Верралл сделал еще два захода и оба раза попал в цель. Он проделывал это с неподражаемым изяществом и чрезвычайной торжественностью. Все остальные — и англичанин, и индийцы — смотрели на него, не отрываясь, словно наблюдая религиозное действо. Флори не мог не замечать пренебрежения к себе — лицо Верралла словно специально было создано, чтобы смотреть свысока на непрошеных незнакомцев, и тем не менее это ощущение своей униженности не давало ему уйти. Верралл каким-то образом пробудил в нем ужасное чувство неполноценности. Флори искал повода возобновить с ним беседу, когда вдруг заметил, что из ворот Лэкерстинов показалась Элизабет в голубом платье. Должно быть, она видела, как этот малый только что пронзил колышек. Сердце у Флори болезненно сжалось. Он поддался внезапному порыву — одному из тех порывов, которые обычно плохо заканчиваются, — и окликнул Верралла, проезжавшего рядом.
— А те две этому обучены? — спросил он, указывая стеком на других пони.
Верралл угрюмо оглянулся на него через плечо. Он рассчитывал, что Флори хватит ума понять, что он тут лишний.
— Чего?
— Обучены этому те две? — повторил Флори.
— Каштановый ничего так. Но может понести, если волю дать.
— Дайте-ка я тоже попробую кон, позволите?
— Ну, хорошо, — сказал Верралл хмуро. — Только рот ему удилами не порвите.
Сипай подвел к нему пони, и Флори стал делать вид, что рассматривает уздечку. На деле же он выгадывал время, пока Элизабет не приблизится до тридцати-сорока ярдов. Он решил, что пронзит колышек в точности, когда она окажется рядом с ним (это совсем не трудно на маленьких бирманских пони, при условии, что они скачут прямо), после чего вручит ей трофей на кончике копья. Вот как надо действовать. Ему не хотелось, чтобы у нее сложилось впечатление, что этот розовощекий молокосос единственный, кто может держаться в седле. Флори был в шортах, что не облегчало верховую езду, но он знал, что — как почти всякий — отлично смотрится верхом.
Элизабет приближалась. Флори оседлал пони, взял поданное индийцем копье и приветственно взмахнул им Элизабет. Однако она не удостоила его вниманием. Вероятно, скромничала в присутствии Верралла. Она отводила взгляд, глядя в сторону кладбища, и щеки у нее порозовели.
— Чало[100], — сказал Флори индийцу и сжал коленями бока пони.
В следующий миг, не успев набрать скорость, Флори вылетел из седла и, треснувшись оземь, так что плечо едва не вышло из сустава, покатился кубарем. К счастью, копье отлетело в сторону. Он лежал на спине, глядя мутным взглядом на синее небо с парящими стервятниками. Затем его зрение сфокусировалось на склонившемся над ним тюрбане цвета хаки и темном лице сикха, заросшем бородой до самых глаз.
— Что случилось? — сказал он по-английски и, превозмогая боль, приподнялся на локте.
Сикх что-то грубо ответил и указал на пони. Флори увидел, что каштановый пони скачет по майдану с седлом под брюхом. Подпруга не была как следует затянута, и седло соскользнуло — вот и результат.
Флори сел, и плечо пронзила боль. Правый рукав рубашки был разорван на плече и покраснел от крови, и щека тоже сочилась кровью. Он ободрался о твердую землю. И шляпа потерялась. Тут же он с ужасом вспомнил об Элизабет и увидел, что она приближается к нему — их разделяло всего несколько шагов — и смотрит с презрением прямо на него.
«Боже мой, боже мой! — подумал он. — О боже ж мой, каким дураком я, наверно, выгляжу!»
Мысль об этом даже заглушила боль в плече. Флори прикрыл ладонью родимое пятно, хотя пострадала другая щека.
— Элизабет! Эгей, Элизабет! Доброе утро!
Он звал ее настойчиво и жалобно, показывая, что прекрасно сознает свое бедственное положение. Она не отвечала, но что было совсем невероятно, она прошла мимо, даже не замедлив шага, словно и не видела его.
— Элизабет! — позвал он снова, обескураженный. — Видели, как я упал? Седло соскользнуло. Этот дурак сипай не смог…
Теперь не могло быть сомнений, что она его слышала. На секунду она повернулась в его сторону и взглянула ему в лицо и сквозь него, словно его и не было вовсе. Ее взгляд устремился вдаль, за кладбище. Это был кошмар. Флори позвал ее с тревогой:
— Элизабет! Позвольте, Элизабет!
Она прошла, не сказав ни слова, не удостоив вниманием, не взглянув на него. Она шла прямо по дороге, цокая каблучками, удаляясь от него.
Наконец Флори окружили сипаи, и Верралл подскакал к нему. Кое-кто из сипаев салютовал Элизабет; но Верралл не взглянул в ее сторону, вероятно, не заметив. Флори с трудом встал на ноги. Он сильно ушибся, но ничего не сломал. Индийцы принесли ему шляпу и стек, но не извинились за свое разгильдяйство. Они смотрели на него с легким пренебрежением, как бы давая понять, что он получил по заслугам. Можно было предположить, что они специально ослабили подпругу.
— Седло соскользнуло, — сказал Флори слабым голосом, сознавая, каким дураком он выглядит.
— А какого черта вы не проверили прежде, чем садиться? — сказал Верралл отрывисто. — Вы должны бы знать, нельзя доверять этим паршивцам.
