Он чуть отступил в сторону, и Уинстон увидел, что стоит на столике. Прямоугольная проволочная клетка с ручкой для переноски наверху. К передней части крепилась штука, похожая на фехтовальную маску, вогнутой стороной внутрь. Даже на расстоянии трех-четырех метров Уинстон разглядел, что клетка делится на две части и в каждой кто-то копошится. Крысы.
– В вашем случае, – заметил О’Брайен, – самое ужасное на свете – крысы.
Уинстон содрогнулся, едва внесли клетку, и предчувствие не обмануло. Он сразу сообразил, для чего нужна маска, и его точно ударили под дых.
– Не надо! – вскрикнул он высоким, надтреснутым голосом. – Только не это! Только не это!
– Помните, – осведомился О’Брайен, – миг паники в своем кошмаре? Вы стоите перед стеной мрака, в ушах рев. За стеной что-то ужасное. Вы всегда знали, что там, но не отваживались себе признаться. Там были крысы, Уинстон.
– О’Брайен! – воскликнул Уинстон, пытаясь унять дрожь в голосе. – Вы же знаете, что это лишнее. Чего еще вы от меня хотите?
От прямого ответа О’Брайен уклонился. Он задумчиво посмотрел в даль и заговорил тоном школьного учителя, словно обращаясь к невидимой аудитории за спиной Уинстона:
– Случается, одной боли недостаточно. Некоторые люди способны терпеть боль до самой смерти. Однако у всех есть то, что для них невыносимо. Мужество и трусость тут ни при чем. Если падаешь с высоты, то схватиться за веревку не трусость. Если выныриваешь из воды, то наполнить легкие воздухом не трусость. Это всего лишь инстинкт, который нельзя подавить. То же самое и с крысами. Для вас они невыносимы. Такого давления вы не в силах выдержать, даже если захотите. Вы сделаете все, что от вас потребуют.
– Но что, что? Как я могу сделать то, чего не знаю?!
О’Брайен поднял клетку, перенес к ближнему столу и аккуратно поставил на зеленое сукно. В ушах Уинстона застучала кровь. Внезапно он ощутил полное одиночество, словно сидит посредине громадной бесплодной равнины, плоской выжженной пустыни, и все звуки доносятся с огромного расстояния. При этом клетка с крысами находилась всего метрах в двух от него… Крысы были чудовищные, матерые, с побуревшей шкурой, с тупыми носами.
– Крыса, – продолжал О’Брайен, обращаясь к своим невидимым слушателям, – хотя и грызун, зато плотоядный. Полагаю, вам это известно. Вы слышали, что творится в беднейших кварталах нашего города. Женщины боятся оставить маленьких детей одних даже на минуту. Крысы тут же нападут и за считаные минуты обглодают младенца до костей. Еще у них удивительное чутье на хворых и умирающих, которые неспособны защититься.
В клетке поднялся визг. До Уинстона он донесся словно издалека. Крысы устроили драку: пытались достать друг друга через перегородку. Еще он услышал глухой стон отчаяния, тоже донесшийся как бы извне.
О’Брайен поднял клетку и на что-то нажал. Раздался громкий щелчок. Уинстон рванул изо всех сил, пытаясь высвободиться. Бесполезно, все части тела и даже голова были совершенно обездвижены. О’Брайен придвинул клетку. До лица Уинстона оставалось меньше метра.
– Я нажал на первый рычаг, – пояснил О’Брайен. – Конструкция клетки вам понятна. Маска обхватывает лицо плотно, деться вам некуда. Когда я нажму на второй рычаг, дверца клетки поднимется, и эти ненасытные твари вылетят из нее пулей. Доводилось видеть крысу в прыжке? Они прыгнут вам на лицо и вгрызутся в плоть. Иногда они начинают с глаз. Иногда прогрызают щеки и пожирают язык.
