Тут я разозлился и проревел:
– ТЫ НЕ ПРАВА!
Повернулся и побежал вверх по дорожке и через минуту уже заказывал себе джин с тоником в переполненном пабе. Джин был довольно мерзким, но в выходные я пью только джин, потому что после него изо рта не пахнет. Пенис мой успокоился и мирно лежал на месте, но мне все было не остановить свое бормотание, хотя мне это совершенно не свойственно, я ведь привык считать, что люди, которые много говорят, растрачивают себя впустую. Увидев человека, с которым я был немного знаком, я сказал:
– Только что со мной приключилась презабавная история.
И рассказал ему, что произошло. Лицо его вдруг приняло неопределенное, отсутствующее выражение, он бросил: «Простите», развернулся и ушел.
«Не слишком-то вежливо», – подумал я. Но тут мне на глаза попалась симпатичная девушка, скорее всего студентка, стоявшая вместе с подружками.
– Привет, – сказал я ей.
Приятно улыбнувшись, она ответила: «Привет», хотя видно было, что она удивлена. Наверняка она решила, что мы уже встречались где-то, но она просто забыла меня, ведь по моему приличному виду никак не скажешь, что такой господин заговаривает со всеми симпатичными молоденькими девушками подряд. Я сказал:
– Знаете, тут столько занятного народа. Вот, например, встретил я только что одну любопытнейшую особу.
И я опять рассказал про эту женщину под мостом. Чтобы рассмешить девушку, я говорил преувеличенно удивленным голосом с простонародным шотландским акцентом – как Билли Коннолли. Я нарочно говорил громко, чтобы окружающие тоже могли слышать. Боже мой, помоги мне остановиться и не вспоминать все это. Что было дальше, помню смутно. Все повернулись ко мне спинами, и это страшно меня разозлило, и я запустил своим стаканом поверх их голов в сторону стойки, потом схватил со стола чужой стакан и швырнул туда же, выскочил из бара и помчался прочь. Бежал я долго. Заметив пакистанскую бакалейную лавку, открытую в столь поздний час, я зашел туда, потому что мне надо было купить яйца и бекон к завтраку. За стойкой работал мальчик лет двенадцати или тринадцати, или четырнадцати – такой красивый самостоятельный мальчик. Все равно народу в магазине не было, и я
Сделай так, чтобы я больше ничего не мог вспомнить. Я не заслужил Твоей милости, но она мне так нужна сейчас. Ниспошли мне спокойствие, Господи. Останови мои воспоминания о том, как я пошел в заднюю часть магазина, где стоял холодильник с молочными продуктами. Я не хочу вспоминать, как, будучи уверен, что остаюсь незамеченным, стал воровать яйца, бекон, масло, рассовывая все это по карманам, ведь до платяного шкафа не так уж и далеко.
Скрип дверцы шкафа. Карман плаща. Маленькая баночка удобно ложится в ладонь. Теперь обратно в постель. Отвернуть крышечку. С легким шорохом маленькие белые торпеды рассыпаются по покрывалу. Может, ты все-таки не будешь вспоминать, как подошел к стойке с пакетом 1, 2, 3, 4, 5, молока в руке, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15 и не станешь вспоминать, как мальчик пробил на кассовом аппарате цену на молоко и спросил: «Это все?», и как ты ответил: «Да» 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, а он – прекрати вспоминать – обошел стойку, молча засунул руку мне в карман и выложил на стойку все, что я наворовал и 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48,49, 50 давай сыграем, у меня еще есть 51, 52, 53, 54, 55 и 56, если я не смогу вспомнить, что именно он сказал
Все, прекратилось. Отлично! А то Ты, Господи, почти довел меня до предела. Оставляю таблетки на покрывале на случай, если Ты подскажешь моей памяти, что же я услышал от мальчика.
Случай с проституткой показал, что я не совсем еще мертвец. Как я ей благодарен! Последствия меня не слишком волнуют. Дай лучше вспомнить мои живые отношения с реальными женщинами.
обладала восхитительной мандой. Почему я так отчетливо ее запомнил? Это была комнатка, обтянутая теплым влажным гладким шелком, похожая на купе вагона Викторианской королевской железной дороги, где на стенах иногда вдруг обнаруживаются какие-то светильнички и выключатели. Должно быть, рука моя подолгу оставалась в ней. Ей нравилось, когда в нее входили, я бы даже сказал, ей слишком это нравилось. Даже если мы долго оставались сухими, ее влагалище проглатывало мой член, требуя, чтобы он безостановочно терся там внутри, а когда движения начинали причинять мне совсем невыносимую боль, я вытаскивал его – но тогда она чувствовала себя брошенной и прогоняла меня. Она безрассудно обожала члены, а я, в свою очередь, слишком ценил влагалища. Поэтому мы получали так мало того, о чем мечтали. Однажды я сидел с журналистами в Пресс-клубе Глазго. Завязалась беседа о женщинах, и кто-то обмолвился, что издательница фригидна: никому еще не удалось уложить ее в постель, кроме одного известного донжуана, которому удалось, да только ХАХАХА оказалось, что она ничего особенного собою не представляет. Я чуть было не сказал, что она была очень ласкова со мной, правда недолго. Но это прозвучало бы как хвастовство, да еще дало бы повод для молвы, что она скрытая нимфоманка. Мужчины, язвительно сплетничающие о женщинах, не обязательно такие уж гадкие животные, какими хотят казаться. Они просто скромные люди, стремящиеся выглядеть значительными, подобно слугам, которые хвастают своими связями с аристократией, описывая подробности дворянской жизни. Мужчины грязно рассуждают о сексе, потому что вход в этот мир для них заказан, без помощи женщины они не способны испытать не только сильное чувство, но даже элементарное уважение к себе. Представители противоположных полов зависят друг от друга, и это частенько является поводом для взаимной ненависти. Но я себя скромным не считаю, поэтому не стал сообщать, что «со мной она не была фригидна», а заметил только: «Может быть, вы просто не заметили всех ощущений, которые она испытала?»