С этими словами он натянул поводья и ускакал, дав понять, что вопрос исчерпан. Сипаи последовали за ним, не попрощавшись с Флори. Дойдя до своих ворот, Флори оглянулся и увидел, что каштанового пони успели поймать и оседлать заново и Верралл скакал на нем, собираясь сразить очередной колышек.
Это падение до того потрясло его, что он все никак не мог собраться с мыслями. Что могло стать причиной такого ее поведения? Она видела, как он лежит в крови, и прошла мимо, словно он был дохлой псиной. Как такое могло быть? Да было ли это? В голове не укладывалось. Может, она сердилась на него? Не мог ли он как-то обидеть ее? Все слуги выстроились вдоль забора. Они вышли посмотреть тент-пеггинг и все видели его позор. Ко Сла выбежал ему навстречу, с озабоченным видом.
— Бог поранился? Отнести мне бога в дом?
— Нет, — сказал бог. — Иди, принеси виски и чистую рубашку.
Когда они вошли в дом, Ко Сла усадил Флори на кровать и осторожно стащил с него разорванную рубашку, прилипшую от крови к телу. Ко Сла зацокал языком.
— Ах ма лэй?[101] Ссадины полны грязи. Не стоило вам играть в эти детские игры на чужих пони, такин. Не в вашем возрасте. Слишком опасно.
— Седло соскользнуло, — сказал Флори.
— Такие игры, — гнул свое Ко Сла, — хороши для молодого полисмена. Но вы уже не молоды, такин. В вашем возрасте падать больно. Вам нужно лучше беречь себя.
— Ты меня стариком считаешь? — сказал Флори сердито.
Плечо ужасно болело.
— Вам тридцать пять, такин, — сказал Ко Сла вежливо, но твердо.
Все это было так унизительно. Даже Ма Пу с Ма Йи, заключив перемирие, принесли чайник с каким-то жутким отваром, заверив, что он отлично лечит от ран. Когда они ушли, Флори сказал Ко Сле вылить это в окно и налить в чайник борную мазь. Позже, когда он отмокал в теплой ванне, а Ко Сла вымывал губкой грязь у него из ссадин, он беспомощно гадал — и по мере того, как мысли его прояснялись, им овладевало все большее отчаяние, — что же все-таки случилось между ним и Элизабет. Не подлежало сомнению, что он жестоко обидел ее. Но чем он мог ее обидеть, если они не виделись с прошлого вечера? Он совершенно не представлял, в чем дело.
Он несколько раз объяснил Ко Сле, что упал оттого, что соскользнуло седло. Но Ко Сла при всем своем сочувствии очевидно не верил ему. Флори решил, что теперь до конца его дней все будут считать его никудышным наездником. С другой стороны, две недели назад он стал героем в глазах Элизабет, обратив в бегство безобидного буйвола. Судьба по-своему беспристрастна.
17
Флори не видел Элизабет до вечера, когда пошел в клуб после ужина. Он не стал искать ее и требовать объяснения, что было бы вполне естественно. Он не мог видеть в зеркале своего лица без содрогания. С родимым пятном на одной щеке и ссадиной на другой он имел столь безобразный, отталкивающий вид, что не решался показаться на людях при свете дня. Входя в салон клуба, Флори прикрывал пятно ладонью под предлогом того, что его укусил москит. Расстроенные нервы требовали как-то сгладить этот момент. Однако Элизабет там не было.
Сам того не ожидая, он оказался втянут в чужую ссору. Эллис и Вестфилд только вернулись из джунглей и накачивались спиртным в скверном настроении. Из Рангуна пришла весть, что издателю «Бирманского патриота» дали всего четыре месяца за клевету на мистера Макгрегора, и Эллис вовсю распалялся по этому поводу. Едва вошел Флори, Эллис принялся донимать его замечаниями «об этом негритосике, Венике-сраном». В такой ситуации возможность перебранки меньше всего прельщала Флори, но он ответил неосторожно, и завязался спор. Страсти накалялись, и, когда Эллис назвал Флори негритосным лизоблюдом, а тот ответил ему в схожей манере, Вестфилд тоже вышел из себя. Характер у него был добрый, но большевистские идеи Флори иногда его раздражали. Он никак не мог понять, зачем Флори, когда обо всем на свете существовало очевидно верное и неверное мнение, всегда с готовностью выбирал неверное. Он сказал Флори «не заводить свою пролетарскую шарманку» и прочитал ему ершистую проповедь, взяв за основу пять главных добродетелей пакка-сахиба, а именно:
Поддерживать престиж,
Твердая рука (без бархатной перчатки),
Нам, белым, надо держаться вместе,
Дай им палец, руку отхватят, и
Esprit de Corps[102].
Между тем тревога Флори оттого, что он никак не мог увидеться с Элизабет, так его измучила, что он почти не слышал, что ему говорили. К тому же он слышал это так часто, слишком часто — сотни раз, возможно, тысячу, с тех пор, как попал в Рангун, когда его бурра-сахиб (старый шотландец, пропитавшийся джином, выдающийся заводчик скаковых пони, впоследствии отстраненный от участия в скачках за то, что выставлял одну лошадь под разными именами) увидел, как он снимает топи, проходя мимо траурной процессии туземцев, и сказал с упреком: «Запомни, салага, и не забывай, мы — сахибы, а они — грязь!» Услышав теперь от Вестфилда нечто подобное, Флори не выдержал и грубо оборвал его: