К концу девятнадцатого века повторяемость данной модели стала очевидна для многих наблюдателей. Появились целые школы мыслителей, которые понимали историю как циклический процесс и утверждали, что неравенство есть непреложный закон природы. Разумеется, у этой доктрины всегда хватало последователей, но ныне она претерпела значительные изменения. В прошлом иерархическая структура общества определялась исключительно Высшими. Доктрину проповедовали короли и аристократы, священники, правоведы и иные им подобные паразиты, ее суровость смягчалась обещаниями компенсации в загробной жизни. В ходе борьбы за власть Средние всегда прибегали к идеям свободы, справедливости и братства. Теперь же концепция общечеловеческого братства стала подвергаться нападкам со стороны тех, кто еще не занял ключевые посты, но рвался к ним на всех парах. В прошлом Средние устраивали революции под лозунгом равенства и устанавливали новую тиранию, едва свергнув старую. Новые Средние, по сути, провозгласили свою тиранию заранее. Возникший в начале девятнадцатого века социализм стал последним звеном в цепи идей, восходивших к восстаниям рабов времен античности, а потому по-прежнему испытывал сильное влияние утопизма прошлых эпох. Однако с начала двадцатого века его разновидности все более открыто порывали с принципами свободы и равенства. Появившиеся в середине века новые движения: ангсоц в Океании, необольшевизм в Евразии и так называемый культ смерти в Востазии – осознанно ставили своей целью увековечить несвободу и неравенство. Разумеется, новые движения выросли из старых и сохраняли некую видимость преемственности как в плане названия, так и в плане идеологии, но их истинной целью было затормозить прогресс и остановить ход истории. Маятник должен был качнуться еще раз и остановиться. Как обычно, Высших сбросили бы Средние, которые затем сами стали бы Высшими, только теперь благодаря осознанной стратегии они смогли бы сохранить свое положение уже навсегда.
Отчасти новые доктрины возникли в результате накопления исторических знаний и роста исторического мышления, которое сформировалось лишь в конце девятнадцатого века. Цикличность истории стала понятной (или казалась таковой), значит, на нее можно влиять. Главная же подоплека заключалась в ином: уже в самом начале двадцатого века всеобщее равенство сделалось технически возможным. Разумеется, люди по-прежнему различались по способностям и разделение функций ставило бы одних в более выгодное положение, нежели других, зато необходимость в различиях классов или уровней благосостояния отпала. В прежние времена классовые различия были не только неизбежны, но и желательны: неравенство являлось платой за цивилизацию. С развитием машинного производства ситуация изменилась. Хотя людям и приходилось заниматься разными видами деятельности, они вполне могли стоять на равных социальных или экономических уровнях. Таким образом, с точки зрения новых групп, собиравшихся захватить власть, человеческое равенство из идеала, к которому следует стремиться, превратилось в угрозу, которую следует предотвратить. В древности, когда построить справедливое и мирное общество было фактически невозможно, верилось в него легко. Идея земного рая, где люди живут как братья, без законов и тяжкого труда, преследовала человечество тысячи лет. И эта фантазия оказывала определенное влияние даже на тех, кто от исторических перемен только выигрывал. Наследники французской, английской и американской революций отчасти и сами верили в свои пустые слова о правах человека, свободе слова, равенстве перед законом и в какой-то мере даже руководствовались ими. Однако к сороковым годам двадцатого века все основные течения политической мысли сделались авторитарными. Идея земного рая была развенчана как раз тогда, когда стала вполне достижимой. Каждая новая политическая теория, как бы она себя ни именовала, снова призывала к иерархии и общественной регламентации. В свете всеобщего ужесточения взглядов, произошедшего к 1930 году, старые методы, позабытые сотни лет назад (помещение в тюрьму без суда и следствия, использование военнопленных в качестве рабов, публичные казни, выбивание признаний под пытками, взятие заложников, насильственное переселение народов) не только получили широкое применение, но и нашли своих защитников и даже сторонников среди тех, кто считал себя людьми просвещенными и прогрессивными.
