Я наклоняюсь и откидываю волосы с ее лица, и это – Кэрол, потом – Ка Су Пен. Она встает и показывает на свое длинное белое платье и на слово, написанное пальцем, обмакнутым в кровь:
LivE.[27]
И там, на вересковых пустошах, на ветру, под дождем, она задирает свое белое платье и накрывает им голову, показывая мне желтый распухший живот. Потом она опускает платье, но оно оказывается вывернутым наизнанку, и слово, написанное кровавым пальцем, читается:
Evil.[28]
И маленький мальчик в голубой пижаме выходит из-за стула с высокой спинкой и уводит ее через вересковую пустошь, а я стою там, на ветру, под дождем, и смотрю на часы. Они остановились.
Семь минут восьмого.
Я проснулся, оторвал голову от стекла и посмотрел на часы.
Я взял дипломат и закрылся в туалете.
Я сел на качающийся горшок и вытащил порножурнал.
«Горячая сперма».
Клер Стрэчен во всей ее долбаной красе.
У меня снова встало. Я проверил адрес и вернулся на свое место, к недоеденному бутерброду.
От Стэлибриджа до Манчестера я пытался связать воедино все то дерьмо, которое наболтал мне Уилсон. Я перечитывал приказ Олдмана и пытался представить себе, что такого мог натворить Фрейзер, зная, что в наше время отстранить от службы могут за все что угодно:
Взятки и подкуп, выдуманные сверхурочные и поддельные командировочные, неаккуратное ведение документов или их отсутствие.
Джон, мать его, Радкин сбил с пути саму, бля, Порядочность.
Ничего не понимая, я вернулся к окну, дождю и заводам, местным фильмам ужасов, напомнившим мне фотографии концентрационных лагерей смертников, которые мой дядя принес с войны.
Мне было пятнадцать, когда война закончилась, и сейчас, в 1977 году, я сидел в поезде, прислонившись головой к черному стеклу – проклятый дождь, чертов север, – и спрашивал себя, смог бы я так или нет.
Когда поезд подходил к вокзалу Виктория, я думал о Мартине Лоузе и «Экзорцисте».
На вокзале – прямо к телефону:
– Есть что-нибудь?
– Нет.
Прочь из Виктории, вдоль по Олдхэм-стрит.
Олдхэм-стрит, дом 270 – темный, отсыревший от дождя. Гниющие черные мусорные мешки навалены кучей во дворе. «Эм-Джей-Эм Паблишинг» – на третьем этаже.
Я остановился у подножия лестницы и стряхнул воду с плаща.
Промокший до нитки, я поднялся по ступенькам.
Побарабанил по двойным дверям и вошел.
Большое помещение, заставленное низкой мебелью, почти пустое. На дальнем конце – дверь в другой кабинет.
За столом у той двери сидела женщина и печатала на машинке.
Я встал у низкой конторки у входа и прокашлялся.
– Да? – сказала она, не поднимая головы.
– Будьте любезны, я бы хотел поговорить с владельцем издательства.
– С кем?
– С хозяином.
– А вы кто?
– Джек Уильямс.
Она пожала плечами и сняла трубку старого телефонного аппарата, стоявшего на ее столе:
– Тут мужчина пришел, хочет видеть хозяина. Зовут Джек Уильямс.
Она покивала, затем сказала, прикрыв трубку рукой:
– А вам чего?
– Я по делу.
– Он по делу, – повторила она, снова кивнула и спросила. – А по какому делу?
– По поводу заказов.
– Заказы, – сказала она, кивнула еще один, последний, раз и повесила трубку.
– Ну что? – спросил я.
Она закатила глаза.
– Оставьте свое имя и номер телефона, он вам перезвонит.
– Но я приехал аж из Лидса.
Она пожала плечами.
– Ни хрена себе, – сказал я.
– Ага, – ответила она.
– Может, вы мне хотя бы скажете, как его зовут?
– Его Проклятое Высочество Лорд Всемогущий, – сказала она, выдирая лист бумаги из печатной машинки.
Я решил попробовать:
– Я прямо не знаю, как вы можете работать с таким человеком.
– А я здесь задерживаться не собираюсь.
– Вы, значит, уходите?
Она перестала притворяться, что работает, и улыбнулась:
– Осталось меньше двух недель.
– Вот и правильно.
– Надеюсь.
– А вы не хотите заработать пару фунтов в придачу к пенсии? – спросил я.
– К пенсии? Какой наглец! Вы, между прочим, сами – не подснежник.
– Пару фунтов, на первое время?
– Только пару?
– Двадцать?
Она подошла ко мне, улыбаясь.
– Так кто же вы такой на самом деле?
– Скажем так: конкурент.
– За двадцать фунтов – как скажете, так и будет.
– Значит, вы мне поможете?
Она оглянулась на дверь и подмигнула:
– А вот это зависит от того, о чем вы меня попросите.
– Вы знакомы с журналом вашего издательства под названием «Горячая сперма»?
Она снова закатила глаза, поджала губы и кивнула:
– Вы храните списки моделей?
– Моделей?
– Ну, вы понимаете.
– Ага.
– Ага?
– Ага.
– Адреса, телефоны?
– Возможно, если они проходили через официальную бухгалтерию, но, честно говоря, я сильно в этом сомневаюсь.
