Ты, может, и лысеешь, но это тебе, бля, не Коджак[4].
Я припарковался за полицейским отделением Милгарта. Рынок сворачивался, канавы были завалены капустными листами и гнилыми фруктами. Ну так что, рискнуть или не стоит?
Я сжал руль и стал молиться:
ГОСПОДИ, ХОТЬ БЫ ТОЛЬКО НИ ОДИН МУДАК НЕ ЗАДАЛ ВОПРОС.
И, поверите или нет, это была настоящая молитва. Двигатель заглох. Еще одна молитва, не выходя из машины:
ТОЛЬКО БЫ НЕ ОБЛАЖАТЬСЯ.
Вверх по лестнице, через двойные двери, снова в отделение Милгарта.
Грязный пол, желтый свет, пьяные песни и короткие запалы.
Я предъявил свое журналистское удостоверение сидящему на вахте сержанту, он ответил мне кислой улыбкой:
— Отменили. Пресс-служба всех обзвонила.
— Шутишь. Почему?
— Никаких новостей. Завтра будет, в девять утра.
— Ладно. — Я улыбался, радуясь тому, что вопросов не будет.
Сержант ухмыльнулся.
Оглядевшись, я достал бумажник:
— Как насчет спецданных?
Он взял бумажник, вытащил пятифунтовую купюру и вернул его мне:
— Этого вполне хватит, сэр.
— Ну и?
— Ничего.
— Ты, мать твою, у меня пятерку взял!
— Пятерка говорит, что она мертва.
— Первая полоса за мной, — сказал я, выходя на улицу.
— Джеку привет.
— Отвали.
— Я ж любя.
17:30
Редакция.
Барри Гэннон сидит за своими коробками, Джордж Гривз спит, уткнувшись носом в стол, Гэз из спортивного несет какую-то херню.
Никаких следов Джека, мать его, Уайтхеда.
И слава тебе господи.
Черт, где же эта сволочь?
Паранойя:
Я — Эдвард Данфорд, спецкорреспондент по криминальной хронике Северной Англии, и это написано в каждом долбаном номере газеты «Ивнинг пост».
— Ну как все прошло? — Кэтрин Тейлор — свежезавитые локоны, уродливый бежевый свитер — встала из-за стола и тут же снова села.
— Лучше не бывает.
— Лучше не бывает?
— Да. Просто супер. — Я не смог сдержать улыбки.
Она не улыбалась:
— Что случилось?
— Ничего.
— Ничего? — Она была совершенно ошарашена.
— Все отменилось. Они еще ищут. Пока ничего.
Я вывернул карманы и выложил их содержимое на ее стол.
— Я имела в виду похороны.
— А-а.
Я взял со стола сигареты.
Вокруг звонили телефоны, стучали машинки.
Кэтрин смотрела на мой блокнот, лежащий на ее столе:
— И что они думают?
Я одним движением снял пиджак, взял ее кружку с кофе и закурил:
— Она мертва. Слушай, у начальника что, совещание?
— Не знаю. По-моему, нет. А что?
— Хочу, чтобы он пробил мне интервью с Олдманом. Завтра утром, до пресс-конференции.
Кэтрин крутила в руках мой блокнот.
— Размечтался.
— А может, ты с Хадденом поговоришь? Ты ему нравишься, — сказал я, забирая у нее блокнот.
— Смеешься, что ли?
Мне нужны были факты, голые чертовы факты.
— Барри! — крикнул я поверх головы Кэтрин, пытаясь перекричать телефоны и пишущие машинки. — Можно тебя на минутку, когда освободишься?
Барри Гэннон из-за кипы папок:
— Можно, если нужно.
— Спасибо.
Я вдруг почувствовал на себе взгляд Кэтрин. Похоже, она была в бешенстве.
— Она мертва?
— Кровавое тело — важное дело, — сказал я, пробираясь к столу Барри и ненавидя самого себя.
Я обернулся:
— Кэт, не надо, а?
Она встала и вышла из комнаты.
Твою мать.
Я прикурил новую сигарету от старой.
Барри Гэннон, костлявый, холостой, одержимый, завалившийся листами исписанной бумаги. Я присел на корточки у его стола. Он жевал карандаш:
— Ну?
— Нераскрытые дела по пропавшим детям? Один случай в Кастлфорде, другой в Рочдейле. А вдруг…
— Да, были такие. Рочдейл мне надо проверить, а Кастлфорд — это тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Первый человек на Луне. Жанетт Гарланд.
Отлично.
— И ее так и не нашли?
— Нет. — Барри вытащил карандаш изо рта и уставился на меня.
— У полиции могут быть какие-то данные?
— Сомневаюсь.
— Ну, пора за дело. Спасибо тебе.
— Есть за что, — подмигнул он.
Я встал.
— Как Доусонгейт?
— Да хрен его знает, — ответил Барри, уже уткнувшись с серьезным видом в свои бумажки с цифрами и жуя карандаш.
Черт. Намек понят.
— Спасибо, Барри.
Я был уже почти у своего стола, когда Кэтрин вошла в комнату, пряча улыбку, а Барри крикнул мне:
— Ты сегодня в Пресс-клуб собираешься?
— Если справлюсь со всем этим.
— Я тебя там найду, если вдруг мне что-нибудь еще на ум придет.
