Никто ничего не ел. Только компоты и чуть-чуть сухого вина. Я же и вина ни капли не пил. Не мог. Все, как скелеты, ходили. Потеря веса на одну треть почти у всех».
Помощник командира Б-36, капитан-лейтенант Анатолий Андреев свидетельствовал: «От жары, пота, грязи у всех пошли по коже гнойнички. Доктор смазывает их зеленкой. Ходим раскрашенные, как индейцы. Я перешел на «тропический рацион»: в обед – только стакан компота. На ужин какую-нибудь молочную кашу и компот. Вечерний чай – только стакан долгожданной влаги. Никакая еда в рот не лезет.
Вот сейчас подвсплыли под РДП (работа дизеля под водой, через поднятую воздухозаборную трубу. – В.Н.). Чуть-чуть повеяло свежим воздухом. Люди хватают его, как рыбы в зимний мор – широко открытыми ртами».
Самые тяжкие вахты несли мотористы. В раскаленных дизельных отсеках температура поднималась выше 60 градусов. От тепловых ударов вырубались даже крепкие сибирские парни, как старшина 2-й статьи Колобов, который рассказал:
– Для поддержания сил нам выдавали одну банку компота на четверых. Ничего иного душа не принимала… И ничего вкуснее, чем эти кисловатые вишни в собственном соку, казалось, в мире больше нет. Цедишь из кружки по капельке и думаешь, если вернусь домой живым, куплю ящик таких банок и буду пить каждый день, пока пупок не развяжется. Нет, еще лучше сделаю: приеду на этот самый, – посмотрел на этикетку, – Ейский плодоконсервный комбинат, и женюсь там на самой красивой девушке, и буду каждый день пить с ней вишневый компот и рассказывать, как умирали мы от жары в этом треклятом Саргассовом море»[1044].
Но долго оставаться незамеченными подлодкам не удалось. Американцы бросили на их поиск четыре авианосные поисково-ударные группы, имевшие в своем составе, помимо прочего, около 250 самолетов и вертолетов. То есть на каждую агафоновскую подводную лодку приходилось по противолодочному авианосцу (40 самолетов и вертолетов) и свыше 50 кораблей, оснащенных поисковой электроникой[1045].
На подступах к Соединенным Штатам по морскому дну стелились тысячи километров кабелей, связывающих разбросанные по вершинам подводных рифов гидрофоны в единую оповестительную систему. Это была система «Цезарь», предназначенная на случай большой войны в океане. Теперь систему освещения подводной обстановки ввели в боевой режим, операторы береговых станций сразу засекли технические шумы на общем биофоне океана. А дальше наши подлодки подстерегала еще более мощная и разветвленная система подводного целеуказания «СОСУС», о которой в СССР тогда еще ничего не было известно[1046].
Береговыми гидроакустическими станциями подлодки были обнаружены уже в районе Азорских островов, после чего при каждом всплытии над ними появлялись палубные самолеты «Треккер».
«Стоило только поднять перископ или РЛС «Накат» (лодочная станция обнаружения работы РЛС противника), как сразу же обнаруживалась работа РЛС американских противолодочных самолетов, – свидетельствовал Агафонов. – Подводные лодки вынуждены были срочно уходить на глубину, уклоняясь от обнаружения самолетами. Иногда подводная лодка не могла всплыть для зарядки аккумуляторных батарей по нескольку суток. Обстановка становилась все более сложной»[1047].
Почти все современники и историки задают вопрос: почему Соединенные Штаты с их колоссальными разведывательными возможностями прозевали установку на Кубе ракет средней дальности с ядерными боеголовками?
Сооружение стартовых позиций для ракет средней дальности на Кубе американцы выявили с достоверной точностью только 14 октября, тогда как ракеты находились там уже с 9 сентября. Количество ракет и ядерных боезарядов к ним установлено так и не было. Более того, о доставке на остров тактических ядерных боеприпасов и атомных авиационных бомб они даже не подозревали.
Группировку советских войск на Кубе разведка США так никогда и не смогла установить. Тейлор утверждал, что располагал цифрой в 4 тысячи, причем не военных, а технических специалистов[1048].
К началу октября разведка США оценивала советскую группировку в 4500 человек, к 22 октября – в 8–10 тысяч, а к ноябрю – примерно в 22 тысячи. То есть ошибались больше чем в два раза.
Здесь, конечно, была заслуга Москвы. Аллисон и Зеликов справедливо замечают: «Практически все были согласны с тем, что советская операция (по строительству площадок для баллистических ракет средней дальности) была эффективна в своей логистике». Та скорость, с которой русские смогли установить ракеты, была «удивительной»[1049].
