21
О, ветер западный, когда подуешь ты, чтоб легкий дождик мог пролиться?[116] Настало первое июня, день общего собрания, а дождем и не пахло. Когда Флори направился к клубу, послеполуденное солнце, косо падая за поля его шляпы, немилосердно жгло ему шею. По дорожке ковылял мали, неся коромысло с двумя ведрами воды; его грудные мышцы блестели от пота. Он поставил ведра на землю, пролив немного воды себе на тощие ноги, и поклонился Флори.
— Ну, мали, будет дождь?
Тот повел рукой в сторону запада:
— Холмы его поймали, сахиб.
Чаутада была почти сплошь окружена холмами, которые задерживали первые облака, так что, бывало, дождь не выпадал до конца июня. Земля на клумбах, вкривь и вкось взрыхленная, выглядела серой и твердой, как бетон. Флори вошел в салон и увидел Вестфилда, слонявшегося вдоль веранды, глядя на реку; шторы были подняты. С краю веранды лежал на спине чокра, заслоняя от солнца лицо большим банановым листом, и качал ногой веревку опахала.
— Здоров, Флори! Совсем ты отощал.
— Как и ты.
— Хм, да. Чертова погода. Еда не лезет, только бухло. Господи, возрадуюсь же я, когда услышу, как лягушки заквакают. Пропустим по одной, пока другие не пришли? Буфетчик!
— Ты в курсе, кто будет на собрании? — сказал Флори, когда буфетчик принес виски и теплую содовую.
— Вся толпа, полагаю. Лэкерстин три дня как вернулся из лагеря. Боже правый, человек пожил на полную подальше от супруги! Мой инспектор мне докладывал, что творилось в его лагере. Девок пруд пруди. Наверно, специально доставлял из Чаутады. Ох же влетит ему, когда его старушка увидит счет из клуба. Одиннадцать бутылок виски в лагерь ушло за пару недель.
— Молодой Верралл придет?
— Нет, он только временный член. Да он и так-то не рвался, пострел. И Максвелла не будет. Говорит, не может пока лагерь оставить. Прислал записку, чтобы Эллис говорил за него, если будет какое голосование. Только я не думаю, что будет о чем голосовать, — добавил он, покосившись на Флори.
Оба они вспомнили свою недавнюю ссору из-за этого.
— Полагаю, это решит Макгрегор.
— Я что хочу сказать: Макгрегор бросил же эту ахинею с принятием туземца, а? Не тот сейчас момент. После мятежа и всего такого.
— Кстати, что там с мятежом? — сказал Флори. — Есть какие новости? Предпримут они другую попытку, как думаешь?
Он предвидел неизбежные препирательства по поводу принятия в клуб доктора и хотел, по возможности, оттянуть их.
— Нет. Все кончено, боюсь. Сдулись — как есть, бздуны. Во всей округе тишь да гладь, как в женской, млять, гимназии. Вот невезуха.
У Флори екнуло сердце. Он услышал голос Элизабет за стеной. И тут же вошли мистер Макгрегор, Эллис и мистер Лэкерстин. Весь клуб был в сборе — женщины к голосованию не допускались. Мистер Макгрегор уже облачился в шелковый костюм и держал под мышкой приходно-расходные книги клуба. Он умудрялся придать официальный тон даже такому пустяковому событию, как собрание клуба.
— Раз мы все, похоже, уже собрались, — сказал он после обычных приветствий, — не перейдем ли мы… э… к нашим обязанностям?
— Веди, Макдуф, — сказал Вестфилд, садясь.
— Кто-нибудь, позовите буфетчика Христа ради, — сказал мистер Лэкерстин. — Не смею, чтобы супруга услышала, как я зову его.
— Перед тем как перейти к повестке дня, — сказал мистер Макгрегор, отказавшись от выпивки и подождав, пока выпьют остальные, — я полагаю, вы захотите, чтобы я прошелся по отчетам за истекшее полугодие?
Они не особенно этого хотели, но мистер Макгрегор, обожавший подобные процедуры, пробежался по отчетам с большой основательностью. Мысли Флори были далеко. Он понимал, что с минуты на минуту разразится скандал, просто дьявольский скандал! Они будут в бешенстве, когда услышат, что он, несмотря ни на что, предлагает доктора. А в соседней комнате была Элизабет. Только бы она не услышала шума, когда начнется свара. Иначе она станет еще больше презирать его, увидев, что он настроил всех против себя. Увидится ли он с ней вечером? Станет ли она говорить с ним? Он взглянул на реку, сверкавшую на солнце за четверть мили от клуба. На дальнем берегу несколько человек — на одном из них был зеленый гаун-баун — ждали у сампана. В воде, у ближнего берега, громоздкая индийская баржа отчаянно боролась против встречного течения. Десять гребцов, изможденных дравидов, дружно налегали на длинные примитивные весла, с лопастями в форме сердца. Напрягая свои жилистые тела, похожие на черную резину, они мучительно выгибались назад, словно корчась в агонии, и тяжелая посудина продвигалась на ярд-другой. Затем гребцы, тяжело дыша, бросались вперед, снова погружая весла в воду, пока течение не отнесло баржу назад.
