— Прошу прощения, господин офицер…
Кроме меня единственными мужчинами на этой улице были выходцы из Вест-Индии, которые то и дело подсаживались в припаркованные машины. За ними неслись клубы тяжелого дыма и музыка, они предлагали свой собственный товар и приглядывали за своими белыми подружками.
— Ах ты жлоб вонючий!
Смех преследовал меня до самой Спенсер Маунт. Я перешел дорогу и поднялся по трем каменным ступеням дома номер три. На сером стекле над дверью была нарисована звезда Давида. Рисунок был старый, и краска облезла.
За сколько лет город жидов превратился в город свиноедов?
Я толкнул дверь и поднялся по лестнице.
— Милый райончик, — сказал я.
— Заткнись, — прошипел бордовый костюм, открывая мне дверь в квартиру номер пять.
Однокомнатная хата, перебор с мебелью, большие окна, вонь бесчисленных северных зим. С каждой стены глядела Карен Карпентер,[21] из крохотного проигрывателя неслись гитарные аккорды альбома Боуи «Зигги». Горела новогодняя гирлянда, елки не было.
Бордовый костюм убрал одежду с одного из кресел и сказал:
— Пожалуйста, Эдди, садись.
— С кем имею честь? — улыбнулся я.
— Барри Джеймс Андерсон, — гордо ответил Барри Джеймс Андерсон.
— Еще один Барри? — Кресло пахло старостью и сыростью.
— Ага, но ты можешь звать меня Би-Джей,[22] — хихикнул он. — Меня все так зовут.
Я сохранял хладнокровие.
— Ладно.
— Да-да, я, так сказать, профессиональный Би-Джей. — Он перестал смеяться и метнулся в угол к старому шкафу.
— Откуда ты знал Барри? — спросил я. Интересно, был ли Барри голубым?
— Да так, знаешь, пересекались, общались.
«Барри — Черный Ход. Педик долбаный».
— Где пересекались?
— В разных местах. Чаю хочешь? — спросил он, копаясь в недрах шкафа.
— Нет, спасибо.
— Как хочешь.
Я закурил, используя грязную тарелку вместо пепельницы.
— Вот, — сказал Би-Джей и подал мне из шкафа целлофановый пакет с логотипом магазина «Хиллардс». — Он хотел, чтобы это было у тебя, если с ним что-нибудь случится.
— Если с ним что-нибудь случится? — повторил я, открывая мешок. Он был набит картонными папками и желтыми конвертами. — Что это?
— Дело всей его жизни.
Я затушил сигарету в засохшем томатном соусе.
— Но почему? То есть почему он оставил это здесь?
— Да говори уж как есть — почему мне? — шмыгнул Барри. — Он заходил сюда прошлой ночью. Сказал, что ищет укромное местечко, чтобы припрятать все это добро. И что, если с ним что-нибудь случится, я должен отдать это тебе.
— Прошлой ночью?
Би-Джей сел на кровать и снял куртку.
— Ну да.
— Постой-ка, я же тебя видел прошлой ночью, да? В Пресс-клубе?
— Да, и ты был со мной не слишком-то любезен, правда? — Его рубашка была покрыта тысячами маленьких звездочек.
— Я был бухой.
— А, ну тогда — другое дело, — ухмыльнулся он.
Я снова закурил. Меня дико раздражал вид этого мелкого педика и его звездной рубашки.
— Так что у тебя за дела такие были с Барри?
— Понимаешь, я видел кое-какие вещи.
— Не сомневаюсь, — сказал я, глядя на отцовские часы. Он вскочил с кровати.
— Слушай, я совсем не хочу тебя задерживать.
Я встал.
— Извини. Садись, бога ради. Извини.
Би-Джей снова сел, вид у него был все еще обиженный.
— Я знаю людей.
— Конечно, знаешь.
Он снова вскочил и затопал ногами.
— Да нет же, мать твою, знаменитых людей!
Я встал, замахал на него руками.
— Я знаю, я знаю…
— Послушай, мне доводилось сосать члены и лизать яйца у самых могущественных людей в этой стране.
— Например?
— Ну уж нет. За просто так я не скажу.
— Ладно. За что?
— За деньги. А ты как думал? Ты думаешь, мне нравится быть таким? Жить в этом теле? Посмотри на меня! Это — не я. — Он стоял на коленях и мял свою звездную рубашку. — Я не педик. Здесь, внутри, я — девушка, — закричал он, вскакивая на ноги, сдирая со стены один из плакатов Карен Карпентер и швыряя его мне в лицо. — Она знает, каково это. Он знает. — Он повернулся и пнул проигрыватель. Песня Зигги со скрежетом оборвалась.
Барри Джеймс Андерсон повалился на пол рядом с проигрывателем. Он лежал, зарывшись головой в свое барахло, его била дрожь.
— Барри знал.
Я сел, потом снова встал. Я подошел к скомканному юноше в рубашке с серебряными звездами и бордовых штанах, поднял его с пола и осторожно положил на кровать.
— Барри знал, — снова прохлюпал он.
Я подошел к проигрывателю и опустил иглу на пластинку, но песня была грустной, и пластинка заедала, поэтому я выключил музыку и снова сел в затхлое кресло.
— Тебе нравился Барри? — Он вытер лицо, сел и уставился на меня.
— Да, но я не особенно хорошо его знал.
Глаза Би-Джея снова наполнились слезами.
— Ты ему нравился.
