На серьезную самостоятельную роль в выработке политики (как, например, Киссинджер в бытность помощником по национальной безопасности при президенте Никсоне) Банди не претендовал. «Из-за заслуживающих уважения качеств Банди – его приверженность идеям, его лояльность президенту, его готовности играть по правилам и его признание главенства государственного секретаря как основного советника президента по вопросам внешней политики – он играл большую роль в формировании нашей внешней политики с минимумом разногласий с Госдепартаментом»[425], – замечал Болл.
Главой Пентагона был назначен Роберт Макнамара, окончивший все тот же Гарвард. Во время войны он служил в ВВС, в Управлении статистического контроля, отслеживая эффективность бомбовых ударов стратегической авиации. Оставив службу в 1946 году в чине подполковника, Макнамара преподавал в Гарвардской школе бизнеса, затем был приглашен в «Форд мотор компани», где стал вице-президентом, а затем и президентом крупнейшей в мире автомобильной компании и одного из основных столпов американского военно-промышленного комплекса. Того самого, против засилья которого предупреждал Эйзенхауэр в своей прощальной речи. Ловетт работал с Макнамарой во время войны и нашел его «блестящим: дисциплинированным, с огромными аналитическими способностями и голодным до фактов»[426].
Макнамара не слыл знатоком внешней и оборонной политики, он предпочитал уединенную жизнь, далекую от политики. Даже жил в Анн-Арборе, а не фешенебельном Гросс Пойнте в Детройте, где обитали все руководители компании «Форд», и, в отличие от них, увлекался не гольфом, а горными лыжами. На слушаниях в Конгрессе при утверждении его кандидатуры Макнамара сознался, что впервые заинтересовался международными делами в 1949 году, прочитав какие-то цитаты Сталина в журнале «Foreign Affairs». Тем не менее Макнамара был искренне убежден, что разбирается в делах обороны лучше профессиональных военных. И при знакомстве с Кеннеди выдвинул условие: он сам назначит себе заместителей. Кеннеди удивился, но согласился[427].
«Хоть и не такой высокий и массивный, как Раск, Макнамара производил впечатление человека большего размера. Долговязый, с подвижными конечностями, похожий на генератор высокой энергии в человеческом обличье, с зачесанными вниз черными волосами, разделенными пробором посередине головы, в очках без оправы, Макнамара физически доминировал в любой группе, где он появлялся»[428], – описывали его Мэй и Зеликов.
Его недоброжелатели, особенно из числа тех самых военных, отмечали его гипертрофированное самомнение. Известный журналист Джеймс Рестон напишет: «У него есть искренность ветхозаветного пророка, но кое-чего ему не хватает, а именно – крупицы сомнений, толики терпимости к человеческим слабостям и некоторого знания истории»[429].
Министр финансов Кларенс Дуглас Диллон был республиканцем, сыном крупного банкира, ставшим не менее крупным банкиром в семейном бизнесе. Гарвард, служба во Вторую мировую на Гуаме и Филиппинах. При Эйзенхауэре был послом во Франции, заместителем госсекретаря. Второй рекомендацией Ловетта на пост министра финансов был Джэк Макклой из банка «Чейз Манхэттен», тоже республиканец. Макклой чуть позже возглавит ЦРУ[430]. Как замечал Артур Шлезингер, «президент любил поручать либералам “консервативные дела”, и наоборот»[431].
Правой рукой и главным спичрайтером президента был Теодор Чайкин Соренсен. Его отец-датчанин был генпрокурором штата Небраска, а мать (Чайкина) – из семьи еврейских эмигрантов из России. Он за год окончил юрфак Университета штата Небраска, а с 1953 года работал помощником Джона Кеннеди в Сенате и его главным спичрайтером. Ему принадлежала чуть ли не основная заслуга в написании и книги «Профили мужества», за которую Кеннеди в 1957 году удостоился Пулицеровской премии. «Тед никогда не переставал удивлять меня своей способностью производить всегда уместную и драматическую прозу»[432], – напишет Пол Нитце.
Важнейшей фигурой в администрации, по сути, второй фигурой в Белом доме был брат президента Роберт, министр юстиции, являющийся в США одновременно генеральным прокурором. Он был на семь лет младше Джона, то есть в 1961 году ему исполнилось 36 лет. За плечами у него были Гарвард (куда уж без него) и Виргинская школа права, короткая служба в минюсте. Но с 1952 года, когда Роберт возглавил штаб по избранию его брата в Сенат, он неизменно был alter ego Джона во всех его политических начинаниях. «Его отношение к президенту было необычным, прямо противоположным типичным отношениям между братьями, при которых старший присматривает за младшим, – подмечал генерал Тейлор. – Именно Бобби, младший брат с покровительством смотрел на президента, чей груз ответственности он всегда стремился разделить или уменьшить»[433].