Я — больше удивлен, чем благодарен:
— Спасибо, Барри. Я ценю.
Кэтрин Тейлор — ни тени улыбки:
— Мистер Хадден назначил своему корреспонденту по криминальной хронике Северной Англии встречу ровно в семь.
— А ты назначишь встречу своему корреспонденту по криминальной хронике Северной Англии?
— В Пресс-клубе, если это необходимо, — улыбнулась она.
— Необходимо, — подмигнул я.
Прямо по коридору — в архив.
Вчерашние новости.
Железные круглые коробки.
Тысяча «Руби Тьюздей».[5]
Я взял бобины и сел к экрану, перебирая микрофильмы.
Июль, 1969.
Я быстро прокрутил запись.
Спецподразделение «Б»,[6] Бернадетт Девлин,[7] Уоллес Лоулер[8] и дело Касл.[9]
Уилсон, Уилсон, Уилсон.[10] Как будто никакого Теда[11] не было и в помине.
Сплошной Джек, мать его, Уайтхед, куда ни плюнь.
Я в Брайтоне, на расстоянии двух тысяч световых лет от дома.
В розыске.
Есть.
Я начал писать.
— Итак, я просмотрел все файлы, поговорил с людьми, позвонил в Манчестер и думаю, что у нас кое-что есть. — Мне хотелось, чтобы редактор оторвался наконец от пачки чертовых футбольных фотографий, лежавших на его столе. Билл Хадден взял в руки лупу и спросил:
— Ты поговорил с Джеком?
— Его сегодня не было, — сказал я, мысленно благодаря Бога.
Я сел поудобнее и уставился в окно; с десятого этажа Лидс казался черным пятном.
— Ну так и что у тебя есть? — Хадден разглядывал фотографии в лупу, поглаживая серебристую бороду.
— Три весьма сходных случая…
— Короче?
— Три пропавшие девочки. Одной восемь лет, двум другим — по десять. 1969-й, 1972-й, вчера. Все они пропали в двух шагах от дома и в нескольких милях друг от друга. Похоже на новый Кэннок [12].
— Надеюсь, ты прав.
— Я тоже.
— Я пошутил. Извини.
— А-а. — Я снова сменил позу.
Хадден продолжал пялиться на черно-белые фотографии.
Я взглянул на отцовские часы: восемь, бля, тридцать.
— Ну, что скажете? — Я не скрывал раздражения.
Хадден держал в руке черно-белый снимок с какими-то футболистами, одного я узнал: Гордон Маккуин завис в прыжке, как бы пытаясь взять пас головой. Мяча не было.
— Ты тоже этим занимаешься?
— Нет, — соврал я. Мне не нравилась игра, в которую мы играли.
— «Найди мяч», — сказал Билл Хадден, главный редактор. — Вот ради чего тридцать девять процентов рабочих мужского пола покупают эту газету. Что ты на это скажешь?
Скажу что хочешь, только отвяжись.
— Интересно. — Я снова соврал, подумав совершенно другое: тридцать девять процентов рабочих мужского пола просто посмеялись над теми, кто проводил твое долбаное маркетинговое исследование.
— А что ты на самом деле думаешь? — Хадден снова разглядывал фотографии, лежащие на его столе.
Застал врасплох.
— О чем? — тупо спросил я.
Хадден посмотрел на меня:
— Ты серьезно считаешь, что это может быть один и тот же человек?
— Да. Думаю, что да.
— Ладно. — Хадден положил свою лупу.
— Начальник угрозыска Олдман примет тебя завтра. И он таким разговорам не обрадуется. История с маньяком-детоубийцей нужна ему меньше всего. Он попросит тебя не писать эту статью. Ты согласишься и увидишь, как он будет тебе благодарен. А благодарный начальник угрозыска не помешает ни одному криминальному корреспонденту Северной Англии.
— Но… — Моя рука неловко застыла в воздухе.
— Но ты все равно займешься этим делом и подготовишь материал по жертвам в Рочдейле и Кастлфорде. Возьми интервью у родителей, если они захотят с тобой встретиться.
— Но зачем, если…
Билл Хадден улыбнулся:
— Человеческий интерес, взгляд в прошлое пять лет спустя, и все такое. И тогда, если ты прав, мы обойдем всех уже на старте.
— Ясно. — Я чувствовал себя так, как будто мне вручили долгожданный рождественский подарок, но не того цвета и размера.
— Ты завтра на Джорджа Олдмана не дави, — сказал Хадден, поправляя очки на носу. — У редакции прекрасные отношения с нашей новой городской полицией Западного Йоркшира. Я бы хотел, чтобы такими они и оставались. Особенно сейчас.
— Разумеется.
Интересно, почему «особенно сейчас».
Билл Хадден откинулся в большом кожаном кресле, закинув руки за голову.
— Ты не хуже меня знаешь, что вся эта история может закончиться завтра. Во всяком случае к Рождеству все это уже точно травой порастет.
Я встал, понимая, что мне пора. Я думал: как же ты не прав.
Редактор снова взял в руки лупу.
— Нам все еще приходят письма по Крысолову. Молодец.
— Спасибо, мистер Хадден. — Я открыл дверь.
— Обязательно попробуй как-нибудь на досуге, — сказал Хадден, постукивая по одной из фотографий. — Тебе понравится.
— Спасибо, я попробую, — я закрыл дверь.