Зулусы йоркширского розлива.
И тогда грохот прекратился.
Все стихло, кроме треска пламени и детского плача.
Ничто не шевелилось, кроме сердца в моей грудной клетке.
И тогда я увидел свет фар. Он появился из ночной темноты, откуда-то слева, и, подпрыгивая, пополз через пустырь к табору. Внезапно фургон, вроде белый, резко затормозил, и из него выскочили трое или четверо мужчин. До меня донеслись крики. Я увидел, как от шеренги отделилось несколько полицейских.
Мужчины попытались снова забраться в машину. Фургон, определенно белый, начал сдавать задом.
Ближайшая к нему полицейская машина ожила, дернулась, меся колесами грязь, на тридцати метрах разогналась до семидесяти миль и со всей силы ударила белый фургон в бок. Фургон остановился и заглох, полицейские набросились на него, выволакивая мужчин наружу через разбитые окна, задирая им рубашки, обнажая белые бока.
Дубинки и камни обрушились на кости.
Внутри кольца из толпы вышел мужчина без рубашки. Он наклонил голову и с криком пошел на таран.
В ту же секунду змея бросилась вперед, к центру круга, и семьи захлебнулись в море черных полицейских курток и дубинок.
Я встал слишком резко и побежал, падая, вниз по насыпи, к машине, к дороге, прочь. У подножия насыпи я остановился, и меня вырвало.
Эдди Данфорд, спецкорреспондент по криминальной хронике Северной Англии, стоял, держась за дверь «вивы», и смотрел, как в стекле отражаются языки пламени.
Я побежал по обочине к телефону, моля Бога, чтобы он работал. Когда мне ответили, я стал заклинать оператора, чтобы она послала все имеющиеся в ее распоряжении спасательные службы к повороту с М1 на Ханслет-Бистон. Задыхаясь, я уверял ее, что там произошла авария — десять автомобилей врезались друг в друга, куча продолжает расти, у одной из машин горит бензобак.
После этого я побежал обратно по шоссе и поднялся вверх по насыпи, глядя на обреченную битву и победу, наполнившую все мое тело бешенством, бессильным и всепоглощающим.
Сотрудники городской полиции Западного Йоркшира открыли задние двери своих фургонов и стали забрасывать в кузов избитых окровавленных мужчин.
Внутри большого огненного кольца офицеры сдирали с женщин и детей одежду, швыряли отрепья в огонь и наобум колотили дубинками по белой женской коже.
Весь этот кошмар прерывали внезапные оглушительные выстрелы, взрывались бензобаки машин, полицейские стреляли в цыганских собак, полицейские стреляли во все, что до сих пор чудом уцелело.
Посреди этого ада я увидел крохотную цыганскую девочку лет десяти, не больше. Голая и одинокая, с короткими темными кудрями и окровавленным лицом, она безмолвно и неподвижно стояла в кругу ненависти, держа во рту палец.
Ну и где же, мать их, пожарные машины и скорая помощь?
Мое бешенство вылилось в слезы. Лежа на вершине насыпи, я начал рыться в карманах, ища авторучку, как будто, если бы я что-то написал, неважно что, все стало бы лучше или хотя бы менее реально. Мои замерзшие пальцы никак не могли ухватить эту чертову ручку. Я царапал по грязной бумаге красными чернилами, прячась в редких кустах. Легче не стало.
И тогда появился некто. Он шел ко мне.
Стерев слезы вместе с грязью, я увидел его красно-черное лоснящееся лицо, вырвавшееся прямо из преисподней и несущееся по насыпи в мою сторону.
Я приподнялся, чтобы заговорить с ним, но тут же снова рухнул на землю: три чернокрылых полицейских схватили мужчину за ноги и жадно утащили обратно, под удары своих дубинок и ботинок.
И тогда я увидел ЕГО, в отдалении, на заднем плане.
Главный следователь, начальник уголовного розыска Джордж Олдман стоял там, на фоне тел и палок, освещенный пламенем, как наскальная роспись на фоне ходящего ходуном полицейского фургона. Он курил и выпивал с какими-то полицейскими.
Джордж Олдман и его друзья запрокинули лица к небу и смеялись громко и долго, пока Джордж не замолчал вдруг и не уставился прямо туда, где в пятистах ярдах от них лежал я.
Я зарылся лицом в грязь, почувствовал, как она забилась мне в рот, как гравий впился в кожу. Внезапно меня оторвали от земли за волосы. Я не видел ничего, кроме темного ночного неба над головой, но тут надо мной нависла жирная белая лунообразная физиономия полицейского.
Кожаный кулак с силой врезался мне в лицо: два пальца воткнулись в рот, два — ослепили глаза.
— Закрой глаза и молчи, мать твою.
Я сделал, как мне велели.
— Кивни, если знаешь кафе «Редбек» на Донкастер-роуд, — злобный шепот обжег мое ухо.
Я кивнул.
— Хочешь статью — будь там сегодня, в пять утра.
Перчатка исчезла, и я открыл глаза навстречу черному небу и тысяче орущих сирен.
Добро пожаловать домой, Эдди.
Четыре часа подряд за рулем, убегая от детских видений.
Четырехчасовая экскурсия по местному аду: Падей, Тингли, Хэнгин Хитон, Шоу Кросс, Бэтли, Дьюсберри, Чикенли, Эрлсхитон, Готорп, Хорбери, Кастл-форд, Понтефракт, Нормантон, Хемсворт, Фитцуильям, Шарлстон и Стритхаус.
