[2] тут же пообещал сделать меня звездой.
Я посмотрел на свое отражение в зеркале на дверце шкафа и увидел, что на пороге комнаты стоит мать в розовой комбинации.
— Я тебе чистую рубашку и галстук приготовила.
— Да, мам, спасибо.
— Ну, как все прошло утром?
— Да ты знаешь, нормально.
— Спозаранку уже по радио передавали.
— Да? — сказал я, пытаясь избежать потока вопросов.
— Похоже, ничего хорошего, а?
— Ага, — ответил я, борясь с желанием соврать.
— Ты видел ее маму?
— Да.
— Бедняга, — сказала мать, закрывая за собой дверь.
Я сел на кровать, прямо на рубашку, и уставился на приклеенный к двери плакат Питера Лоримера [3].
Мои мысли неслись со скоростью девяносто миль в час.
Процессия, состоявшая из трех машин, тащилась по Дюйсбери-Каттинг, сквозь негорящие рождественские огни в центре города, потом, повернув, медленно поползла по другой стороне долины.
Отец ехал в первой машине. Мать, сестра и я — в следующей. Последняя была битком набита тетушками, родными и неродными. В первых двух молчали.
Когда мы добрались до крематория, дождь уже начал стихать, зато ветер хлестал наотмашь. Я стоял в дверях, принимая рукопожатия и одновременно пытаясь прикурить сигарету, которая, как последняя сволочь, никак не хотела зажигаться.
Внутри дежурный служитель произнес поминальную речь. Наш семейный священник был занят — он боролся с собственным раком в той самой палате, которую в среду утром освободил мой отец. Так что его начальник-заместитель проводил в последний путь не понятно кого, так как моего отца-портного он перепутал с каким-то плотником. Я был в бешенстве от абсурдности происходящего. Подумать только: эти придурки думали о плотниках.
Я сверлил глазами ящик, стоявший в трех шагах от меня, и представлял себе другой, поменьше. Белая коробка, Кемплей в черном. Интересно, когда они ее в конце концов найдут, священник тоже облажается с панихидой?
Я посмотрел на свои руки, вцепившиеся в холодные деревянные перила, на побелевшие костяшки, на отцовские часы, выглядывающие из-под манжета, и вдруг почувствовал, как кто-то коснулся моего рукава.
В тишине крематория глаза моей матери просили хранить спокойствие, как бы говоря, что человек все-таки старается как может и что детали не всегда имеют значение. Рядом с ней — сестра с размазанной, почти совсем исчезнувшей тушью.
А потом и он исчез.
Я наклонился, чтобы положить молитвенник на пол. Я думал о Кэтрин: может быть, приглашу ее выпить, когда закончу материал по дневной пресс-конференции. Может быть, потом мы снова пойдем к ней. Ко мне мы пойти не могли, во всяком случае сегодня. Нет, бля, все-таки мертвецы не могут читать наши мысли.
Снаружи мои руки опять оказались заняты рукопожатиями и сигаретой. Параллельно я объяснял всем водителям, как ехать обратно к матери.
Я сел в последнюю машину и всю обратную дорогу просидел в тишине, не узнавая ни имен, ни лиц. Наш водитель поехал в Оссетт другой дорогой, и на какой-то момент меня охватила паника: я подумал, что сел не в ту чертову машину. Но потом мы вырулили на Дюйсбери-Каттинг, и я поймал на себе взгляды остальных пассажиров, которые улыбались мне так, будто думали о том же, что и я.
Снова дома. Первым делом звоню в офис.
Ничего.
Ничего — это плохие новости для Кемплеев и Клер, но хорошие для меня.
Двадцать четыре часа истекают, тик-так.
Двадцать четыре часа означают, что Клер мертва.
Я положил трубку, посмотрел на отцовские часы и прикинул, сколько времени мне придется провести с его родней.
Скажем, час.
Обратно но коридору. Я все-таки стал спецкором. И я несу смерть в дом мертвеца.
— Ну так вот, этот чувак с юга. У него, значит, сломалась машина на Мурсе. Он идет на ближайшую ферму, стучит в дверь. Ему открывает старик фермер.
Южанин спрашивает, где тут поблизости гараж. Старик говорит, что не знает. А телефон где? Старик тоже не знает. Южанин говорит: «Слушай, ты чего, вообще, что ли, ничего не знаешь?» — «Может, и не знаю, — говорит старик. — Но ведь не я же заблудился».
Дядя Эрик в центре внимания. Он гордится тем, что выезжал за пределы Йоркшира лишь однажды, и то только для того, чтобы убивать немцев. Когда мне было десять, я видел, как дядя Эрик убил заступом лису.
Я сел на подлокотник пустого отцовского кресла, думая о брайтонских квартирах с видом на море и южных девушках по имени Анна или Софи, а также об утраченном чувстве сыновнего долга, востребованном теперь лишь наполовину.
— Рад, что вернулся, а? — подмигнула мне тетя Маргарет, сунув в руки очередную чашку чая.
Я сидел в центре битком набитой комнаты, пытаясь языком сдвинуть с нёба прилипший к нему кусочек белого хлеба, с удовольствием запивая чаем вкус теплой соленой ветчины, мечтая о виски и в очередной раз думая об отце. О человеке, в восемнадцать лет давшем зарок не пить только потому, что его попросили.
— Вот это да — ну-ка, посмотрите!