– Было бы здорово, если бы вы смогли дать нам имена моделей и вообще любую информацию о них.
– А зачем они вам?
Я оглянулся на дверь в кабинет и сказал:
– Видите ли, я продал остатки старых тиражей «Семени» в Амстердам и выручил приличные бабки. Может, конечно, ваш Лорд слишком занят, чтобы стричь капусту, а вот я хочу попробовать воспользоваться такой возможностью.
– Двадцать фунтов?
– Двадцать фунтов.
– Но прямо сейчас я не могу, – сказала она.
Я посмотрел на часы.
– Во сколько вы заканчиваете?
– В пять.
– В пять у лестницы?
– Двадцать фунтов?
– Двадцать фунтов.
– До встречи.
Я стоял в красной телефонной будке посреди автовокзала Пиккадилли и набирал номер.
– Это я.
– Ты где?
– Я все еще в Манчестере.
– Во сколько ты возвращаешься?
– Как только смогу.
– Тогда я надену что-нибудь красивое.
Снаружи по-прежнему лила вода, красная телефонная будка протекала.
Я уже был здесь однажды, в этой самой будке, двадцать пять лет тому назад, со своей невестой. Мы ждали автобуса на Алтринчем, собирались навестить ее тетку, у нее на пальце было новое кольцо, свадьба через неделю.
– Пока, – сказал я, но ее уже не было.
У меня в запасе было часа два. Я снова вышел под проливной дождь и пошел гулять по Пиккадилли, заходя в кафе, сидя в отсыревших кабинках над чашками жидкого кофе, ожидая, глядя на тонкие черные фигурки, пляшущие под дождем. Мы все стараемся увернуться от капель, от воспоминаний, от боли.
Я посмотрел на часы.
Мне пора было идти.
Незадолго до пяти я нашел еще одну телефонную будку на Олдхэм-роуд.
– Есть что-нибудь?
– Ничего.
Без пяти минут пять я стоял у подножия лестницы, промокший до нитки.
Через десять минут она спустилась.
– Мне снова надо наверх, – сказала она. – Я еще не закончила с работой.
– Материал есть?
Она протянула мне конверт.
Я заглянул в него.
– Тут все. Все, что есть, – сказала она.
– Я верю, – ответил я и подал ей свернутую двадцатифунтовую купюру.
– С вами очень приятно сотрудничать, – засмеялась она, поднимаясь наверх.
– Не сомневаюсь, – сказал я. – Не сомневаюсь.
Я пошел на вокзал, где мне сказали, что поезд на Брэдфорд уходит с Пиккадилли.
Я побежал под проливным дождем. Последнюю часть пути я проехал на такси.
Когда мы добрались до вокзала, было почти шесть. Поезд уходил ровно в шесть, и я на него успел.
В вагоне воняло мокрой одеждой и застаревшим сигаретным дымом. Мне пришлось делить столик с пожилой парой из Пеннистоуна и их отсыревшими бутербродами.
Женщина улыбнулась мне, я – ей, мужчина впился зубами в большое красное яблоко.
Я открыл конверт и вытащил три тонких, полупрозрачных листа.
Это были списки выплат наличными и чеками за период с февраля 1974 года по март 1976-го, выплат фотолабораториям, химикам, фотографам, бумажным фабрикам, поставщикам чернил и моделям.
Моделям.
Я пробежался по списку, задыхаясь:
Все остановилось, умерло.
Клер Моррисон, также известная как Стрэчен.
Все остановилось.
Я достал приказ Олдмана:
Джейн Райан, читай – Дженис.
Все…
Сью Пени, читай Су Пен
Остановилось —
Читай – Ка Су Пен.
Умерло.
Там, в том поезде, в том поезде слез, ползущим по раздетому аду, маленькому голому аду, по тому маленькому голому аду, сплошь покрытому крохотными, малюсенькими колокольчиками, там, в том поезде, слушая звон колокольчиков, доносящийся с того света:
1977.
В 1977 году, когда мир пошел под откос.
Мой мир:
Пожилая женщина, сидящая напротив, доела последний бутерброд и смяла фольгу в крохотный шарик, яйцо и сыр застряли в ее зубном протезе, крошки – в пудре на ее щеках, она улыбается мне, медуза горгона, ее муж кровоточит зубами в то же большое красное яблоко, в этот большой красный, красный, красный мир.
1977.
В 1977 году, когда мир стал красным.
Мой мир:
Мне надо было увидеть эти фотографии.
Поезд полз дальше.
Я должен был увидеть эти фотографии.
Поезд остановился на следующей станции.
Фотографии, фотографии, фотографии.
Клер Моррисон, Джейн Райан, Сью Пенн.
Мне хотелось перестать плакать, собраться с мыслями, но головоломка никак не сходилась.
Некоторые фрагменты отсутствовали.
1977.
В 1977 году, когда мир рассыпался на мелкие осколки.
Мой мир:
Тону, иду ко дну, лучше бы мне было умереть, это ужасное, ужасное дно, эти подводные течения, которые выталкивают меня, раздутого, с морского дна на поверхность.
Выброшен на берег прибоем.
1977.
В 1977 году, когда мир захлебнулся.
Мой мир:
1977 год, и я должен увидеть фотографии, мне нужно увидеть фотографии,