Но это было безнадежно, безнадежно. Он не мог заставить себя сказать ни единого слова, кроме пустых банальностей. Как мог он высказывать какие-то возражения или доводы, когда Элизабет в зародыше душила их своим беззаботным щебетом, низводившим любое слово до клубной болтовни? Где она этому научилась, этой кошмарной светской любезности? Несомненно, в какой-нибудь новомодной женской школе. Лохматая падаль на столике с каждой секундой казалась ему все отвратительней. Он стоял, почти потеряв голос, чурбан чурбаном с желтушным и осунувшимся после бессонной ночи лицом, а его пятно было точно след от грязи.
Довольно скоро Элизабет его выпроводила:
— А теперь, мистер Флори, если не возражаете, мне в самом деле пора…
Он не столько сказал, как промямлил:
— Вы как-нибудь еще пойдете со мной? Прогуляться, пострелять… что-нибудь?
— У меня теперь так мало времени! Все мои вечера, похоже, заняты. Этим вечером я собираюсь кататься верхом. С мистером Верраллом, — добавила она.
Вероятно, ей захотелось ранить его. Ведь он ничего не знал о них с Верраллом. Он не сумел скрыть страха и ревности, когда спросил безжизненным голосом:
— Вы много катаетесь с Верраллом?
— Чуть не каждый вечер. Он такой прекрасный всадник! И у него такие чудесные поло-пони!
— Эх. У меня-то, конечно, нет пони.
Это были первые его слова, в которых имелась хотя бы тень смысла, и они задели Элизабет. Однако она ответила ему с той же веселой легкостью, как и раньше, а затем проводила его до двери. В гостиную вернулась миссис Лэкерстин, втянула носом воздух и тут же велела слугам вынести вонючую шкуру из дома и сжечь.
Флори топтался у своих ворот, делая вид, что кормит голубей. Он не мог отказать себе в пытке смотреть, как Элизабет поедет кататься с Верраллом. Как вульгарно, как жестоко она обошлась с ним! Ужасно, когда у людей не хватает порядочности даже выяснить отношения. Вскоре к дому Лэкерстинов подъехал на белом пони Верралл, а за ним — конюх на каштановом, и через некоторое время Верралл показался с Элизабет — он на каштановом пони, она на белом, — и они вдвоем поскакали вверх по склону. Они болтали и смеялись, ее плечо в шелковой рубашке почти касалось его. Ни он, ни она не взглянули в сторону Флори.
Когда они исчезли в джунглях, Флори стал слоняться по саду. Жара начинала спадать. Мали сидел на корточках, выкапывая английские цветы, засохшие от солнца, и высаживая бальзам, петушьи гребешки и новые цинии. Час спустя в ворота Флори вошел невеселый темнокожий индиец в набедренной повязке и лососево-розовом тюрбане, с корзиной на голове. Поставив корзину на землю, он поклонился Флори.
— Ты кто?
— Книг-валла[113], сахиб.
Книг-валлы были бродячими книжными менялами, которые ходили от станции к станции по всей Верхней Бирме. У них можно было выменять любую книгу, доплатив за каждую четыре анны. Однако брали они не всякую книгу. Книг-валла, пожаловавший к Флори, хоть и не умел читать, был научен печальным опытом не брать Библию.
— Нет, сахиб, — сказал он жалобно, покрутив с сомнением «книгу книг» в темных тощих руках, — нет. Эта книга… эту книгу с черной обложкой и золотыми буквами, я ее не возьму. Не знаю, в чем дело, но ее мне дают все сахибы, а сами не берут. Что может быть такого в этой черной книге? Что-то дурное, это точно.
— Показывай свою макулатуру, — сказал Флори.
Он стал рыться в книгах в поисках хорошего триллера — Эдгара Уоллеса, Агаты Кристи или чего-то подобного; чего угодно, лишь бы отвлечься и усмирить свое беспокойное сердце. Пока он был занят этим, мали с книг-валлой стали голосить о чем-то, показывая в сторону джунглей.
— Декко![114] — сказал мали своим заплетавшимся языком.
Из джунглей вышли два пони. Без седоков. Они затрусили вниз по склону с потешно-виноватым видом домашней скотины, убежавшей от хозяина; под брюхом у них болтались стремена.
Флори застыл, бессознательно прижав к груди книжку. Верралл и Элизабет спешились. И это не было случайностью — даже самое смелое вображение не допускало мысли, что Верралл свалился с пони.
Они спешились, а пони убежали. Спешились зачем? Ох, что за глупый вопрос! Двух мнений здесь быть не могло; он все понял. Он так и видел все это, во всех нестерпимо непотребных подробностях, словно его посетила галлюцинация. Бросив книжку оземь, он направился в дом, огорчив книг-валлу. Слуги слышали, как он мерит шагами комнату, а вскоре он велел принести бутылку виски. Он глотнул из горлышка, но ему не полегчало. Тогда он наполнил высокий бокал на две трети, добавил немного воды и выпил в один присест. Не успело тошнотворное пойло дойти до желудка, как он налил и выпил второй бокал. Как-то раз, несколько лет назад, он делал так в лагере, мучаясь зубной болью, когда ближайший зубной находился за три сотни миль. В семь часов, как обычно, заглянул Ко Сла, сказать, что ванна готова. Флори растянулся в шезлонге, сняв куртку и расстегнув воротник рубашки.