Клетка придвигалась все ближе и ближе. Уинстон услышал череду пронзительных воплей, раздававшихся где-то над головой, но продолжал яростно бороться с паникой. Думать, думать, думать до последнего – единственная надежда. Вдруг его ноздрей коснулась смрадная, затхлая вонь. К горлу подкатила тошнота, и он едва не лишился сознания. Вокруг все почернело. На миг он превратился в безумное, визжащее животное. И все же из темноты Уинстон вынырнул, цепляясь за мысль. Спастись можно только одним-единственным способом: закрыться от крыс другим человеком, подставить его вместо себя.
Проволочная маска заслонила собой все. Дверца находилась совсем близко от лица. Крысы сообразили, что скоро произойдет. Одна принялась скакать вверх-вниз, другая тварь с длинным чешуйчатым хвостом, владыка сточных канав, встала, схватилась розовыми лапками за решетку и яростно втянула носом воздух. Уинстон разглядел усы, желтые зубы, и на него вновь нахлынула черная паника. Он ослеп, оглох, ошалел от ужаса.
– Подобный вид пытки был весьма распространен в Китайской империи, – назидательно сообщил О’Брайен.
Маска почти закрыла лицо, проволока коснулась щеки. И тогда Уинстон испытал еще не облегчение, нет, лишь проблеск надежды. Поздно, наверное, слишком поздно. Внезапно он понял, что на всем свете найдется лишь один человек, которого можно подставить вместо себя, – одно тело, которым он может отгородиться от крыс. И он истошно завопил, повторяя снова и снова.
– Возьмите Джулию! Возьмите Джулию! Не меня! Джулию! Мне все равно, что с ней будет. Пусть крысы сгрызут с ее лица кожу, пусть обглодают до костей. Только не меня! Джулию! Не меня!
Он падал назад, в бездонные глубины, прочь от крыс. Он все еще сидел, прикрученный к стулу, но при этом проваливался сквозь пол, сквозь стены здания, сквозь землю, сквозь океаны, сквозь атмосферу, в открытый космос, в межзвездное пространство – прочь, прочь, прочь от крыс. Он был в миллионах световых лет отсюда, и все же О’Брайен стоял рядом, щеки еще касалась холодная проволока. И тут сквозь сомкнувшуюся мглу до Уинстона донесся металлический щелчок, и он понял, что дверца клетки закрылась.
VI
В кафе «Каштан» было почти пусто – посетителей в пятнадцать часов всегда немного. На пыльные столешницы падал косой луч солнца. С телеэкранов раздавалась дребезжащая, назойливая музыка.
Уинстон сидел в своем привычном углу, глядя в пустой стакан. Время от времени он поднимал взгляд на лицо, смотревшее с противоположной стены. «Большой Брат следит за тобой» – гласила надпись. Не дожидаясь просьбы повторить, подошел официант, вновь наполнил стакан джином «Победа» и добавил несколько капель сахарина с гвоздикой из бутылки с трубочкой в пробке. Фирменный коктейль кафе «Каштан».
Уинстон прислушивался к телеэкрану. Сейчас передавали музыку, но в любой момент следовало ждать специальной сводки из министерства мира. Новости с африканского фронта поступали чрезвычайно тревожные. Уинстон переживал из-за этого целый день. Евразийская армия (Океания воюет с Евразией – Океания всегда воевала с Евразией) продвигалась на юг ужасающими темпами. В дневном спецвыпуске конкретных мест не называли, и вполне вероятно, что битва уже идет в устье Конго. Браззавиль и Леопольдвиль в опасности, и не нужно смотреть на карту, чтобы понять, насколько все серьезно. Теперь речь шла не только о потере Центральной Африки, впервые за всю войну под угрозой оказалась территория Океании.
Уинстона охватило душевное волнение, не совсем страх, скорее неясное смятение, и тут же сошло на нет. Думать о войне он перестал. В эти дни он не мог сосредоточиться ни на чем дольше нескольких секунд. Поднял стакан и осушил его залпом. Как всегда, джин заставил содрогнуться и чуть не пошел обратно. Отвратное пойло. Даже гвоздика с сахарином, сами по себе весьма мерзкие, не могли заглушить убогий сивушный запах, а хуже всего, что вонь джина, не оставлявшая его ни днем, ни ночью, напоминала запах…
Он никогда не называл их, даже мысленно, и пока удавалось гасить в сознании их вид. Крысы чудились ему постоянно, копошились возле лица, их запах щекотал ноздри. Джин поднялся к горлу, и Уинстон рыгнул сквозь сиреневые губы. С тех пор как его выпустили, он располнел и обрел прежний цвет лица, если не сказать больше. Черты погрубели, кожа на носу и скулах стала грубой и красной, даже лысина налилась темно-малиновым. Снова подошел официант, принес шахматы и свежий выпуск «Таймс», открытый на шахматном этюде. Увидев, что стакан Уинстона пуст, сходил за бутылкой и налил джина. Звать официанта и делать заказ даже не требовалось: тут его привычки знали. Шахматная доска всегда ждала Уинстона, угловой столик всегда отведен для него; даже если в кафе становилось людно, он сидел в одиночестве, поскольку никому не хотелось быть замеченным в его обществе. Время от времени официант подавал грязный клочок бумаги, так называемый счет, но Уинстону чудилось, что с него берут подозрительно мало. Впрочем, деньги его не заботили, теперь их хватало с избытком. У него даже была работа – настоящая синекура, куда лучше оплачиваемая, чем прежняя.
Музыка с телеэкрана прекратилась, зазвучал голос. Уинстон поднял голову и прислушался. Не сводка с фронта, всего лишь короткое объявление от министерства благоденствия. Сообщили, что в прошлом квартале Десятый трехгодичный план по производству шнурков перевыполнен на девяносто восемь процентов.
Уинстон изучил этюд и расставил шахматы на доске. Это было сложное окончание партии с двумя конями. «Белые начинают и ставят мат в два хода». Уинстон посмотрел на портрет Большого Брата. Белые всегда ставят мат, суеверно подумал он. Всегда, без исключения, так уж устроено. Ни в одном шахматном этюде с сотворения мира черные никогда не выигрывали. Не символизирует ли это вечный, неизбежный триумф добра над злом? Огромное лицо ответило ему спокойным, властным взглядом. Белые всегда ставят мат.
Голос с телеэкрана сделал паузу и добавил другим, гораздо более мрачным тоном:
– Внимание! В пятнадцать тридцать мы сделаем важное объявление. В пятнадцать тридцать! Новости крайне важные, не пропустите. В пятнадцать тридцать!
И снова забренчала назойливая музыка.
Сердце Уинстона забилось чаще. Вот и сводка с фронта, интуиция подсказывала, что грядут плохие новости. Весь день при мысли о разгромном поражении в Африке на него накатывали короткие приливы волнения. Он так и видел, как евразийская армия ломится сквозь прежде неприступную границу и заполоняет оконечность континента, словно колонна муравьев. Почему не удалось как-нибудь обойти их с флангов? Береговая линия Западного побережья буквально стояла у него перед глазами. Он взял белого коня и перенес на противоположный конец доски. Вот где правильное место! Он видел, как черная орда несется к югу, и вдруг таинственным образом появляется другая сила, врезается ей в тыл, перекрывает сообщение с сушей и морем. Уинстон чувствовал, что усилием воли вызывает эту силу к жизни. Действовать надо без промедления. Если им удастся взять под контроль всю Африку, если захватят аэродромы и базы подлодок на мысе Доброй Надежды, то Океания расколется надвое. И тогда возможно буквально все: поражение в войне, развал страны, передел мира, уничтожение Партии! Уинстон глубоко вздохнул. В нем боролись весьма противоречивые чувства, причем в их дикой мешанине отдельные элементы располагались слоями, и нельзя было разобрать, чего там больше.