— А теперь, — сказал мистер Макгрегор торжественным тоном, — мы подходим к главному пункту нашей повестки. То есть, понятное дело, к этому… э… неприятному вопросу, который, боюсь, нам надо решить, принятия в этот клуб туземного члена. Когда мы обсуждали этот вопрос в прошлый раз…
— Какого черта! — воскликнул Эллис, вскочив на ноги. — Какого черта! Не станем же мы затевать это снова? Вести речи о принятии в этот клуб чертова ниггера после всего, что случилось! Боже правый, я думал, даже Флори уже бросил эту затею!
— Наш друг Эллис, похоже, удивлен. Этот вопрос, я полагаю, уже обсуждался ранее.
— Надо думать, еще как, черт возьми, обсуждался! И мы все сказали, что мы думаем об этом. Боже правый…
— Не мог бы наш друг Эллис присесть ненадолго, — сказал мистер Макгрегор терпеливо.
Эллис опустился на стул, воскликнув:
— Бред собачий!
Флори увидел, как на том берегу реки группа бирманцев столпилась у сампана. Они грузили в него длинный несуразный сверток. Мистер Макгрегор достал письмо из папки с бумагами.
— Пожалуй, я лучше объясню, как вообще возник этот вопрос. Комиссар говорит мне, что правительство разослало циркуляр, подразумевающий, что в тех клубах, где нет туземных членов, следует избрать, по крайней мере, одного; то есть принять автоматически. Циркуляр гласит… да, вот! Вот оно: «Это ошибочная политика, принижать в социальном отношении высокопоставленных туземных чиновников». Я могу сказать, что категорически не согласен с этим. Как и все мы, несомненно. Мы, кто действительно выполняет работу правительства, видим вещи совсем иначе, нежели все эти… э… благодушные члены парламента, встревающие в нашу работу. Комиссар вполне со мной согласен. Однако же…
— Но это все полная ахинея! — перебил его Эллис. — При чем здесь комиссар или кто бы то ни было? Уж конечно, мы можем поступать, как захотим, в нашем собственном чертовом клубе? Нам не имеют права указывать, когда мы не при исполнении.
— Согласен, — сказал Вестфилд.
— Вы меня опережаете, — сказал Макгрегор. — Я сказал комиссару, что мне придется вынести этот вопрос на обсуждение. И вот что он предлагает. Если эта идея найдет хоть какую-то поддержку в клубе, он считает, будет лучше, если мы изберем нашего туземного члена. С другой стороны, если весь клуб будет против, можно замять вопрос. То есть если это мнение будет единогласным.
— Что ж, оно, черт возьми, единогласно, — сказал Эллис.
— Хотите сказать, — сказал Вестфилд, — что это зависит от нас, пустить туземца или нет?
— Полагаю, можно сказать и так.
— Ну, тогда скажем, что мы против все до одного.
— И скажем это твердо, черт возьми. Ей-богу, мы хотим задавить эту идею раз и навсегда.
— Слушайте, слушайте! — сказал мистер Лэкерстин мрачно. — Не пускайте черных веников. Esprit de corps и все такое.
В подобных случаях можно было смело положиться на здравомыслие мистера Лэкерстина. В душе ему было глубоко начхать на Британскую империю, и он так же охотно выпивал с азиатами, как и с белыми; но всякий раз, как кто-нибудь распекал индюка за неуважение к белым или приверженность национализму, он восклицал: «Слушайте, слушайте!» Он гордился тем, что пусть иногда и мог гульнуть и всякое такое, он, черт возьми, был предан своим. Так он понимал добропорядочность. Макгрегор втайне испытал облегчение от общего единодушия. Если бы им пришлось избрать азиата, это был бы доктор Верасвами, но мистер Макгрегор проникся большим недоверием к доктору после подозрительного побега Нга Шуэ О.
— Значит, вы все, как я понимаю, единодушны? — сказал он. — Если так, я уведомлю комиссара. В противном случае мы должны начать обсуждение кандидата в члены клуба.
Флори встал. Он должен был сказать свое слово. Сердце у него словно застряло в горле, мешая дышать. Судя по тому, что сказал Макгрегор, Флори имел власть обеспечить членство доктора, просто предложив его кандидатуру. Но, боже мой, как же ему не хотелось! Какой адский гвалт поднимется! Как он жалел, что дал обещание доктору! Но обещание было дано, и он не мог его нарушить. Еще совсем недавно он бы запросто нарушил его, en bon[117] пакка-сахиб! Но не сейчас. Он должен был поступить по совести. Повернув голову, чтобы скрыть от остальных пятно, он почувствовал, как у него готов задрожать голос.
— Наш друг Флори хочет что-то высказать?
— Да. Я предлагаю доктора Верасвами в члены этого клуба.
Трое остальных подняли такой галдеж, что Макгрегору пришлось застучать по столу и напомнить им, что в соседней комнате дамы. Но Эллис оставил это без малейшего внимания. Он снова вскочил на ноги, и кожа вокруг его носа посерела. Они с Флори смотрели друг на друга, словно готовые подраться.
— Ты, мерзавец, заберешь свои слова?
— Нет, не заберу.
— Ты гад паршивый! Лизоблюд негритосный! Ты жалкий, ползучий, гребаный ублюдок!
— К порядку! — воскликнул мистер Макгрегор.
— Но посмотрите на него, посмотрите! — вскричал Эллис, чуть не плача. — Подводит нас всех ради пузатого ниггера! После всего, что мы говорили ему! Когда нам всего-то и надо, что держаться вместе, чтобы уберечь этот клуб от чесночной вони. Боже мой, как у вас кишки наружу не лезут, глядя на такое свинство?