В официальном Вашингтоне, где по-прежнему гуляли ветра холодной войны, выступление Кеннеди в Американском университете вызвало куда меньший энтузиазм, чем в Москве. «Идя на большой риск, Кеннеди отвергал основы системы холодной войны, – подчеркивал Джеймс Дуглас. – … Для Пентагона и ЦРУ высказывания президента о мире в Американском университете, казалось, сделали его сообщником врага»[1669].
В прозвучавшей вскоре речи в Западном Берлине Кеннеди как бы пытался реабилитировать себя в глазах собственного истеблишмента. Короткая речь у Берлинской стены привела толпу в полный экстаз. Президент, в частности, заявил:
– Есть такие, которые говорят, что коммунизм – это волна из будущего. Есть такие, которые говорят, что мы можем работать с коммунистами в Европе и везде. Находятся даже такие, их мало, кто говорит, что коммунизм – это зло, но он дает нам возможность экономического прогресса.
Опровергнув такие рассуждения как бессмыслицу, Кеннеди воскликнул:
– Пусть они приедут в Берлин. Свобода неделима, и когда один человек в рабстве – все несвободны. Когда все будут свободны, мы сможем увидеть тот день, когда этот город объединится. И этот город, и эта страна, и великий континент Европа объединятся на мирной и полной надежд Земле. Все свободные люди, где бы они ни жили – сейчас граждане Берлина, и поэтому, как свободный человек, я горжусь словами “Ich bin ein Berliner”». Я – берлинец.
Бринкли полагал: «Берлинская речь стала триумфом политической риторики, ярким контрастом сдержанному стилю призыва к сохранению мира в Американском университете, который прозвучал всего двумя неделями раньше. В ней он забыл о миролюбии, демонстрируя аудитории поражения Востока и победы Запада»[1670].
Эта риторика, однако, не помешала переговорам по договору о запрещении ядерных испытаний в трех средах. С американской стороны их вели многоопытный Уильям Аверелл Гарриман, посол в Москве еще в военные годы. В апреле Хрущев показался Гарриману «старше своих лет, вялым, уставшим». В июле он внешне приободрился. Однако Гарриман обратил внимание, на то, как зло тот отзывался о военных руководителях собственной страны, именуя их «умниками», которые «на службе только и умеют, что сорить деньгами, а выйдя в отставку, все как один пишут мемуары». Причем эти замечания Хрущев даже делал в присутствии самих маршалов.
В ходе переговоров Хрущев пробовал продвинуть идею заключения между НАТО и странами Восточного блока договора о ненападении. В письме Кеннеди от 27 июля он утверждал, что пакт о ненападении «станет не только важным шагом к нормализации всей мировой ситуации, но и обозначит начало грандиозного поворота в истории современных международных отношений». Президент был против, доказывая, что пакт о ненападении сам по себе не исключает возможность агрессии.
Кеннеди пришлось преодолеть очень серьезное сопротивление подписанию договора внутри страны, со стороны не только многих республиканцев. «Объединенный комитет начальников штабов, поняв, что президент Кеннеди действительно всерьез настроен заключить договор о запрещении ядерных испытаний с Советским Союзом, поднял бурю протестов, как и все ядерные лаборатории»[1671], – подтверждал Нитце. Идею всеобъемлющего запрещения ядерных испытаний они отвергли напрочь из-за якобы невозможности контроля за подземными взрывами, которые договор в итоге так и не охватил.
Хрущев, выступая 2 июля в Восточном Берлине, дал согласие на исключение подземных испытаний из будущего договора. ОКНШ крайне неохотно в итоге поддался на жесткое давление президента в пользу заключения договора о запрете испытаний в трех средах, но и то, выдвинув не менее жесткие условия, которые Кеннеди принял. США не будут участвовать в договоре, если или когда Советы обретут преимущество хотя бы в одном компоненте ядерного оружия или Москва будет проводить тайные испытания. Они также настояли на максимально облегченной процедуре выхода из договора[1672].
Хрущев надеялся, что подписывать договор приедет в Москву сам Кеннеди. Однако тот прислал вместо себя Раска с делегацией сенаторов.
Пятого августа 1963 года Громыко, Раск и министр иностранных дел Великобритании Дуглас Хьюм в Екатерининском (тогда – Свердловском) зале Кремля подписали соглашение об отказе от испытаний ядерного оружия в трех средах: в атмосфере, под водой и в космическом пространстве. Хрущев наблюдал за подписанием в компании Генерального секретаря ООН У Тана. Под договором не было подписи Франции: де Голль «отклонил то, что считал псевдоразоружением»[1673], предпочтя сохранить свободу рук.