Крутые города для крутых мужиков.
Я не крутой; мне слабо проехать через Морли, где жила Клер, или взглянуть на Дьявольский Ров, мне страшно вернуться к цыганскому табору или даже домой, в Оссетт.
Где-то по дороге (сон уже наглухо застилал мне глаза) меня занесло в мотель «Клекхитон», где мне снились южные девушки по имени Анна или Софи и прежняя жизнь. Я проснулся, у меня стояло, в ушах звенела последняя присказка отца:
«Юг сделает из тебя мямлю, точно тебе говорю».
Проснувшись, вижу лицо темноволосой девочки, окруженной кольцом огня и ненависти, и школьные фотографии девочек, которых больше нет.
Страх повернул ключ в замке, я протер глаза и уехал сквозь серый свет, везде просыпалось зеленое и коричневое, мокрое и грязное, везде — холмы и поля, дома и фабрики, все наполняет меня страхом, покрывает слоем глины.
Страх — везде и всюду.
Рассвет на Донкастер-роуд.
Я въехал на стоянку за кафе и мотелем «Редбек», поставил «виву» между двумя грузовиками и остался сидеть, слушая Тома Джонса по «Радио-2». Без десяти пять я пересек незаасфальтированный пустырь и пошел к туалету.
В туалете воняло, кафельный пол был залит мочой, смешанной с грязью. Грязь и глина коркой засохли на моем покрасневшем лице. Я открыл кран с горячей водой и сунул руки под струю ледяной воды. Закрыв глаза, я плеснул воду на лицо и провел мокрыми ладонями по волосам. Коричневая вода струйками стекала по щекам на куртку и рубашку. Я еще раз ополоснул лицо и закрыл глаза.
Я услышал, как дверь открылась, и почувствовал порыв холодного воздуха.
Я начал открывать глаза.
Меня пнули по ногам, и я потерял равновесие.
Моя голова ударилась о край раковины, рот наполнился желчью.
Мои колени ткнулись в пол, подбородок — в раковину.
Кто-то схватил меня за волосы, толкая мое лицо обратно в грязную воду.
— Даже не пытайся на меня посмотреть. — Снова этот злобный шепот. Он вытащил меня из воды на дюйм.
Думаю: твою мать, твою мать, твою мать. Говорю:
— Что вам нужно?
— Молчи, говнюк.
Я ждал, мое горло было придавлено к краю раковины.
Всплеск. Я прищурился и разглядел какой-то тонкий желтый конверт, лежащий рядом с раковиной.
Рука, держащая меня за волосы, ослабила хватку, потом вдруг резко оттянула мою голову назад и небрежно треснула ею о край раковины.
Я зашатался, вытянул руки вперед и упал на задницу. В голове пульсировала боль, штаны начали промокать.
Я подтянулся, держась за раковину, встал, повернулся и вывалился из дверей на стоянку.
Ничего.
Два водилы, выходившие из кафе, громко заржали, показывая на меня.
Я прислонился к двери туалета и снова ввалился туда; водилы согнулись пополам от смеха.
Желтый почтовый конверт формата А4 лежал в луже воды рядом с раковиной. Я взял его и стряхнул бурые капли, закрывая и открывая глаза, чтобы унять головную боль.
Я открыл дверь в кабинку и, потянув за цепочку, смыл кусок бледно-желтого дерьма, плавающего в унитазе. Закрыв треснутую пластмассовую крышку над шумящей водой, я сел и вскрыл конверт.
Свежая порция ада.
Я вытащил два отпечатанных листа, три увеличенных фотоснимка.
Это была копия медицинского заключения по результатам вскрытия тела Клер Кемплей.
Еще один фильм ужасов.
Я не смог, не посмел, не стал смотреть фотографии, я просто начал читать текст, все больше холодея от ужаса.
Вскрытие было проведено в 19:00 14 декабря 1974 года в Пиндерфилдской больнице города Уэйкфилда доктором Аланом Куттсом в присутсвии начальника уголовного розыска Джорджа Олдмана и старшего полицейского инспектора Ноубла.
Длина тела — четыре фута семь дюймов, вес — семьдесят два фунта.
Ссадины, возможно, следы укусов были обнаружены на правой скуле, а также на подбородке и на задней и передней стороне шеи. Протяженные синяки и ссадины на шее указывают на то, что смерть наступила в результате удушения.
Удушения.
Задыхаясь, она прокусила себе язык. Было сделано предположение, что она, по всей вероятности, находилась в сознании до самой смерти.
По всей вероятности, находилась в сознании.
На груди у жертвы бритвой было вырезано ЛЮБОВЬ. Опять-таки предполагалось, что эта надпись была сделана до наступления смерти.
ЛЮБОВЬ.
Протяженные синяки были также обнаружены на обоих запястьях и щиколотках. Все эти раны сопровождались глубокими кровоподтеками, указывающими на то, что жертва довольно долго боролась с нападавшим. Более того, каждая ладонь проколота насквозь, возможно, гвоздем или похожим металлическим орудием. Подобная рана была обнаружена на левой ступне. Можно было предположить, что преступник также предпринял неудачную попытку нанести аналогичную рану на правую ступню, что привело к ее частичному проколу.
Жертва довольно долго боролась с нападавшим.
Требовалось проведение дальнейших анализов, однако даже поверхностное изучение соскобов, взятых с кожи и из-под ногтей жертвы, выявило наличие угольной пыли.