Она по-прежнему звала его мистер Флори, тогда как он ее звал Элизабет. Они пошли каждый в свою сторону, и каждый думал об охоте, чувствуя, что она должна каким-то образом наладить их отношения.
12
Ю По Кьин медленно мерил шагами гостиную в душном, дремотном полумраке, создаваемом бисерной шторой, и бахвалился. Периодически он запускал руку под майку и чесал потную жирную грудь, не меньше женской. На циновке сидела Ма Кин и курила тонкие белые сигары. Через открытую дверь спальни виднелся угол огромной квадратной кровати Ю По Кьина, напоминавшей катафалк, с резными тиковыми столбиками; не счесть, скольких он изнасиловал на этой кровати.
Ма Кин теперь впервые слушала о «другом деле», связанном с атакой Ю По Кьина на доктора Верасвами. Как бы Ю По Кьин ни насмехался над умом жены, он обычно рано или поздно доверял ей свои секреты. Она одна из его ближайшего окружения не боялась его, и потому он испытывал удовольствие, хвалясь перед ней своей изобретательностью.
— Ну, Кин Кин, — сказал он, — видишь, как все пошло по плану! Уже восемнадцать анонимок, одна другой лучше. Я бы прочитал кое-что тебе, если бы думал, что ты в состоянии их оценить.
— А если европейцы не поведутся на твои анонимки? Что тогда?
— Не поведутся? Аха, как же! Думаю, я знаю кое-что о европейском складе ума. Позволь сказать тебе, Кин Кин, если я в чем и знаю толк, так это в анонимках.
Это была правда. Письма Ю По Кьина уже возымели эффект и главным образом повлияли на свою главную цель, мистера Макгрегора.
Всего двумя днями ранее мистер Макгрегор весь вечер ломал голову над тем, повинен или не повинен доктор Верасвами в антиправительственных замыслах. Речь, конечно, не шла о каком-либо противоправном действии — дело было в другом. Требовалось решить, может ли доктор в принципе придерживаться подстрекательских взглядов? В Индии человека судят не по поступкам, а по положению. Малейшее подозрение благонадежности могло погубить чиновника-азиата. Но мистер Макгрегор был на редкость справедливым человеком, чтобы осудить, походя, даже азиата. Он до полуночи просидел над ворохом конфиденциальных бумаг, включавшим и пять недавно полученных анонимных писем, помимо двух других, которые передал ему Вестфилд, сколотых вместе колючкой кактуса.
И письмами дело не ограничивалось. На доктора клеветали со всех сторон. Ю По Кьин прекрасно понимал, что просто назвать доктора мятежником мало — требовалось всячески подорвать его репутацию. Доктору вменялось не только подстрекательство, но и вымогательства, изнасилования, пытки, проведение незаконных операций, операций в совершенно пьяном виде, убийства посредством ядов и колдовства, а кроме того, поедание говядины, продажа убийцам свидетельств о смерти, ношение обуви в пределах пагоды и сексуальные домогательства юного барабанщика из военной полиции. Любому человеку, прочитавшему подобное, рисовался этакий гибрид Макиавелли, Суини Тодда и маркиза Де Сада. Поначалу мистер Макгрегор старался не обращать на это внимания. Он достаточно повидал подобных махинаций. Но в последней анонимке Ю По Кьин придумал нечто такое, что превзошел сам себя.
Это касалось побега из тюрьмы Нга Шуэ О, бандита. Нга Шуэ О, отбывший половину семилетнего срока, уже не первый месяц готовил побег, и для начала его друзья на воле подкупили одного из индийских тюремщиков. Тюремщик, получив авансом сотню рупий, написал заявление на отпуск с целью навестить умирающего родственника, и несколько дней надрывался в борделях Мандалая. Время шло, а день побега все откладывался; тюремщик тем временем до того прикипел к борделям, что решил подзаработать еще немного, раскрыв заговор Ю По Кьину. А Ю По Кьин, разумеется, решил повернуть это в свою пользу. Он сказал тюремщику держать язык за зубами, пригрозив разоблачением, а затем, в самую ночь побега, когда уже было поздно принимать какие-то меры, послал очередную анонимку мистеру Макгрегору, предупреждая его о попытке побега. Излишне говорить, что в анонимке указывалось, что побег готовится с попущения управляющего тюрьмой, доктора Верасвами, получившего взятку.
Утром, когда сбежал Нга Шуэ О (к тому времени он был уже далеко, плыл по реке в сампане, который подогнал ему Ю По Кьин), в тюрьме поднялся переполох, тюремщики и полицейские сбились с ног. На этот раз мистера Макгрегора проняло. Кто бы ни написал письмо, он должен был иметь отношение к побегу, и, вероятно, говорил правду о причастности доктора. Это было очень серьезное обвинение. Тюремный суперинтендант, дающий за взятку сбежать преступнику, способен на все. И потому (пожалуй, логическая связь тут хромала, но Макгрегор не заострял на этом внимания) обвинение в подстрекательстве, что в первую очередь и вменялось доктору, показалось ему гораздо более убедительным.
В то же время Ю По Кьин вел атаку и на других европейцев. Флори, который дружил с доктором и был главным гарантом его престижа, удалось отпугнуть довольно легко. С Вестфилдом пришлось повозиться. Вестфилд, как полицейский, немало знал о Ю По Кьине и вполне мог расстроить его планы. Полицейские и судебные — это естественные враги. Но Ю По Кьин знал, как даже это обстоятельство повернуть в свою пользу. Он обвинил доктора (разумеется, анонимно) в сговоре с печально известным негодяем и взяточником, Ю По Кьином. Этого Вестфилду хватило. Что же касалось Эллиса, ему не требовалось никаких анонимок — едва ли кто мог относиться к доктору хуже, чем он.
