Непостоянство прошлого – основной принцип ангсоца. В соответствии с ним события прошлого существуют не в реальности, а лишь в письменных документах и в людской памяти. Прошлое есть то, что согласуется с документами и воспоминаниями. И поскольку Партия полностью контролирует все записи и умы сторонников, то прошлое становится таким, каким его хочет видеть Партия. Отсюда также следует, что хотя прошлое непостоянно, оно не меняется никогда: если его воссоздают в любой форме, необходимой для текущего момента, то новая версия и есть прошлое – ничего другого никогда и не существовало. Это справедливо и в том случае, если в течение года одно и то же событие изменяют до неузнаваемости, причем такое случается довольно часто. Во все времена Партия владеет абсолютной истиной, которая совершенно определенно не может отличаться от той, что принята сейчас. Вместе с тем необходимо помнить, что события происходят так, как нужно Партии; если необходимо перестроить свои воспоминания или подогнать письменные свидетельства, то это необходимо проделать и тут же забыть. Обучиться этому трюку можно точно так же, как и любой другой психотехнике. Им овладевают большинство приверженцев Партии и, разумеется, все, кто обладает умом и правильными взглядами. На старослове это называется «контроль над реальностью», на новослове «двоемыслие», хотя двоемыслие включает в себя и многое другое.
Двоемыслие означает способность удерживать в сознании и принимать одновременно два противоречащих друг другу утверждения. Партийный интеллигент знает, каким образом следует изменять свои воспоминания, и понимает, что играет с реальностью, но, практикуя двоемыслие, он также убеждает себя, что реальность сохраняется в первоначальном виде. Процесс должен быть осознанным, иначе потеряет эффективность, и в то же время несознаваемым, иначе вызовет ощущение фальши и чувство вины. Двоемыслие составляет самую суть ангсоца, поскольку Партия сознательно идет на обман, сохраняя при этом твердость убеждений в сочетании с кристальной честностью. Говорить заведомую ложь и искренне в нее верить, забыть любой неудобный факт и, как только потребуется, извлечь его из забвения, отрицать существование объективной реальности и в то же время учитывать реальность, которую отрицаешь, – все это чрезвычайно необходимо. Даже употребляя слово «двоемыслие», необходимо практиковать двоемыслие: признавая, что вмешиваешься в реальность, ты, согласно принципу двоемыслия, стираешь осознание этого и поступаешь так до бесконечности, скрывая правду под ворохом лжи. В конечном счете именно благодаря двоемыслию Партии удалось (и, судя по всему, будет удаваться тысячи лет) остановить ход истории.
Все прошлые олигархии пали либо из-за закоснелости, либо из-за одряхления. Первые погрязали в глупости и спеси, не умели приспособиться к меняющимся условиям, и их свергали; вторые становились либеральными и малодушными, шли на уступки, когда нужно было применить силу, и их также свергали. Иными словами, они потеряли власть либо из-за чрезмерной сознательности, либо из-за ее отсутствия. Достижение Партии состоит в том, что ей удалось построить такую систему мышления, где оба условия могут существовать одновременно. Ни на какой другой теоретической основе ее владычество не смогло бы длиться вечно. Если правишь людьми и намерен продолжать править дальше, нужно уметь искажать ощущение реальности, поскольку ключ к успешному правлению лежит в сочетании веры в собственную непогрешимость и умения учиться на ошибках прошлого.
Само собой разумеется, искуснее всех двоемыслием владеют те, кто его изобрел и кто понимает, что двоемыслие дает широчайший простор для умственного морока. В нашем обществе те, кто лучше всех осознает, что происходит, меньше всех склонны видеть мир таким, каков он есть. В общем, чем больше понимание, тем больше заблуждение, чем умнее, тем безумнее. Наглядный тому пример – военная истерия, которая по мере продвижения по социальной лестнице только усиливается. Жители спорных территорий относятся к войне наиболее здраво, насколько это возможно. Для них война – это затяжное стихийное бедствие, сметающее их, словно приливная волна. Им совершенно неважно, какая сторона одерживает верх. Смена правителей для них означает только одно: им придется выполнять прежнюю работу для нового властелина, который будет обращаться с ними точно так же, как и предыдущий. В чуть более сносном положении находятся рабочие, кого мы зовем «пролами», и война в их сознании всплывает лишь эпизодически. При необходимости их можно подтолкнуть к безудержному буйству, подогрев страх или ненависть, но оставшись сами по себе, они надолго забывают, что идет война. Натуральный военный экстаз присущ лишь членам Партии, особенно Центру. В мировое господство особенно твердо верят лишь знающие, что оно недостижимо. Как раз это единение противоположностей: знания с невежеством, цинизма с фанатизмом – одна из основных отличительных черт общества Океании. Официальная идеология изобилует противоречиями даже там, где в них нет подлинной необходимости. Получается, что Партия отвергает и принижает все принципы, на которых изначально строился социализм, и делает это якобы во имя социализма. Она проповедует невиданное доселе презрение к рабочему классу и при этом обряжает своих членов в униформу, некогда типичную для рабочих, занятых физическим трудом, и принятую именно по этой причине. Партия целенаправленно подрывает семейные связи и при этом называет своего лидера именем, прямо указывающим на семейные ценности. Даже названия четырех министерств, которые нами управляют, служат наглядным примером бесстыдного искажения реальности: министерство мира сеет войну, министерство правды – ложь, министерство любви – пытки, министерство благоденствия – голод. Эти нелепости не случайны и проистекают вовсе не из лицемерия: они практическое воплощение двоемыслия. Власть можно удерживать бесконечно долго, лишь примирив противоречия, иначе извечный круговорот не прервать. Если равенство людей нужно искоренить навсегда, если, как мы их называем, Высшие намерены сохранить свои позиции до скончания веков, то в психическом плане преобладающим в обществе должно стать контролируемое безумие.
