Кроме того, только на европейских ТВД США имели – помимо ракет средней дальности – 200 оперативно-тактических ракет «Онест Джон» в Греции и Турции, около 1200 оперативно-тактических ракет «Матадор», «Капрал», «Лакросс», более 400 гаубиц, способных вести стрельбу атомными зарядами, расставленными в Бельгии, Италии, Голландии, Великобритании, Западной Германии.
Из флота американской стратегической авиации до Советского Союза с территории США долетали бомбардировщиками B-58А, которых к октябрю 1962 года насчитывалось 115. На аэродромах Европы, Дальнего и Ближнего Востока базировались также сотни стратегических бомбардировщиков B-47 и B-52. Всего к началу 1960-х в составе своих стратегических ядерных сил США имели 2850 самолетов бомбардировочной авиации. Кроме того, бомбить территорию СССР теоретически могла вся тактическая авиация США и их многочисленных союзников. Вблизи границ СССР на Западе и Дальнем Востоке Соединенные Штаты имели почти 10 тысяч тактических самолетов-носителей ядерного оружия в составе военно-воздушных и военно-морских сил и морской пехоты[542].
К моменту Карибского кризиса Соединенные Штаты располагали 9 атомными ракетными подлодками, на каждой из которых размещалось по 16 баллистических ракет с радиусом действия 2 200 километров и возможностью мгновенного старта без всплытия. Они базировались в Испании и Великобритании и могли наносить удары даже оттуда. Но чаще они дрейфовали в более близких к СССР акваториях.
Только в 1961 году США спустили на воду три ударных авианосца. Два типа «Китти Хок», водоизмещением в 80 тысяч тонн каждый, способных разместить по 85 самолетов, и один атомный, «Энтерпрайз», – водоизмещение 90 тысяч тонн, скорость 35 узлов, запас хода неограничен. Одновременно в состав флота введен первый в мире атомный ракетный крейсер «Лонг Бич», четыре атомные торпедные подводные лодки типа «Скипджек» с подводной скоростью более 30 узлов и заложено еще 15[543]. Флот США мог наносить ядерные удары по Советскому Союзу с помощью тяжелых сверхзвуковых палубных штурмовиков А-5 «Виджилент». Их к моменту кризиса было 57.
Во сколько раз американские стратегические силы превосходили советские и обеспечивало ли это Соединенным Штатам потенциал первого удара – то есть возможности нанесения превентивного удара без опасений получить ответный? Макнамара исходил из такой оценки: «Это правда, что в то время мы имели стратегические ядерные силы приблизительно в пять тысяч боеголовок против советских трехсот. Но, несмотря на такое количественное превосходство семнадцать к одному, мы не верили в способность осуществить успешный “первый удар” по СССР. Возможно, тем не менее Советы опасались, что мы можем это сделать»[544].
Кокошин писал, что в середине 1980-х Макнамара говорил ему, что, по американским оценкам, «такое превосходство не давало Вашингтону никаких гарантий того, что в упреждающем американском ударе будут поражены все советские ядерные средства, способные достигать территории США. Следует также иметь в виду, что у Советского Союза была значительная группировка ракетно-ядерных и авиационных средств, способных наносить ядерные удары по территории союзников США, по американским войскам (базам), находившимся во многих странах за пределами американской территории»[545].
Полагаю, американское превосходство было куда более серьезным, если учитывать возможность решения, по сути, стратегических задач тактическими средствами передового базирования. А возможность нанесения первого удара по СССР стало одной из излюбленных тем для обсуждения в Белом доме, как мы скоро увидим.
Был ли Хрущев, который любил порассуждать о равенстве стратегических сил СССР и США, в курсе реального положения дел? Не думаю, что он знал все об американском арсенале, но он знал многое.
Еще 29 июня 1960 года внешняя разведка направила Хрущеву аналитическую записку с анализом намерений руководства США в отношении СССР. Там приводились оценки Пентагоном соотношения стратегических сил, которое, как считали там, сложилось явно в пользу Америки. И прежде всего по количеству ракет, способных поражать цели на территории Советского Союза. Это позволяло уничтожить советские ракетные установки, тогда как СССР такой возможности в отношении ракетных баз США был лишен. Как докладывали разведчики, в Пентагоне рекомендуют воспользоваться такой ситуацией, чтобы нанести превентивный удар по Советскому Союзу, который может оказаться успешным. Если не поспешить, то Москва станет быстро ликвидировать отставание[546].
А вот свидетельство, которое оставил Черток: «Хрущев, прекрасно зная истинное положение дел, блефовал, противопоставляя нашу ракетную мощь сотням американских летающих крепостей В-52 – носителей ядерного оружия, десяткам «Титанов» и «Атласов». Американская разведка легко могла доказать неоспоримость ядерного превосходства США»[547].
