Американцы подготовили акцию по уничтожению заграждений у пропускного пункта, перегораживающего одну из центральных берлинских улиц – Фридрихштрассе. Они называли его Чекпойнт Чарли, в честь некогда дежурившего там американского офицера. Для проведения операции выделялись бульдозеры, несколько джипов с солдатами и группой журналистов. Бульдозеры должны были снести надолбы, шлагбаумы и ряды колючей проволоки. Прикрывал операцию десяток танков[661].
Олег Трояновский запомнил: «Инцидент у “Чекпойнт Чарли” произошел во время XXII съезда КПСС. Маршал Иван Конев, который в то время командовал советскими оккупационными войсками в Германии, постоянно докладывал Хрущеву о ситуации, причем в его голосе временами звучали очень тревожные ноты. Хрущев время от времени покидал президиум съезда и уходил в небольшой кабинет за кулисами, где просматривал различные материалы. Никакого особого беспокойства я у него не замечал, создавалось впечатление, что он не придавал большого значения этому инциденту»[662].
Молодой дипломат Валентин Михайлович Фалин тогда впервые соприкоснулся с миром высокой глобальной политики: «Срочный вызов в Кремль, где заседают делегаты XXII партийного съезда. Нас с Громыко и Ильичевым проводят в рабочую комнату Хрущева. Он уже там и беседует с маршалом И. С. Коневым. Присутствуют министр обороны Р. Я. Малиновский и первый замначальника Генерального штаба С. П. Иванов.
Хрущев повторяет для нас:
– Получены данные, что американцы затевают в Берлине пробу сил, они собрались пройтись танками, оснащенными бульдозерными ножами, по пограничным сооружениям ГДР. Вопрос стоит так: или мы дадим отпор, или утратим контроль над ситуацией… Если американцы выведут на исходные рубежи свои танки, наши выдвинутся навстречу в полной боевой готовности. Если американские машины начнут крушить погранзаслоны, приказываю стрелять по ним на поражение.
И, обращаясь к Малиновскому и Коневу, Хрущев добавил:
– Скрывать, что Конев берет на себя оперативное командование, не станем. Напротив, широко объявим об этом. Характер Конева хорошо известен, и его появление в ГДР охладит не одну горячую голову. А вы, готовьтесь к обоим вариантам развития. Надо постараться разъяснить общественности, что мы не искали конфликта, его нам навязывают. Еще. Друзья должны были уверены, что мы их не оставим один на один с США, и нервничать причин у них нет»[663].
Хрущев и сам хорошо помнил этот эпизод: «У нас шли заседания ХХII съезда партии. Конев присутствовал на съезде как делегат и доложил мне, что в такой-то час американцы двинутся. Мы решили в переулках Берлина замаскировать наши танки. Когда пехота перейдет границу, а бульдозеры будут на подходе, то, чтобы не допустить разрушения стены, танки должны будут вывернуться из переулков и двинуться навстречу бульдозерам. Так и было сделано. Потом Конев сообщил: как только джипы с пехотой прошли, наши танки развернулись и выехали навстречу бульдозерам и американским танкам. Те приостановили движение. Пехота же, которой нечего было делать, развернулась на джипах и вернулась в Западный Берлин. Наши танки приостановили свое движение, американские – свое. Уж не помню теперь, в каком положении остались бульдозеры, видимо, тоже были заморожены на месте. В таком положении все и остались на ночь»[664].
В этот критический момент было решено вновь задействовать канал связи через Большакова, чтобы найти выход из ситуации. По воспоминаниям Роберта Кеннеди, он встретился с советским разведчиком 27 октября в 23.30 по вашингтонскому времени, или 28 октября в 7.30 по московскому времени, когда в холодный предрассветный час ствол в ствол посреди Берлина стояли танки и солдаты двух сверхдержав[665].
Момент был действительно опасным. Один выстрел мог начать мировую войну. «Для меня последняя декада октября 1961 года – самое близкое прикосновение к горячей войне в Центральной Европе после 1945 года, которая почти автоматически могла бы перерасти в третью мировую. Двести метров и нервы отделяли Европу от непоправимого[666], – замечал Фалин.
Роберт Кеннеди передал через Большакова обеспокоенность брата по поводу возможности выхода ситуации из-под контроля и просьбу помочь разрядить обстановку, сделать первый шаг к деэскалации[667]. Большаков передал предложения в Москву. Стали ли они сразу же известны Хрущеву, не знаю. Но он действительно дал шаг назад.