Но есть вопрос, который мы до сего времени почти не затрагивали. Он таков: почему необходимо предотвращать всеобщее равенство? Положим, механизм этого процесса описан верно, тогда что движет этим грандиозным, тщательно выверенным усилием остановить ход истории в определенный момент времени?
Тут мы подбираемся к сердцевине тайны. Как мы видели, мистическая сила Партии (и прежде всего Центра Партии) зиждется на двоемыслии. Но еще глубже лежит мотив первичный: всегда взывающий к послушанию инстинкт, приведший вначале к захвату власти, а впоследствии к существованию двоемыслия, полиции помыслов, непреходящим войнам и всей остальной необходимой атрибутики. Мотив этот на самом деле образуют…
Уинстон спохватился: давно стоит тишина, Джулия перестала ворочаться. Она лежала на боку, подложив руку под щеку, и прядь волос упала ей на глаза. Обнаженная грудь медленно вздымалась и опадала.
– Джулия.
Молчание.
– Джулия, ты спишь?
Молчание. Она спала. Уинстон закрыл книгу, осторожно положил на пол, лег и укрыл себя и Джулию покрывалом.
Он так и не постиг высшей тайны. Понял как, но не понял зачем. Глава 1, как и глава 3, не поведали ему того, чего он не знал раньше, помогли лишь привести в систему познания, какими он уже обладал. Зато, прочитав, он убедился, что вовсе не сошел с ума. Если ты в меньшинстве или вообще в одиночестве, это еще не значит, что ты не в себе. Есть правда, есть ложь, и если ты на стороне правды, то это вовсе не делает тебя сумасшедшим. Косой желтый луч закатного солнца упал на подушку, и Уинстон зажмурился. Солнечный свет на лице и стройная девушка рядом придали ему уверенности в себе. Он в безопасности, все в порядке. Уинстон заснул, бормоча: «Здравый смысл не измеряется статистикой» – и чувствуя, что в этой фразе заключена великая мудрость.
Уинстон проснулся с ощущением, что проспал, взглянул на старомодные часы и увидел, что стрелки показывают всего двадцать тридцать. Он подремал еще немного, потом со двора раздался привычный женский грудной голос:
То была мимолетная блажь.
Миновала она как весна,
Но мечты и любовный кураж
В моем сердце уже навсегда!
Похоже, чепуховая песенка сохранила популярность. Ее по-прежнему было слышно отовсюду. Она пережила Песню ненависти. Джулия открыла глаза, заслышав мелодию, с наслаждением потянулась и встала с постели.
– Я голодная! – заявила она. – Давай сварим еще кофе. Черт! Плитка погасла, вода остыла. – Она подняла керосинку и потрясла. – Пустая!
– Думаю, можно попросить керосина у старика Чаррингтона.
– Самое смешное, что она только что была полная. Сейчас оденусь, – добавила Джулия. – Похоже, похолодало.
Уинстон тоже поднялся и стал одеваться. Неутомимый голос продолжал напевать:
Говорят, что время лечит все,
Говорят, все забудется без труда,
Но улыбки и слезы свежи еще,
В моем сердце они навсегда!
Застегивая пояс комбинезона, он подошел к окну. Солнце скрылось за домами, двор погрузился в тень. Каменные плиты мокро блестели, словно их только что отмыли, и бледно-голубое небо между дымоходами тоже казалось свежевымытым. Женщина без устали расхаживала туда-сюда, суя прищепки в рот и вынимая их, распевая и умолкая, и как ни в чем не бывало развешивала пеленки. Уинстон гадал, зарабатывает ли она стиркой на жизнь или просто стала рабой пары-тройки десятков внучат. Джулия встала с ним рядом, и они вместе наблюдали за могучей фигурой внизу. Глядя на женщину за привычным делом, на ее толстые руки, тянущиеся к бельевой веревке, на мощные, как у кобылы, ягодицы, он вдруг понял, что она красива. Ему никогда не приходило в голову, что женщина лет пятидесяти, от многочисленных родов располневшая до безобразия, затем от тяжелой работы загрубевшая, словно перезрелая репа, может быть красива. В конце концов, подумал Уинстон, почему бы и нет? Глубинная связь между грузной, бесформенной, как гранитная глыба, толстухой и прекрасной юной девушкой та же, что между плодом розы и свежим бутоном. Кто сказал, что плод уступает цветку?