Тем не менее желание американцев ограничить развитие советской ракетно-ядерной программы и осознание в Москве американского военно-стратегического превосходства объективно создавало основу для переговоров по контролю над вооружениями.
«В начале 1961 года некоторые люди в Белом доме, как советник по вопросам науки Джером Визнер или Карл Кайзен из Совета национальной безопасности, пытались замедлить гонку вооружений или хотя бы были сторонниками более серьезных разговоров с Советами до того, как рваться вперед, – констатировал Дэйвид Хальберстам. – В то время у США было 450 ракет, Макнамара просил 950, а Объединенный комитет начальников штабов – 3000. По оценкам СНБ, 450 было более чем достаточно для решения любых стратегических задач. Кеннеди тогда поинтересовался у Макнамары, зачем ему 950? Ответ был таков:
– Потому что это наименьшая цифра, с которой мы можем прийти в Конгресс без того, чтобы нас убили»[548].
Впрочем, сам Кеннеди не был сторонником экономии на вооружениях. «В отличие от Эйзенхауэра, Кеннеди никогда не боялся идти на сознательное использование бюджетного дефицита для достижения глобальных социально-экономических и внешнеполитических целей, – замечают Печатнов и Маныкин. – А это открывало дорогу для практически неконтролируемого роста военных расходов»[549].
При этом Кеннеди не был принципиальным противником контроля над вооружениями. С 1958 года действовал так называемый мораторий – добровольный и неофициальный отказ от испытаний ядерного оружия. И шли переговоры о заключении договора об их полном запрете. Логика понятна: без испытаний сложно качественно совершенствовать ядерный арсенал.
Кеннеди теоретически считал выработку такого договора вполне посильной задачей. Хрущев продолжал настаивать, что непременным условием заключения любого договора должно быть полное и всеобщее атомное разоружение. Полагая, что такое широкое требование нереалистично, Кеннеди продолжал делать упор на запрещение ядерных испытаний. И здесь вопрос во многом упирался в процедуры контроля. Американцы настаивали на многочисленных инспекциях для слежения за соблюдением будущего договора, Хрущев рассматривал инспекции как разновидность шпионажа, предлагая больше полагаться на национальные средства контроля.
Вена
«Важной особенностью президента Кеннеди было и то, что он все время как бы оставлял открытыми каналами для диалога между двумя правительствами, даже в периоды резкого ухудшения наших отношений. Это сыграло впоследствии большую роль при урегулировании кубинского кризиса и установлении прямой “горячей связи” между высшим руководством обеих стран»[550], – справедливо замечал Добрынин, который в 1961 году возглавлял Американское управление МИДа, а через год станет послом в США.
Историки СВР сообщают: «Первый шаг в деле использования неофициальных каналов администрация США сделала в декабре 1960 года после победы Дж. Кеннеди на президентских выборах. Н. С. Хрущев по линии посольства довел до нового президента США заинтересованность в улучшении и развитии советско-американских отношений, а также в активизации контактов на высшем уровне»[551].
Таких каналов связи окажется несколько. Первым и одним из наиболее часто используемым стал канал взаимодействия между Робертом Кеннеди и «журналистом» Большаковым.
Историки Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР (ГРУ) называют миссию полковника Георгия Никитовича Большакова беспрецедентной. «Фактически этот рядовой офицер ГРУ, находясь в Вашингтоне, исполнил роль доверенного лица советского руководителя Никиты Сергеевича Хрущева! Такого случая в практике советской военной разведки никогда не было»[552].
Большаков родился в Москве в 1922 году в семье железнодорожного служащего. Учился на курсах военных переводчиков при военном факультете Московского института иностранных языков. В годы войны был переводчиком на Карельском фронте, затем проходил службу в качестве помощника начальника разведки дивизии Северо-Западного фронта. В 1943 году Большаков стал слушателем Высшей разведывательной школы Генштаба, потом учился в Военной академии Советской армии (ВАСА). В 1951 году его отправили в первую служебную командировку в США, где он работал как «корреспондент ТАСС» в Нью-Йорке.
На Женевской конференции Большаков переводил маршалу Жукову, которому приглянулся. Вскоре он стал офицером для особых поручений при министре обороны. У Большакова появились новые знакомые, среди них – главный редактор газеты «Известия», зять Хрущева Аджубей. Когда Жуков оказался в опале, Большакова вернули в ГРУ и направили под «крышу» информационного агентства «Совинформбюро». В сентябре 1959 года с оперативным псевдонимом «Марк» он поехал в Вашингтон в качестве заместителя редактора журнала «Soviet Life».