Следует также заметить, что ракеты и ядерные боезаряды доставлялись на Кубу в последнюю очередь – уже в сентябре – октябре. «Изучая советское развертывание, я пришел к выводу, что ракеты были доставлены на Кубу в последний момент, и это затруднило их обнаружение, – замечал Раск. – Советы привезли все оборудование, все полуфабрикаты, даже бетонные покрытия для кабелей, идущих от радаров к ударным позициям. Это была блестящая техническая работа»[1050].
Но был и очевидный просчет американской разведки и аналитиков, которые не видели смысла для Москвы размещать ядерное оружие с риском вызвать непредсказуемую эскалацию конфликта[1051].
Роберт Кеннеди объяснял: «В целом ряде случаев президент обращался к разведывательному сообществу, запрашивая специальную оценку последствий военного наращивания для Соединенных Штатов. Разведывательное сообщество в своих национальных оценках будущего развития событий заявляли ему во всех четырех официальных докладах, представленных ему в 1962 году по ситуации на Кубе и в Карибском бассейне, что русские не дадут наступательные вооружения в распоряжение Кубы. Последние оценки перед заседанием 16 октября были датированы 19 сентября, и в них президенту однозначно сообщалось, что после всестороннего обсуждения и исследования вопроса Национальный совет по разведке Соединенных Штатов пришел к заключению, что Советский Союз не будет превращать Кубу в стратегическую базу. Там говорилось, что в прошлом Советский Союз ничего подобного не предпринимал в странах-сателлитах и осознает, что риск возмездия со стороны Соединенных Штатов слишком велик, чтобы на него идти в этом случае.
Позднее мы слышали в исследованиях постфактум, что были сообщения от агентов с Кубы, которые указывали на наличие ракет еще в сентябре 1962 года. В большинстве случаев донесения были фальшивкой; некоторые были результатом неспособности неопытных наблюдателей отличить ракеты “земля – воздух” от ракет “земля-земля”. Но некоторые донесения, как потом оказалось, соответствовали действительности. Одно – от бывшего служащего гостиницы “Хилтон” в Гаване, который сообщал о сооружении ракетной установки около Сан-Кристобаля. Автор другого подслушал, как личный пилот Фиделя Кастро вечером в пьяном виде хвастливо распространялся о том, что скоро прибудут на Кубу советские ядерные ракеты.
Но прежде, чем принимать эти донесения на веру, их нужно было проверять и перепроверять. Их даже не считали достаточно содержательными, чтобы сообщать о них президенту или другим высокопоставленным официальным лицам в правительстве. В ретроспективе это, возможно, было ошибкой»[1052].
Почти все ключевые американские игроки в качестве главной причины просчета называли их оценки предшествовавшего поведения Хрущева и советской внешней политики. «Русские никогда не размещали наступательные ракеты на территории других стран, даже членов Варшавского договора»[1053], – напишет Болл.
Аллен Даллес писал: «Среди американских государственных и политических деятелей были и такие (упомяну хотя бы тогдашнего директора ЦРУ Маккоуна), которые высказывали серьезные сомнения в отношении такого вывода. Однако в Национальном Совете по разведке верх взяло все же убеждение: Хрущев, мол, не рискнет сделать шаг, который означал бы прямую угрозу Соединенным Штатам»[1054].
Деятельность разведки накануне кубинского кризиса станет предметом официального доклада, подготовленного подкомитетом комитета Сената по вооруженным силам под председательством сенатора Джона Стенниса. Главный вывод звучал так: «Ошибочная оценка создавшейся ситуации и поверхностные умозаключения руководителей разведки, увлекшихся философствованием, а не анализом конкретных фактов, привели к ошибочному решению: размещение стратегического ядерного оружия на Кубе противоречит советской политике. Однако позже выяснилось, что этот прогноз оказался совершенно неверным».
Ну а что же супершпион Пеньковский? Почему он не рассказал об «Анадыре»? Или рассказал? Не рассказал, потому что ничего об этом не знал. Когда разворачивалась операция «Анадырь», Пеньковский был уже под очень плотным колпаком наших спецслужб.
Семичастный рассказывал, что тот был разоблачен «в определенной мере случайно. Время от времени мы бросали все наши силы на наблюдение за дипломатами одного из западных посольств в Москве… Во время одной такой акции наши чекисты в ГУМе, на Красной площади, отметили контакт британского разведчика с нашим гражданином. Беглый контакт, после чего русского мы сразу потеряли. Способ его исчезновения и был сигналом к тревоге: этот человек не новичок, знает, что следует делать.
Усилили наблюдение за англичанином, и их следующая встреча для нас уже была успешной: на сей раз заинтересовавший нас человек не смог уйти от наблюдателя. Естественно, мы не вмешались тотчас, а начали осторожно собирать факты»