Когда президенту намекнули, что слишком молодой человек без серьезного юридического опыта не очень подходит на пост министра юстиции и генерального прокурора, тот ответил:
– Не вижу ничего плохого в том, чтобы дать Бобби небольшой опыт в области права, прежде чем он займется юридической практикой[434].
Было еще и формально второе лицо в государстве – вице-президент (и будущий президент) Линдон Джонсон. Но его не относили к числу «лучших и ярчайших». Выходец из фермерской семьи, он окончил не университет «лиги плюща», как называют восемь старейших, увитых плющом и овеянных славой высших учебных заведений США, а куда менее престижный Университет шатата Техас. Преподавал в школе, затем стал помощником конгрессмена. В 1937 году сам избрался в палату представителей. Капитан-лейтенант ВМФ в годы войны, сражался на Тихом океане. В 1948 году прошел в Сенат, где с 1955-го возглавлял фракцию демократов. На выборах 1960 года Кеннеди и Джонсон были соперниками внутри партии, и избирательный список, состоявший из их фамилий, был браком по расчету: Джону нужно было прикрыть свой правый фланг назначением на пост вице кого-то из авторитетных консерваторов с Юга, коим и был Джонсон. Но эти два политика никогда не были слишком близки или симпатичны друг другу.
Вот только руководство влиятельнейших спецслужб Кеннеди тронуть не решился. Клиффорд объяснял: «Он поинтересовался моим мнением по поводу сохранения двух важных должностных лиц администрации Эйзенхауэра, директора ЦРУ Аллена Даллеса и директора ФБР Дж. Эдгара Гувера – двух решений, которые приобретут большое значение, в первую очередь в ретроспективе. В свете небольшого отрыва Кеннеди от соперника на выборах эти решения не были ни спорными, ни трудными для принятия; любой другой выбор спровоцировал бы межпартийные дебаты, которые избранному президенту были тогда не нужны»[435].
Все же Даллес был удивлен, что Кеннеди решил сохранить его на посту директора ЦРУ, причем сообщил ему об этом сразу после избрания, еще не вступив на президентский пост. Даллес расскажет, как Кеннеди сам явился к нему в ЦРУ, чтобы предложить остаться: «Я признаю, что был в замешательстве, польщен и обрадован. Как вы знаете и как известно всем… разведка была у меня в крови, и я был крайне заинтересован в строительстве и развитии управления. Я полагаю, что особенно вредной для управления во время смены президентства является следующая практика: когда новый президент от новой партии вступает на пост, он приводит с собой в центральную разведку кого-то, кто принадлежит к той же партии, что и президент. Я всегда считал, что разведку следует держать вне политики, и поэтому был удовлетворен и даже восхищен, что мне довелось создать прецедент: вот, у нас есть президент-демократ, который сохраняет республиканца»[436].
Кеннеди и его команда выдвинули амбициозную внутриполитическую программу, и годы его правления нередко приводят в пример как эру расцвета либеральной политики. Экономический кризис 1960–1961 годов еще не был преодолен, и это помогло представить первоначальные шаги правительства как серию чрезвычайных антикризисных мер. Меры по стабилизации экономики предполагали кейнсианскую политику увеличения расходов и активного кредитного регулирования. Кеннеди добился принятия законов о продлении периода выплаты пособий по безработице, помощи детям в семьях безработных, жилищном строительстве и ряда других социальных программ.
Но далеко не все удалось претворить в жизнь. Контроль демократов над Конгрессом нередко сводился на нет противоречиями в их собственной фракции между либералами и консерваторами-демократами от южных штатов, часто блокировавшимися с республиканцами. Поэтому нельзя сказать, что у Кеннеди была полная свобода рук в проведении намеченного внутри страны.
И, хотел он того или нет, на первый план для Кеннеди вышли вопросы внешнеполитические.
– Что ни день, то новый кризис, – жаловался он[437].
Впрочем, и душа у него лежала больше к международным делам, которые были его основной специальностью, полученной в университете.
– Внешняя политика – это единственный значительный круг проблем, которым должен заниматься президент, – сказал он как-то в частной беседе с Никсоном. – Ведь всем, в сущности, наплевать, будет ли минимальная часовая оплата 1 доллар 15 центов или 1 доллар 25 центов[438].
Либерализм, свойственный демократической партии, во внешнеполитической сфере предполагал более деятельное, организующее отношение к происходящему в мире, стремление путем активного вмешательства изменить глобальное развитие. Не случайно избиратели США чаще в послевоенные годы склонны были отождествлять демократическую партию с наступательным активизмом во внешней политике (ее политику называли «либерализмом «холодной войны»), способным даже довести страну до войны. Именно при демократических правительствах в послевоенные годы – до 1980-х годов – были совершены наиболее значительные рывки в наращивании военной мощи США. Вместе с тем и реформистский компонент во внешней политике проявлялся более рельефно в политике демократических администраций, в частности, в поддержке программ помощи развивающимся странам. Сказанное относится и к администрации Кеннеди.