— Ваша ванна, такин, — сказал Ко Сла.
Флори не ответил, и Ко Сла тронул его за руку, думая, что тот спит. Но Флори был мертвецки пьян. По полу покатилась пустая бутылка, оставляя за собой капли виски. Ко Сла позвал Ба Пе и взял с пола бутылку, цокая языком.
— Только глянь на это! Выпил почти полную!
— Как, опять? Я думал, он завязал.
— Наверно, дело в той проклятой бабе. Теперь нам надо аккуратно отнести его. Ты бери за ноги, а я — за голову. Вот так. Поднимай!
Они перенесли Флори в другую комнату и осторожно положили на кровать.
— Он действительно женится на этой ингалейкме? — сказал Ба Пе.
— Кто его знает. Сейчас она гуляет с молодым офицером полиции, так мне сказали. Нам их нравов не понять. Но кажется, я знаю, чего ему захочется ночью, — добавил он, снимая с Флори подтяжки.
Ко Сла владел искусством, необходимым для слуги холостяка, раздеть хозяина, не разбудив. Остальные слуги скорее обрадовались, чем огорчились, увидев, что хозяин вернулся к холостяцким привычкам.
Флори проснулся около полуночи, голый и весь в поту. В голове у него словно пульсировал металлический многогранник с острыми углами. Сквозь москитную сетку Флори увидел, что у кровати сидит молодая негритянка и обмахивает его плетеным веером. У нее было приятное лицо, золотисто-бронзовое в свете свечей. Она объяснила, что работает проституткой, и Ко Сла привел ее под свою ответственность, дав десять рупий. Голова у Флори раскалывалась.
— Бога ради, принеси что-нибудь выпить, — промямлил он.
Она принесла ему содовую, которую Ко Сла заранее охладил, смочила полотенце и обернула ему голову. Негритянка была толстой и доброй. Звали ее Ма Сейн Галэй, и помимо проституции она зарабатывала продажей корзин на базаре, рядом с лавкой Ли Йейка. Головная боль чуть утихла, и Флори попросил сигарету. Подав ему сигарету, Ма Сейн Галэй простодушно сказала:
— Мне раздеться, такин?
«Почему бы нет?» — подумал Флори вяло и подвинулся на кровати.
Но знакомый запах чеснока и кокосового масла отозвался в нем такой болью, что он заплакал, уткнувшись головой в толстое плечо Ма Сейн Галэй. Он не плакал с пятнадцати лет.
20
Следующим утром в Чаутаде поднялся переполох, так как давно ожидаемый мятеж наконец разразился. Флори услышал об этом лишь общие сведения. Едва встав на ноги после похмелья, он вернулся в лагерь, и только по прошествии нескольких дней, когда он прочитал длинное негодующее письмо от доктора Верасвами, ему стала известна подлинная история мятежа.
Эпистолярная манера доктора отличалась своеобразием. Синтаксис его был прихотлив, к заглавным буквам он прибегал не реже богослова семнадцатого века, а в использовании курсива мог соперничать с королевой Викторией. Он исписал восемь страниц своим убористым, но размашистым почерком.
ДОРОГОЙ МОЙ ДРУГ, — С великим сожалением вы услышите, что уловки крокодила дозрели. Мятеж — так называемый мятеж — весь вышел и кончен. И это было, увы! более Кровавое дело, чем я надеялся в отношении данного случая.
Все вышло, как я вам и предсказывал. В день, когда вы вернулись в Чаутаду, шпионы Ю По Кьина известили его, что бедные несчастные люди, которых он Обольстил, собираются в джунглях под Тонгуа. Той же ночью он тайно выехал с У Лугале, Инспектором Полиции, таким же большим Жуликом, как и он, если такое возможно, и двенадцатью констеблями. Они делают стремительный налет на Тонгуа и удивляют мятежников, которых всего Семеро!! в жалкой хижине в джунглях. Также мистер Максвелл, услышав слухи о мятеже, подтянулся из своего лагеря, взяв с собой Винтовку, и успел присоединиться к Ю По Кьину и полиции в их нападении на хижину. Следующим утром клерк Ба Сейн, шестерка и грязный наемник Ю По Кьина, получил приказы раздуть шум о мятеже до полной Сенсации, что было сделано, и мистер Макгрегор, мистер Вестфилд и лейтенант Верралл все бросились в Тонгву с полусотней сипаев, вооруженных винтовками, не считая Гражданской Полиции. Но они прибывают и видят, что все кончено, а Ю По Кьин сидел под большим тиковым деревом посреди деревни и держал нос кверху и поучал деревенских, тогда как они все кланялись очень напуганные и касались земли лбами и клялись в вечной верности Правительству, и мятеж уже на исходе. Так называемый вейкса, который всего лишь цирковой фокусник и холоп Ю По Кьина, исчез в неизвестном направлении, но шестерых мятежников Поймали. Вот такой исход.
Также я должен вам сообщить, что была одна весьма прискорбная Смерть. Мистер Максвелл был, я думаю, слишком встревожен, чтобы применить свою Винтовку, и когда один из мятежников хочет убежать, он выстрелил и застрелил его в брюшную полость, отчего тот умер. Думаю, деревенские питают несколько плохое отношение к мистеру Максвеллу из-за этого. Но с точки зрения правовой все в порядке для мистера Максвелла, потому что эти люди несомненно плели заговор против Правительства.