— А почему он считал, что с ним что-то должно было случиться?
— Ну ты даешь! — Би-Джей вскочил. — Это же было очевидно, е-мое.
— И почему это было очевидно?
— Это не могло так дальше продолжаться. Он же столько всего накопал на стольких людей.
Я подался вперед.
— Джон Доусон?
— Джон Доусон — всего лишь вершина этого айсберга. Ты что, ничего этого не читал? — Он махнул рукой в сторону целлофанового пакета, лежавшего у моих ног.
— Только то, что он отдал в «Пост», — соврал я. Он улыбнулся:
— Ну так вот, все шила — в этом мешке.
Я ненавидел этого мелкого содомита, его игры, его квартиру.
— Куда он поехал от тебя прошлой ночью?
— Он сказал, что собирается тебе помочь.
— Мне?
— Он сказал, что да. Что-то насчет той маленькой девочки в Морли и того, что он мог связать все это вместе.
Я вскочил.
— Что ты имеешь в виду? Что насчет той девочки?
— Больше он ничего не сказал…
У меня в голове смешались крылья, вшитые в ее спину и два мячика вместо груди у него под рубашкой. Вне себя я кинулся через всю комнату на Барри Джеймса Андерсона.
— Думай!
— Я не знаю. Он ничего не сказал.
Я вцепился в звезды на рубашке и вдавил его в кровать.
— Он еще что-нибудь говорил насчет Клер?
Его дыхание было таким же затхлым, как его комната, он дышал мне прямо в лицо.
— Какой Клер?
— Погибшей девочке.
— Только то, что он собирался ехать в Морли и что это должно было тебе помочь.
— И как же, твою мать, это должно было мне помочь?
— Он не сказал. Сколько раз повторять?
— Больше ничего?
— Ничего. А теперь отпусти меня.
Я сгреб рукой его рот и сжал.
— Ни хрена. Говори, зачем Барри тебе про это рассказывал, — сказал я, сжимая его лицо изо всех сил, прежде чем отпустить.
— Может быть, потому что у меня глаза открыты. Потому что я вижу, что происходит, и помню. — Его нижняя губа кровоточила.
Я посмотрел на серебряные звезды, которые все еще сжимала моя вторая рука, и бросил их на пол.
— Все ты знаешь.
— Как хочешь, так и думай.
Я встал и подошел к мешку.
— Так и сделаю.
Я взял мешок и пошел к дверям. Открыв дверь, я снова обернулся на эту адскую квартиру еще с одним, последним вопросом:
— Он был пьяный?
— Нет, но выпивши.
— Сильно?
— От него пахло спиртным. — По его щекам текли слезы.
Я опустил мешок.
— Как ты думаешь, что с ним случилось?
— Я думаю, что его убили, — шмыгнул он.
— Кто?
— Я не знаю имен и знать не хочу.
В голове крутилось: «Отряды палачей есть в каждом городе, в каждой стране».
— Кто? Доусон? Полиция?
— Не знаю.
— А почему?
— Из-за денег, конечно. Чтобы утаить шило вот в этом самом мешке. Похоронить его.
Я смотрел через всю комнату на плакат, где Карен Карпентер сидела в обнимку с огромным Микки-Маусом.
Я взял мешок.
— Как с тобой связаться?
Барри Джеймс Андерсон улыбнулся:
— 442 189. Скажи, что звонил Эдди, мне передадут.
Я записал номер.
— Спасибо.
— Есть за что.
Обратно по Спенсер Плейс бегом, на полном газу до Лидса и по шоссе М1 в надежде, что я никогда больше его не увижу.
Планета обезьян, Побег из темноты — версии проносятся одна быстрее другой:
Дождь на лобовом стекле, луна сгинула.
Ближе к делу:
Я знал человека, который знал человека.
«Он мог связать все это вместе…»
Ангелы как дьяволы, дьяволы как ангелы.
Главное:
ДЕЛАЙ ВИД, ЧТО ВСЕ В ПОРЯДКЕ.
Я смотрел на мать, спящую в кресле, и пытался связать все это вместе.
Не здесь.
Вверх по лестнице, папки и фотографии из пакетов и конвертов — на кровать.
Не здесь.
Я сгреб все чертово барахло в большой черный мешок для мусора, набил карманы отцовскими иголками и булавками.
Не здесь.
Вниз по лестнице, поцелуй в материнский лоб, вон из дома.
Не здесь.
Педаль в пол, с визгом через утреннюю зарю над Оссеттом.
Не здесь.
Глава пятая
Рассвет в кафе и мотеле «Редбек», вторник, 17 декабря 1974 года.
Я проездил всю ночь и снова вернулся в это место, как будто сюда вели все дороги.
Я заплатил за две недели вперед и получил то, за что заплатил.
Комната 27, вход со двора, два байкера с одной стороны, женщина с четырьмя детьми — с другой. Здесь не было ни телефона, ни туалета, ни телевизора. Но за два фунта в день мне достались: вид на автостоянку, двуспальная кровать, шкаф, стол, раковина, и — никаких вопросов.
Я запер дверь на два оборота и задернул отсыревшие занавески. Я снял с кровати постельное белье, задрапировал самую плотную простынь поверх занавесок и придавил ее матрасом, прислонив его к окну. Я поднял с пола использованный презерватив и сунул его в недоеденный пакет чипсов.
Я снова спустился к машине, по дороге зайдя отлить в