Я был так далеко отсюда и вдруг почувствовал: мой час пробил. Почувствовал на себе их взгляды.
Тетя Мадж размахивала газетой, словно пытаясь перебить всех мух в комнате.
Сижу на подлокотнике кресла и чувствую себя мухой.
Мои младшие двоюродные братья ходили за десертом и заодно купили газету. Мою газету.
Мать выхватила ее у тети Мадж и стала листать, пока не нашла раздел объявлений о рождениях и смертях.
Черт, черт, черт.
— Про папу есть? — спросила Сьюзан.
— Нет. Завтра, наверное, будет, — ответила мать, глядя на меня грустными-прегрустными глазами.
— «Миссис Сандра Кемплей выступила с эмоциональным обращением, умоляя вернуть ей ее дочь целую и невредимую». — Теперь газета оказалась у тети Эди из Алтринчама.
К черту долбаные эмоциональные обращения.
— «Эдвард Данфорд, спецкорреспондент по криминальной хронике Северной Англии». С ума сойти. — Тетя Маргарет заглядывала в газету из-за плеча тети Эди. Все вокруг стали говорить, что отец очень гордился бы и какая жалость, что он не может разделить со мной радость этого знаменательного дня. Моего дня.
— Я читал все статьи, которые ты написал про этого Крысолова, — сказал дядя Эрик. — Странный все-таки парень.
Крысолов, далеко не первая полоса, подачка с барского стола Джека, мать его, Уайтхеда.
— Угу, — улыбнулся я, кивая во все стороны, представляя, что мой отец сидит в этом пустом кресле у серванта и читает газету с последней страницы.
Меня одобрительно похлопывали по плечу. В какой-то момент газета вдруг оказалась у меня. Я взглянул. «Эдвард Данфорд, спецкорреспондент по криминальной хронике Северной Англии». Больше я не смог прочитать ни строчки.
Газета снова пошла по рукам. Я взглянул на сестру, она сидела в другом конце комнаты на подоконнике, закрыв глаза и прижав руки ко рту.
Она открыла глаза и посмотрела на меня в упор. Я собрался было подняться, хотел подойти к ней, но она вскочила и вышла из комнаты. Я хотел пойти за ней, хотел сказать, что мне жаль, очень жаль, что все это случилось именно сегодня.
— Скоро мы все будем просить у него автограф, а? — со смехом сказала тетя Мадж, подавая мне чашку свежезаваренного чая.
— А для меня он всегда будет маленьким Эдди, — умилялась тетя Эди из Алтринчама.
— Спасибо.
— А вообще-то история, похоже, мерзкая, — сказала тетя Мадж.
— Да, — соврал я.
— Это уже вроде не первая? — спросила тетя Эди, держа одной рукой чашку, другой — мою руку.
— Ой да это уже давно тянется. Помните, была еще эта девчонка из Кастлфорда? — сказала тетя Мадж.
— Ну, ты вспомнила. Тут вот совсем недавно случай был, и, кстати, недалеко от нас, — сказала тетя Эди, глотая чай.
— А, ну да, в Рочдейле. Как же, помню, — сказала тетя Мадж, сжимая блюдце.
— Ее ведь так и не нашли, — вздохнула тетя Эди.
— Правда? — спросил я.
— И никого не поймали.
— Да они никогда никого поймать не могут, — сказала тетя Мадж, обращаясь ко всем присутствующим.
— А я вот помню времена, когда такого вообще не было.
— Первый случай был в Манчестере.
— Угу, — буркнула тетя Эди, отпуская мою руку.
— Исчадие зла, самое настоящее, — прошептала тетя Мадж.
— Подумать только, а ведь люди-то так и ходят себе, как будто ничего не случилось.
— Да, бестолковый все-таки народ.
— Память-то короткая, — сказала тетя Эди, глядя в окно на сад и дождь.
Эдвард Данфорд, спецкорреспондент по криминальной хронике Северной Англии, выскочил из комнаты.
Чертов ливень, как из ведра.
Шоссе M1 обратно в Лидс, движение затруднено из-за грузовиков. Выжимаю шестьдесят пять под дождем. На лучшее моя «вива» не способна.
Местная радиостанция:
— Продолжаются поиски Клер Кемплей, школьницы из Морли, однако растут опасения, что…
Взгляд на часы, хотя я уже и так знаю: четыре часа, то есть время работает против меня, то есть время работает против нее, то есть времени не остается, чтобы посмотреть материалы по пропавшим детям, то есть на пресс-конференции в пять вопросов не будет.
Черт, черт, черт.
Я свернул с шоссе, не снижая скорости, прикидывая, стоит ли задавать вопросы наугад, здесь и сейчас, без подготовки, исходя лишь из болтовни двух старых теток.
Двое пропавших детей, Кастлфорд и Рочдейл, даты не известны, есть лишь предположения.
Маловероятные предположения.
Нажимаю на кнопку — национальная радиостанция:
— Шестьдесят семь человек уволены из «Кентиш таймс» и «Слау ивнинг мейл», Североанглийский профсоюз провинциальных журналистов объявляет забастовку с первого января.
Эдвард Данфорд, провинциальный журналист.
Маловероятные предположения накроются медным тазом.
Я представил себе лицо начальника угрозыска Олдмана и лицо моего редактора, представил, как южная красавица по имени Анна или Софи закрывает дверь квартиры в Челси.