Пятого июля Хрущев одобрил угрожающее письмо президенту Кеннеди по поводу Берлина. «События в мире, особенно в Западном Берлине и вокруг него, подводят к выводу, что дальнейшая отсрочка в разрешении вопросов, связанных с германским мирным урегулированием, чревата такой угрозой миру, которую необходимо предотвратить уже сейчас, пока не слишком поздно»[930].
Советский лидер выдвинул предложения, призванные покончить с «западноберлинским оккупационным режимом»: войска западных стран должны быть заменены на войска ООН, в состав которых войдут подразделения трех западных держав, нейтральных государств и двух стран Варшавского договора. Этот контингент предлагалось сокращать ежегодно на 25 %, чтобы через четыре года в Западном Берлине вообще не осталось иностранных войск [931].
Реакции долго не было. 13 июля Раск в очередной раз пригласил Добрынина на беседу, которая «касалась в основном германских дел, но по существу выходила на фундаментальные вопросы наших отношений… Он говорил, что президент, будучи молодым, но любознательным человеком, проявляет большой интерес к событиям в мире… и что он искренне считает возможным установление “более нормальных отношений” между СССР и США, несмотря на идеологические противоречия. Но для этого необходимо, чтобы СССР также признавал жизненные интересы США и считался с ними, а не прибегал к опасному давлению.
Госсекретарь обратил внимание на участившиеся заявления советских руководителей и печати по поводу возможности развязывания Соединенными Штатами превентивной войны против СССР. Если это делается в пропагандистских целях, сказал он, это одно. Но если подобные заявления отражают действительную точку зрения руководителей СССР, то это – очень опасное заблуждение.
В сугубо личном плане я заметил госсекретарю, что такая точка зрения имеет некоторое распространение в Москве. Правда, само советское руководство не опасается внезапного нападения США на СССР, но оно испытывает озабоченность, особенно в свете гонки вооружений, которой занимаются США, и растущей напряженности вокруг германских дел…
В конце беседы Раск обратился ко мне (разговор был один на один) “по очень деликатному вопросу”. Многие лица в США, в том числе в окружении Кеннеди, считают, что он, Раск, говорит с СССР “слишком мягким языком”… В связи с более “резкой” позицией СССР в отношении США в последние дни упреки в его адрес усилились. Он сам тоже начал опасаться, как бы советско-американский диалог не вернулся к языку времен Даллеса, которого Раск никогда не одобрял. Приближение избирательной кампании в США в этом смысле может спровоцировать именно такой возврат, а этого надо избежать.
Надо признать, что Раск отчасти был прав. На наш официальный язык все более заметное влияние оказывал лично Хрущев, любитель крепких выражений, особенно когда он выступал публично и был эмоционально “заведен”. Громыко не очень этому препятствовал, не желая лишний раз перечить “хозяину”, хотя сам избегал таких выражений»[932].
Ответ на инициативу Хрущева на Западному Берлину прозвучал 17 июля, когда президент Кеннеди пригласил в Белый дом Добрынина, который сообщал в Москву: «Кеннеди подчеркнул, что отношения между США и СССР принимают опасный оборот. Тщательно выбирая выражения, он заявил, что компромисс на условиях, предложенных Хрущевым, невозможен[933].
Они, по существу, повторяют предыдущие предложения советской стороны: вывод американских и других западных войск из Западного Берлина в короткий период времени. Я не могу также доверить свои жизненные интересы ООН… Я надеюсь, что премьер Хрущев правильно меня поймет. Мы не хотим повторения прошлогоднего кризиса из-за Берлина и надеемся, что его не будет. Прошлогодний кризис нам стоил более 3 миллиардов долларов, да и СССР, наверное, понес немалые расходы.
Я также хотел бы избавиться от кастровской Кубы, которая находится у нас под носом, но приходится считаться с ее существованием, как и с существованием ряда других вещей, с которыми не согласна та или иная сторона. Каждое серьезное обострение берлинского вопроса усиливает в Западной Европе позиции тех, кто хочет иметь собственное ядерное оружие, а США, как и СССР, против «независимых ядерных сил» в Европе.
Затем президент спросил:
– Согласится ли премьер Хрущев с заключением соглашения о запрещении ядерных испытаний в атмосфере после окончания нынешней серии советских ядерных взрывов.
Добрынин ответил ему, что Хрущев выступает за запрещение всех видов ядерных испытаний при контроле за ними национальными средствами[934].
В середине лета советские спецслужбы фиксировали повышенную активность на американских ракетных базах в Турции. 17 июля Семичастный сообщил Громыко, что в Турции размещены 17 ракет среднего радиуса действия «Юпитер». Тогда же разведка предупредила руководство Грузии и Министерство обороны, что американские ракеты, расположенные вдоль побережья Турции, находятся практически в состоянии боевой готовности.