После напряженной ночи Конев доложил Хрущеву, что положение на берлинской границе не изменилось. Никто не предпринимает никаких действий, «за исключением того, что танкисты с той и другой стороны вылезают из танков и ходят вокруг, чтобы согреться». Хрущев рассказывал: «Я понял, что надо искать какой-то выход, и сказал Коневу:
– Пусть наши танки развернутся и уйдут в те переулки, из которых они вышли, но станут так, чтобы не были видны американцам. Я уверен, что не больше, чем через 20 минут (потребуется время доложить наверх и получить соответствующее распоряжение) американцы уберут свои танки, потому что им неудобно убирать танки под дулами наших орудий. Они влезли в эту историю, а теперь не знают, как выпутаться. Раз они не действуют, значит, тоже ищут выход. Вот мы им его и предоставим, первыми уберем свои танки, а они последуют нашему примеру.
Конев так и сделал. Потом он сообщил:
– Действительно, как только наши танки ушли, через 20 минут американские танки тоже развернулись и скрылись из глаз.
Это явилось признанием де-факто закрытия границы и разделения Берлина на две части»[668].
Советские танки отошли где-то в половине одиннадцатого 28 октября, американские через полчаса. Так закончился до той поры самый опасный момент «холодной войны», ставший своего рода репетицией Карибского кризиса[669].
Возведение Берлинской стены и то, как разрешился Берлинский кризис, Хрущеву понравилось. «Появление такой границы сразу навело порядок, повысилась трудовая дисциплина в ГДР, заводы и сельские коллективы стали работать лучше. Между прочим, резко сократилось потребление продуктов “чужими”. Ульбрихт нам сообщал, что экономия выражалась миллионными суммами. Население Западной Германии покупало многие продукты в ГДР и пользовалось ее коммунальными услугами, которые в ГДР были дешевле… Без подписания мирного договора ГДР обрела суверенные права…
Американцы отозвали Клея. Как только это произошло, я предложил отозвать Конева. Если говорить образно, то мы сделали обратный ход конем и переставили его на московскую землю. Американские войска, мобилизованные для усиления гарнизона, тоже были отозваны из Западного Берлина. Таким образом восстановился статус-кво. Вот первые последствия нашей неудовлетворительной встречи с Кеннеди в Вене. Можно сказать, что он потерпел поражение»[670].
Берлинская стена на десятилетия стала зримым символом «холодной войны». И рассматривалась на Западе, и не только, как свидетельство закрытости советского строя и поражение Хрущева.
Но советский ответ на американские «подарки к съезду» был более чем впечатляющим. В 11.32 тридцатого октября 1961 года на полигоне Д-II «Сухой Нос» на Новой Земле была взорвана самая мощная бомба в истории человечества – термоядерная авиационная АН602. Энергия взрыва составила 58,6 мегатонны в тротиловом эквиваленте[671].
Андрей Дмитриевич Сахаров следил за испытанием своего детища издалека: «Испытания “мощного” изделия проходили в один из последних дней заседаний XXII съезда КПСС. Конечно, это было не случайно, а составляло часть психологической программы Хрущева. До этого на двух полигонах (в Казахстане и на Новой Земле) было произведено почти столько же разнообразных по назначению взрывов, сколько за все предыдущие испытания… В день испытания “мощного” я сидел в кабинете возле телефона, ожидая известий с полигона… Теоретики слонялись по коридору, входили в мой кабинет и выходили. В 12 часов позвонил Павлов. Торжествующим голосом он прокричал:
– Связи с полигоном и самолетом нет более часа! Поздравляю с победой!
Смысл фразы о связи заключался в том, что мощный взрыв создает радиопомехи, выбрасывая вверх огромное количество ионизированных частиц. Длительность нарушения связи качественно характеризует мощность взрыва»[672]. Прерывающаяся связь начала восстанавливаться на 81-й минуте. Вот это шарахнула!
Вспышку наблюдали на Аляске, в Норвегии, в Гренландии, по всему Советскому Северу. В брошенном поселке за 410 километров от эпицентра снесло крыши, разметало бревенчатые дома, покосило каменные. На острове Диксон за 780 километров от взрыва выбило все стекла. Взрыв зафиксировали все сейсмические станции планеты. Звук взрыва был слышен на расстоянии 800 км, грибовидное облако поднялось в стратосферу на 67 км и было видно за 900 км. Ударная волна трижды обогнула земной шар. Во всех учебниках физики и гражданской обороны помимо четырех ранее известных поражающих факторов ядерного оружия – световое излучение, проникающая радиация, ударная волна, радиоактивное заражение – появился пятый – электромагнитный импульс, нарушающий работу связи и выводящий из строя электронную аппаратуру. На Западе взрывное устройство получило название «царь-бомба». Ничего более мощного в мире не взрывали ни до ни после.
На следующий день – 31 октября – XXII съезд КПСС завершился традиционными и знаменитыми словами Хрущева:
– Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!