Лишь спустя десять лет гражданских войн, революций и контрреволюций ангсоц и соперничавшие с ним доктрины полностью сформировались как законченные политические теории. Их предвестниками стали различные системы, которые обычно называют тоталитарными, и родившиеся из всеобщего хаоса основные правила мироустройства, очевидность которых уже давно никто не подвергал сомнению, как и то, кому предстоит этим новым миром управлять. Новая аристократия состояла по большей части из чиновников, ученых, инженерно-технического персонала, профсоюзных деятелей, спецов по связям с общественностью, социологов, учителей, журналистов и профессиональных политиков. Этих выходцев из госслужащих среднего класса и верхнего слоя рабочего класса сформировал и свел воедино стерильный мир монополистической промышленности и централизованного правительства. По сравнению со своими предшественниками они были менее алчными и не так сильно любили роскошь, зато им больше хотелось власти, и что самое главное, они прекрасно понимали, что делают, стремясь сокрушить оппозицию. Последнее отличие оказалось ключевым. По сравнению с нынешними режимами все диктатуры прошлого кажутся малодушными и неэффективными. Правящие группы всегда были в той или иной мере заражены либеральными идеями, на многие проблемы смотрели сквозь пальцы, действовали лишь в случае открытого неповиновения и не интересовались тем, о чем думают подданные. По современным меркам даже средневековая католическая церковь считается терпимой. Отчасти это обусловлено тем, что в прошлом правительство не имело возможности держать граждан под постоянным наблюдением. Впрочем, с изобретением книгопечатания манипулировать общественным мнением стало проще, а кино и радио стали пособниками дальнейшего развития этого процесса. Совершенствование телевидения, создание оборудования, способного одновременно получать и передавать сигналы, прикончили частную жизнь. За любым гражданином или по крайней мере за любым гражданином, заслуживающим внимания, стало возможно вести круглосуточное наблюдение и одновременно пичкать его официальной пропагандой, перекрыв все другие каналы поступления информации. Так впервые реальным стало не только достичь полного подчинения населения воле государства, но и добиться полного единодушия по всем вопросам.
После революционного периода пятидесятых и шестидесятых годов общество, как всегда, разделилось на Высших, Средних и Низших. Однако новые Высшие в отличие от своих предшественников действовали отнюдь не по наитию, они прекрасно знали, как им удержать свои позиции. Давно признано, что единственное надежное основание для олигархии – это коллективизм. Богатство и привилегии легче всего защищать, если ими владеют совместно. Так называемое «уничтожение частной собственности», случившееся в середине века, по сути, означало сосредоточение собственности в руках более узкого круга лиц, только теперь новыми владельцами стала группа, а не масса индивидов. Порознь ни один член Партии не владеет ничем, кроме личных вещей. Сообща Партия владеет в Океании всем, потому что контролирует все и вся и распоряжается продукцией по своему усмотрению. После Революции ей удалось занять эту господствующую позицию почти без сопротивления, потому что процесс прошел под видом коллективизации. Всегда считалось, что за экспроприацией собственности у капиталистов неизбежно наступит социализм, и капиталистов лишили собственности. У них забрали все: заводы, шахты, землю, дома, транспорт, – и поскольку все это теперь перестало быть частной собственностью, то якобы перешло в разряд собственности общественной. Ангсоц, выросший из социалистического движения и усвоивший его риторику, осуществил главный пункт программы социалистов с результатом, который предвидел и к которому стремился: закрепить экономическое неравенство навсегда.
Впрочем, проблемы сохранения иерархического общества этим не исчерпываются. Существуют лишь четыре причины, по которым правящая группа лишается власти. Либо государство завоевывают извне, либо управление становится неэффективным и массы поднимают мятеж, либо формируется сильная и недовольная своим положением группа Средних, либо верхушка теряет уверенность в себе и желание править. Эти причины не возникают по отдельности, обычно в той или иной мере наличествуют все четыре. Правящий класс, способный себя от них оградить, останется у власти навеки. По сути дела, определяющим фактором является психологический настрой самого правящего класса.
После середины нынешнего столетия первая опасность фактически исчезла. Каждая из трех сверхдержав, на которые разделился мир, по сути, непобедима и может утратить свою мощь лишь благодаря череде медленных демографических изменений, кои правительство с широкими полномочиями легко предотвратит. Вторая опасность также чисто теоретическая. Массы никогда не восстают сами по себе, тем более из-за того, что их угнетают. Пока не с чем сравнивать, они даже не понимают, что угнетены. В регулярных экономических кризисах прошлого не было никакой необходимости, и ныне их не допускают. Другие потрясения, не менее крупные, случаются и не имеют никаких политических последствий, поскольку выражать недовольство массам не позволяют. Что же касается проблемы перепроизводства, зревшей начиная с перехода от ручного труда к машинному, то она решается с помощью непрерывной войны (см. главу 3), которая также способствует поднятию общественного морального духа до необходимого уровня. Следовательно, с точки зрения нынешних правителей остаются лишь две опасности: формирование новой группы одаренных, недостаточно загруженных и жадных до власти людей и рост либерализма и нигилизма в их рядах. То есть проблема, так сказать, учебно-воспитательная. Она решается постепенной перековкой сознания правящей группы и большой группы исполнителей сразу под ней. На сознание широких масс достаточно воздействовать лишь в негативном ключе.