Когда на советской нефти отказались работать принадлежавшие зарубежным собственникам электрические компании, их ждала та же участь – национализация[304].
Начались визиты кубинских официальных лиц в СССР. Первым из них стал заместитель Фиделя Кастро по Институту аграрной реформы А. Нуньес Хименес[305].
Девятого июля Хрущев на Всероссийском съезде учителей сделал неожиданное для собравшихся, но недвусмысленное заявление:
– Не следует забывать, что теперь Соединенные Штаты не находятся на таком недосягаемом расстоянии от Советского Союза, как прежде. Образно говоря, в случае необходимости советские артиллеристы могут своим ракетным огнем поддержать кубинский народ, если агрессивные силы в Пентагоне осмелятся начать интервенцию против Кубы. И пусть в Пентагоне не забывают, что, как показали последние испытания, у нас имеются ракеты, способные падать точно в заданный квадрат на расстоянии тринадцати тысяч километров. Это, если хотите, предостережение для тех, кто хотел бы решать международные проблемы силой, а не разумом[306].
По сути, это было предоставлением Кубе ядерных гарантий безопасности. Именно в этот момент Эйзенхауэр впервые публично занял предельно жесткую позицию в отношении Кубы. В тот же день – 9 июля – Белый дом распространил заявление президента, который утверждал, что новая позиция Москвы представляет собой «попытку внешней державы и международного коммунизма вмешаться в дела Западного полушария». Назвав это нарушением пакта Рио де Жанейро, Эйзенхауэр назвал обязанностью для себя по этому договору «не допустить утверждения режима под доминированием международного коммунизма в Западном полушарии»[307].
Через несколько дней после речи Хрущева и заявления Эйзенхауэра Рауль Кастро, находившийся в Чехословакии по вопросам приобретения оружия, засобирался в Москву. Как рассказывал Леонов, ему поручили встретиться с ним в Праге и конфиденциально передать приглашение Хрущева заехать и в СССР. Встретился с Раулем якобы случайно. «Улучив момент, когда Рауль повел меня, чтобы вручить сувенир, я шепнул ему, что приехал вовсе не случайно и имею поручение пригласить его в Москву. Он сразу посерьезнел, ответил, что должен посоветоваться с Гаваной и даст ответ через два-три дня. А пока просил меня присоединиться к его делегации на правах старого друга. Мне пришлось побывать на заводах, в винных погребах за Мельником, на спортивных сооружениях… Через два дня Рауль получил “добро” на поездку в Москву»[308].
15 июля на Президиуме ЦК Борис Николаевич Пономарев, отвечавший за связи с братскими партиями, обозначил статус приглашенного: «Учитывая, что членство Рауля Кастро в НСП не афишируется и в делегации могут быть некоммунисты, не должно быть никаких официальных встреч с лидерами КПСС»[309]. Принимали его как министра обороны. Поэтому встречать его поехали начальник Генштаба маршал Матвей Васильевич Захаров и его заместитель Семен Павлович Иванов.
«Два с половиной часа полета Ту-104 из Праги в Москву прошли незаметно: мы с Раулем вспоминали о давно минувших временах, я с большим интересом слушал его рассказы о революционной войне», – напишет Леонов. Рауль Кастро прибыл в аэропорт «Шереметьево» 17 июля. «Из самолета мы вышли почти рядом. Внизу у трапа его ждала толпа маршалов, генералов в серо-золотой амуниции»[310].
На следующий день Рауль встретился с советским лидером. «Хрущев и способствовал решению вопросов, волновавших кубинцев, – подтверждал Алексеев. – Хрущев, будучи революционным романтиком, был неравнодушен к новой Кубе и ее молодым революционным деятелям, которые без каких бы то ни было усилий стали нашими союзниками»[311].
Заключительным аккордом визита Рауля Кастро стало подписание советско-кубинского коммюнике, где содержалось обязательство СССР использовать «все средства для противодействия агрессии США против Республики Куба». Такие обязательства берут исключительно в отношении союзников.
В конце июля Алексеев телеграфировал, что «Фидель Кастро выразил глубокую благодарность советскому правительству и лично Н. С. Хрущеву за удовлетворение всех его просьб о поставках вооружения»[312]. В той же телеграмме Алексеев сообщал о соглашении Чехословакии и Кубы о поставках «специального имущества… без оплаты на сумму 130 млн. рублей, в том числе на 114 млн. – от СССР».
Президиум ЦК 4 августа принял постановление: «Что касается наших поставок оружия в порядке помощи, то когда мы предлагаем поставлять оружие в виде продажи на льготных условиях, мы этим вовсе не преследуем материальных выгод. Оплата, получаемая нами в таких случаях, является по существу чисто символической».
