинскую тему.
– Продолжающиеся вооруженные набеги на побережье Кубы, как понятно каждому, вообще не могли бы иметь места, если бы они не поощрялись в США, – говорил наш посол. – Всему миру известно, что базы кубинских контрреволюционных эмигрантов находятся во Флориде и на Пуэрто-Рико, что этих отщепенцев по-прежнему кормит, поит и снабжает всем необходимым Центральное разведывательное управление США, а политическую почву для их бандитских вылазок создают призывы, подобные тем, которые прозвучали, в частности, во время парада предателей кубинского народа в декабре прошлого года в Майами. Налеты на советские суда «Льгов» и «Баку» как ничто другое за последнее время обнажили большую опасность этой политики для дела мира.
Насколько нам известно, расследование обстоятельств всего этого дела находится в Ваших руках как министра юстиции. Хотелось бы надеяться, что в результате виновники понесут заслуженную кару, чтобы другим неповадно было затевать новые опасные авантюры. С другой стороны, предпринимаются меры, направленные на удушение экономики Кубы, на разрыв ее торговых связей, на возведение вокруг Кубы какой-то полицейской «стены», которая отгородила бы Кубу от других стран Западного полушария.
Хрущев просил передать для президента, что у него сейчас складывается скептическое отношение к возможности какой-нибудь благоразумной договоренности с Соединенными Штатами Америки.
«По мере того как он слушал, лицо его становилось все краснее и краснее, а сам он все угрюмее и угрюмее… Как я только кончил, Р. Кеннеди, несколько заикаясь, заявил следующее:
– Это оскорбительно для меня, для моего брата-президента, для моей страны. Я никогда в беседах с Вами не оскорблял Н. С. Хрущева или вашу страну. Я никогда не прибегал к подобным выражениям или тону, ибо исходил из того, что беседы конфиденциального порядка между нами, скрытые от посторонних глаз, должны вестись совсем в другой атмосфере, отличающейся от публичных официальных заявлений.
В ответ же следует чуть ли не официальное пространное заявление, к тому же оскорбительное по существу. Я не знаю, кто готовил для Вас текст такого заявления, но оно свидетельствует или о нежелании понять сложность обстановки здесь или о нежелании продолжать больше контакты по этой линии. Я не буду показывать текст этого заявления президенту (Р. Кеннеди вернул обратно взятый им ранее текст), ибо я слишком уважаю его. Если Советское правительство считает все же необходимым сделать такое заявление или нечто подобное, то делайте это не через меня, а через Госдепартамент.
Я предложил ему спокойно, по-деловому обсудить неурегулированные вопросы, подчеркнув при этом, что справедливая оценка советской стороной американской позиции по этим вопросам, разумеется, не имела своей целью и не может квалифицироваться им как какое-то личное оскорбление президента или его, Р. Кеннеди. Он, однако, отказался от дальнейшего разговора, сказав, что не видит сейчас в этом пользы и, попрощавшись, сразу же ушел»[1647].
7 апреля Ллевелин Томпсон пригласил Добрынина и выразил озабоченность по поводу общего неблагоприятного развития отношений между нашими странами, «между Белым домом и Кремлем». Томпсон заявил о желательности поездки в Москву одного из близких президенту лиц для встречи с главой советского правительства.
Из всего этого Хрущев делал вывод: «Судя по всему, Кеннеди уже начал активно готовиться к президентским выборам 1964 года. Он хотел было пойти в атаку против нас, попытаться запугать нас и вырвать уступки по кубинскому вопросу, а также по вопросу заключения договора о прекращении испытаний и пр., то есть получить то, что могло бы пойти ему на пользу в избирательной борьбе. Однако, получив отпор в виде предупреждения от моего имени через Р. Кеннеди, что подобный путь не сулит ему успеха, президент вынужден перестраиваться»[1648]