Советское руководство предпочло пока не реагировать, приберегая свое знание об американских ракетах на наших границах для будущих дипломатических битв, которые неизбежно должны были развернуться вокруг наших ракет на Кубе. Фурсенко и Нафтали замечают: «Перед судом международного общественного мнения не было различия между американскими ракетами, установленными в Турции, нацеленными на Москву, и советскими ракетами, нацеленными на Вашингтон с территории Кубы. В Кремле полагали вполне вероятным, что и Кеннеди может думать так же»[935].
Хрущев 19 июля прибыл в Мурманск на запланированные учения Военно-морского флота. Заодно посетил рыбаков, осмотрел город. Затем – в Североморск, моряки-подводники продемонстрировали свои достижения. 23 июня Хрущев был уже в Архангельске, где, помимо прочего, откровенничал с собеседниками:
– Кеннеди – человек, рожденный для президентства. Все у него есть: и культура, и умение вести переговоры, и твердое понимание своих целей, и твердая оценка намерений оппонента. Вот только для американцев он очень хорош. Они от него избавятся…
На следующий день Хрущев возвратился в Москву. Еще через день, 25 июля, принимал с прощальным визитом посла США Ллевелина Томпсона. «Отец сожалел, что посол покидает Москву, – писал Сергей Хрущев. – Он привык к нему, уважал за ум, проницательность, выдержку… Немаловажными стали и чисто человеческие симпатии, не только сам посол, но и его приветливая, доброжелательная жена Джейн вызывали искреннее расположение отца.
С другой стороны, отец не скрывал удовлетворения от нового назначения Томпсона. При президенте Кеннеди ему предстояло заняться русскими вопросами. Рядом с президентом будет находиться человек, знающий о нашей жизни не понаслышке, а поварившийся в московской “кухне”, знакомый практически со всем и со всеми.
Отец заранее предупредил маму, что пригласит посла с семьей на дачу пообедать на прощание. Подобного знака исключительного внимания не удостаивались даже представители дружественных держав. Атмосфера на даче сложилась непринужденная. Почти семейная. Две дочери посла… подарили дедушке свои рисунки»[936].
Когда посол уже собрался уходить, советский руководитель сказал, что ему нужно обсудить неприятный вопрос.
– Из реакции Кеннеди на мое предложение по Берлину явствует, что Вашингтон готов ждать решения этой проблемы бесконечно долго, но для Москвы этот сценарий неприемлем. Соединенные Штаты часто говорили о некоторых вопросах, особенно о берлинском, как о вопросах престижа, но, похоже, никогда не принимали во внимание советский престиж. Это вопрос престижа СССР, чтобы положение с Берлином было как можно скорее урегулировано и соответствующие мирные договоры подписаны.
Хрущев говорил спокойно и уверенно. В какой-то момент он попросил американского посла лично поинтересоваться у президента Кеннеди, когда, по его мнению, положение с берлинским вопросом должно достичь критической стадии – до или после выборов в Конгресс, намеченных в Соединенных Штатах на 6 ноября. Хрущев сказал, что хочет «помочь ему»…
Летом 1962 года Кеннеди был убежден, что назревает большой международный кризис, похлеще Берлинского.
Кто-то, вероятно его брат Роберт, дал ему прочесть вышедшую незадолго до этого книгу малоизвестного тогда автора Барбары Такман «Августовские пушки». В ней подробно описывалась история возникновения Первой мировой войны, ставшей следствием серии просчетов лидеров великих держав.
Кеннеди не только прочел книгу, но и стал горячо рекламировать ее своим сотрудникам, американским послам и генералам, и даже вручил экземпляр британскому премьеру Макмиллану[937].
Именно в те летние дни Кеннеди решил, что он обязан перед историей оставить достоверную запись решений, которые ему предстояло принять. Он поручил офицеру секретной службы Роберту Боаку установить секретную записывающую систему и в Овальном кабинете Белого дома, и в зале заседаний Кабинета, и наверху, в его личных апартаментах[938].
В конце июля Хрущев во второй раз с тех пор, как Георгий Большаков начал встречаться с Робертом Кеннеди, решил воспользоваться этим каналом связи, чтобы выдвинуть инициативу, позволявшую хоть как-то сохранить секретность осуществления операции «Анадырь». Хрущев предложил Кеннеди прекратить облет советских судов, пересекающих океан, американскими самолетами-разведчикам, назвав это актом «запугивания».
Получив это предложение, Кеннеди воспользовался случаем, чтобы прощупать настроения Хрущева. Для этого он решил встретиться с Большаковым. Президент предложил Роберту пригласить его 31 июля в Белый дом.