В те месяцы в СССР возникла целая государственная инфраструктура, призванная обеспечить отношения с Островом свободы. В Академии наук началось создание Института Латинской Америки. В МИД формировался отдел стран Латинской Америки. В разведке от общего американского отдела отпочковался латиноамериканский. В него как раз и пришел на службу Леонов и, по его словам, «стал сразу же руководить кубинским направлением, в котором был и начальником, и единственным работником. Передо мною были поставлены две задачи: 1) наладить работу со всей агентурой, имевшейся на Латиноамериканском материке и располагавшей возможностями для сбора информации о подрывных действиях против революционной Кубы; 2) подобрать среди ветеранов и опытных сотрудников госбезопасности группу людей, которые могли бы быть использованы в качестве советников и консультантов по нашим профессиональным вопросам»[313].
Соответствующие задания получала и резидентура внешней разведки КГБ в Соединенных Штатах, которую возглавлял Александр Семенович Феклисов. Он работал в органах госбезопасности с 1939 года, во время войны занимался научно-технической разведкой под прикрытием должности третьего секретаря советского консульства в Вашингтоне. Затем стал заместителем резидента в Лондоне, где помимо прочего поддерживал контакт с физиком Клаусом Фуксом, передавшим нам многие ядерные секреты. В 1950 году Фукса разоблачили и отправили в тюрьму на 14 лет. Феклисову пришлось вернуться в Москву, где он работал в Комитете информации при Совмине СССР и в центральном аппарате КГБ. «В 1960 году резидентуру внешней разведки КГБ в Вашингтоне возглавил опытный разведчик. Он хорошо знал оперативную обстановку в Вашингтоне и в США в целом, умел организовать и вести разведывательную работу в этой стране»[314], – писал историк разведки Владимир Лота.
«Одной из главных задач, поставленных Центром нашей резидентуре в 1960 году, стало получение достоверной информации, раскрывающей тайные агрессивные планы Вашингтона в отношении Кубы. С этой целью наши разведчики приобретали связи среди дипломатов и корреспондентов стран Латинской Америки, а также в различных общественных, коммерческих, научных, культурных и других организациях, занимающихся латиноамериканскими проблемами. Нам удалось приобрести источники, которые передавали секретные данные о деятельности Организации американских государств (ОАО), об имеющихся у США планах свержения кубинского правительства, о ходе подготовки сил вторжения в Гватемалу и Никарагуа»[315].
О повышении статуса Кубы в системе приоритетов внешней политики СССР свидетельствовала и смена кодового названия досье по Кубе в КГБ. С 1958 года оно называлось «Юнцы». С августа 1960 года – «Аванпост». У Советского Союза впервые появился союзник в Западном полушарии[316].
В Соединенных Штатах меж тем разворачивалась президентская предвыборная гонка, в которой вопросы политики в отношении Кубы оказались весьма высоко в повестке дня. Администрацию все сильнее обвиняли в бездействии в отношении Кастро.
После национализации американских нефтеперерабатывающих предприятий на Кубе, июльского обещания Хрущева прикрыть Кубу ядерным зонтиком и подписания Раулем в Москве совместного коммюнике американо-кубинские, да и советско-американские отношения перешли в острую фазу.
Министр морского транспорта СССР Виктор Георгиевич Бакаев рассказывал: «В июле 1960 года американская нефтяная монополия “Стандарт Ойл оф Нью-Джерси” опубликовала в печати требование ко всем компаниям и фирмам не предоставлять танкеры для перевозки советской нефти на Кубу. “Эссо” предупреждала, что бойкоту подвергнется флот всех компаний, чьи суда будут перевозить советскую нефть. Более того, хозяева “Эссо” заявили об отказе поддерживать деловые связи с брокерскими фирмами, которые осмелятся на посреднические операции по фрахтованию судов для перевозки нефти Кубе. Ультиматум “Эссо” был поддержан всеми крупными монополиями США. Нарушители эмбарго заносились в “черные списки” для организации последующих санкций против них. Конгресс США не остался в стороне. В том же 1960 году он принял два закона, запрещающих американским судам заходить в морские порты СССР и других социалистических стран. Этот же запрет распространялся и на суда американских компаний, зарегистрированных под чужими флагами»[317].
На дипломатическом уровне Вашингтон стремился сколотить из стран Латинской Америки коалицию для оказания экономического и морального давления на Кубу.
«Все, что мы делали, чтобы остановить Кастро, – напишет заместитель госсекретаря по латиноамериканским делам Эдвин Мартин, – в действительности делалось с целью остановить Москву, хотя публично об этом редко говорили»