И тогда эти журналисты продолжили хвастаться и жаловаться на своих подружек и жен, пока один молодой человек не сказал:
– Хотел бы я быть таким же бесполым и самодостаточным, как Джок.
Я улыбнулся. Его коллега постарше возразил:
– Не бывает бесполых людей. Джок все равно удовлетворяет себя каким-то своим способом, иначе он не мог бы оставаться здоровым человеком.
Я поднялся и обратился к этому человеку:
– Позвольте угостить вас. Что вы предпочитаете?
Конечно, он был прав. Свое удовлетворение я нахожу, наблюдая за Хельгой, сидящей со Страудом в кинозале. Входит Большая Мамочка в белом облегающем платье и ведет за собой на поводке босую Роскошную в комбинезоне с отстегнутым верхом, направляясь к пятну света на сцене, в котором стоит Доктор, стоп. Надо вспомнить еще парочку реальных подробностей.
пришла ко мне во второй раз с котелками, полными невообразимых пищевых смесей. Как я вскоре понял, к еде она относилась примерно как к сексу: просто сваливала в кучу всевозможные идеи, которых нахваталась из экстремальной литературы. Обычно это были сочетания восточных религий с недавними открытиями в области химии, рекламирующие дешевые и экзотичные рецепты, однако авантюристка Зонтаг была не способна прочитать ни один из этих рецептов до конца. Она никогда толком не представляла себе, что хочет получить в результате, однако смело приступала к делу, имея перед собой кучу ингредиентов, несколько туманных идей и выражение суровой решимости на лице. Результат всегда зависел от интуитивной импровизации, а если ничего путного не получалось, то она на все лады поносила магазины, в которых были куплены продукты. Но я всегда восхищался и тем, как она готовила, и тем, как занималась любовью, потому что и то, и другое у нее получалось лучше, чем у меня. Она была женщиной, вместе нам было удобно, а поскольку мы не жили под одной крышей, то сравнительно легко было выносить причуды друг друга. Наверное, она хотела, чтобы мы съехались, но я боялся, что придется любить ее четырехлетнего сына. Через несколько месяцев я бы почувствовал себя его отцом, а уж тогда Зонтаг могла бы помыкать мною как угодно – уйти мне было бы уже не под силу.
После того как мы впервые вместе поужинали (я накупил выпивки, но она пила совсем немного), она сварила жутко густой горький кофе в специальном ковшике, который принесла с собой. Прихлебывая кофе, она рассказывала про своего мужа, про неудачное замужество, подробностей я уже не помню. Потом она спросила, почему расстроился мой брак, и я объяснил, что был плохим любовником. Я понимал, что говорю не совсем правду, но правда – это всегда такой запутанный клубок, что проще сразу обобщить ситуацию одной фразой, все равно Зонтаг в конце концов резюмировала бы мой случай именно так. Мы еще немного поговорили о любви и сексе и в конце концов решили, что наши раны еще слишком свежи, поэтому между нами не может произойти никакой любовной истории. Поговорили и о том, что секс без любви – это плохо, потому что один из партнеров всегда попадает в более сильную зависимость от своих чувств и т. п. Потом она зевнула и сказала:
– Есть идея. Сейчас мне уже поздно ехать домой, а такси стоит жутких денег. За моим сыном присмотрит одна из соседок. Поскольку у нас не может быть никакого секса, то почему бы нам спокойно не поспать вместе? А то что-то я уахахахау, вдруг почувствовала себя такой усталой…
Я ответил, что идея хорошая. Не нужно ли ей сходить в ванную? Я выдал ей свежее полотенце, а сам разделся и нырнул под одеяло (поскольку в ванной уже успел побывать). Мне было любопытно, что же произойдет дальше. Интерес к ней я почти утратил, к тому же мне стало немного скучно от всех этих разговоров, но какая-то странная надежда во мне все же теплилась. Она пришла из ванной, улеглась голая в постель, обняв меня, и пролежала так целый час. Потом вдруг прошипела:
– Да ты настоящий дьявол!
– Почему? – удивился я.
– Сказал, что никакого секса быть не может, а сам лежит и трясется от возбуждения!