Одну из своих анонимок Ю По Кьин послал даже миссис Лэкерстин, поскольку знал силу влияния европейских женщин. В письме говорилось, что доктор Верасвами побуждал туземцев похищать и насиловать европейских женщин — подробностей не сообщалось, да их и не требовалось. Ю По Кьин нашел больную мозоль миссис Лэкерстин. Для нее такие слова, как «подстрекательство», «национализм», «мятеж» и «Гомруль»[86] рисовали в уме только одно, а именно как ее насилуют нескончаемые ряды черных, как сажа, кули с вращающимися белыми глазами. Эта мысль порой не давала заснуть ей ночь напролет. Так что, если кто из европейцев и питал добрые чувства к доктору, они стремительно таяли.
— Так что, видишь, — сказал Ю По Кьин с довольным видом, — видишь, как я его подловил. Он словно подпиленное дерево. Только тронь — и упадет. Пройдет недели три, и я это сделаю.
— Как?
— К этому я и веду. Думаю, пора тебе узнать. Ты в таких делах ни бельмеса не смыслишь, но язык за зубами держать умеешь. Слыхала, под Тонгуа мятеж зреет?
— Слыхала. Дурачье они, деревенские. Что они смогут с дахами да кольями против индийских солдат? Их как зверей перестреляют.
— Само собой. Если поднимут бучу, им пустят кровь. Но это лишь горстка суеверных крестьян. Они верят в эти чертовы бронежилеты, которые им раздают. Презираю такое невежество.
— Бедняги! Почему ты их не остановишь, Ко По Кьин? Нет нужды никого арестовывать. Тебе стоит только показаться там и сказать, что ты знаешь их планы, и они ничего не посмеют.
— Ну, что ж, я мог бы их остановить, конечно, если б захотел. Но не хочу. У меня свои резоны. Видишь ли, Кин Кин, — только, пожалуйста, помалкивай об этом, — это, как бы сказать, мой личный мятеж. Моих рук дело.
— Как?!
Ма Кин уронила сигару. Ее глаза едва не вылезли из орбит. Она была в ужасе.
— Ко По Кьин, — воскликнула она, — что ты такое говоришь? Шутишь, наверно! Ты поднимаешь мятеж — не может такого быть!
— Еще как может. И все пройдет, как по маслу. Этот колдун, которого я привез из Рангуна, башковитый малый. Он по всей Индии выступал фокусником в цирках. Бронежилеты закуплены в магазинах «Уайтэвэй и Лэйдлоу»[87], по рупии и восемь аннов. Прилично потратился, чтоб ты знала.
— Но, Ко По Кьин! Мятеж! Это же будут бить и стрелять, поубивают всех бедняг! Да в своем ли ты уме? Сам-то не боишься, что застрелят?
Ю По Кьин застыл на месте в изумлении.
— Боже правый, женщина, что ты вбила себе в голову? Ты ведь не думаешь, что я поднимаю мятеж против правительства? Я — государственный чиновник с тридцатилетним стажем! Упаси господи, нет! Я сказал, что устрою мятеж, а не что буду участвовать в нем. Это деревенские дурачки будут своей шкурой рисковать, не я. Никому и мысли не придет, что я в этом как-то замешан, не считая Ба Сейна и еще одного-другого.
— Но ты сказал, что подстрекаешь их к мятежу?
— Конечно. Я обвинил Верасвами в подготовке мятежа против правительства. Что ж, я должен предъявить им мятеж, как иначе?
— Ах, вон оно что. А когда разразится мятеж, ты скажешь, что зачинщик доктор Верасвами. Так, значит?
— Дошло, наконец-то! Я-то думал, последнему дураку будет понятно, что я поднимаю мятеж только затем, чтобы его подавить. Я — как там мистер Макгрегор выражается? — агент провокатёр. Латынь, не по твоим мозгам. Я — агент провокатёр. Сперва я убежу этих дураков в Тонгве поднять мятеж, а затем арестую. Как только они изготовятся к мятежу, я схвачу главарей и всех побросаю в тюрьму. Вот тогда, смею сказать, могут возникнуть беспорядки. Кого-нибудь наверняка убьют, а еще нескольких отправят на Андаманские острова. А я между тем стану главным героем. Не кто иной, как Ю По Кьин, подавит опаснейший мятеж в мгновение ока! Я стану местной знаменитостью.
Ю По Кьин, по праву гордый собой, продолжил мерить шагами комнату, держа руки за спиной и улыбаясь. Ма Кин какое-то время обдумывала услышанное. Наконец она сказала:
— Все равно в толк не возьму, зачем тебе это, Ко По Кьин. К чему все это? И при чем тут доктор Верасвами?
— Ты никогда не поумнеешь, Кин Кин! Разве я сразу тебе не сказал, что Верасвами мне поперек дороги? Этот мятеж — самое то, чтобы избавиться от него. Конечно, мы никогда не докажем, что это он зачинщик, ну и подумаешь? Все европейцы примут как должное, что он как-то в этом замешан. Так они привыкли. С ним будет покончено. А его падение — это мое возвышение. Чем больше я его очерню, тем краше сам предстану. Теперь поняла?