Затем последовал грандиозный банкет в Георгиевском зале с речами и знаменитой гершвиновской «Love Walked In» в исполнении советского симфонического оркестра. После этого Хрущев пригласил Раска и сенаторов в Пицунду, где Первый секретарь демонстрировал чудеса гостеприимства, госсекретарь США – чудеса дипломатического этикета. Он неизменно проигрывал Хрущеву в бадминтон, неуклюже барахтался в бассейне, но когда речь заходила о серьезных вопросах, не уступал ни на йоту[1674].
Ратификация договора в американском Сенате оказалась непростым делом. Генерал Томас Пауэр, командующий стратегической авиацией США, выступил против ратификации. Влиятельный сенатор от Миссисипи Джон Стеннис утверждал, что «Соединенные Штаты не смогут сохранить свое безусловное ядерное превосходство, если договор будет ратифицирован». Эдвард Теллер, один из «отцов» атомной бомбы, в комитете по иностранным делам Сената заявил, что подписание договора «было ошибкой. Если вы ратифицируете его, вы совершите еще большую ошибку». Это был бы «шаг прочь от безопасности и, возможно, к началу войны»[1675].
Кеннеди приложил все силы для ратификации. Шлезингер писал: «Для ратификации договора ему нужно было убедить ястребов в Конгрессе и, кроме того, военных в необходимости этого шага или по крайней мере заткнуть им рты. Он добился этого, пойдя на определенные уступки военным и обратившись за поддержкой к общественному мнению. Кеннеди иронически заметил в те дни, что и на него самого, и на Хрущева оказывают давление сторонники жесткого подхода, которые любой шаг в сторону к разрядке истолковывают как проявление слабости. “Ястребы в Советском Союзе и в Соединенных Штатах существуют за счет друг друга”»[1676].
В итоге Сенат проигнорировал предостережения скептиков, и 24 сентября 1963 года договор был ратифицирован 80 голосами против 19. Президент, подписав договор в Белом доме, заявил:
– За этим маленьким шагом к достижению безопасности могут последовать более значительные и масштабные меры, принятие которых будет сопряжено с еще большими трудностями. Теперь, когда это достижение укрепило нас в мужестве и понимании того, что происходит, давайте с новыми силами продолжим поиск решения столь важной для человечества проблемы мира[1677].
Договор 1963 года – один из немногих в области контроля над вооружениями, который неуклонно соблюдается до настоящего времени – всеми 131 странами, которые являются его участниками.
В октябре Вашингтон вновь посетил Громыко. «В ходе визита было достигнуто взаимопонимание с президентом Кеннеди, что в следующем году США и СССР без какого-либо формального соглашения на этот счет, в порядке взаимного примера заморозят свои военные расходы, а также несколько сократят свои войска в Европе, – свидетельствовал Добрынин. – Тогда же в отдельной беседе с Громыко Раск предложил рассмотреть вопрос об уничтожении всех американских бомбардировщиков типа Б-47 и соответствующих советских бомбардировщиков. Советский министр со своей стороны предложил тогда включить и вопрос о ракетах. Раск заявил о готовности США в принципе обсуждать “весь комплекс средств доставки ядерного оружия”, но считал все же целесообразным начинать с бомбардировщиков»[1678]. Это положило начало обмену мнениями по вопросам контроля над вооружениями.
Кеннеди позволил себе еще одну вещь, вызвавшую яростную негативную реакцию со стороны американского политического «глубинного государства», военных и спецслужб. Он заговорил о возможности нормализации отношений с Кубой. «В сентябре 1963 года, – подтверждал Макджордж Банди. – обретя новую политическую силу, полученную во многом благодаря благополучному завершению Карибского кризиса, он открыто бросил вызов тем критикам, которые настаивали на свержении Кастро»[1679].
На Кубу был отправлен тайный посланник, Уильям Аттвуд, с секретной миссией – попытаться договориться с Фиделем. ЦРУ, однако, продолжало твердо придерживаться своей прежней линии, готовя втайне все новые покушения на Кастро. В ноябре сотрудник ЦРУ передал кубинскому перебежчику оружие для убийства кубинского лидера. Как раз в тот день, когда президент Кеннеди прибыл в Даллас[1680].
24 октября Кеннеди дал интервью французскому журналисту Жану Даниэлю, который собирался потом отправиться к Кастро. Кеннеди положительно отозвался о кубинской революции, но попросил Даниэля задать Кастро вопрос: сознает ли Фидель, что «из-за его ошибки мир был на грани ядерной войны в октябре 1962 года». Президент просил Даниэля передать ему ответ Кастро по возвращении с Кубы в Вашингтон.
Даниэль задал этот вопрос Фиделю, когда 19 и 20 ноября в общей сложности в течение шести часов беседовал с ним в гаванском отеле. Кастро ответил, что разрешил разместить советские ракеты, стремясь избежать неизбежного вторжения американских войск. С тех пор он изменил мнение о Кеннеди к лучшему и выразил надежду, что он станет величайшим президентом и признает мирное сосуществование Запада с социалистическими странами