О’Брайен держал в руке листок бумаги, который он, казалось, внимательно изучал. Его крупное лицо, склонившееся так, что виден был только профиль, выглядело одновременно внушительным и умным. Наверное, секунд двадцать он сидел, не шевелясь. Затем он придвинул к себе диктопис и записал сообщение на гибридном жаргоне работников всех министерств:
Позиции один запятая пять запятая семь одобрить сплошь точка предложение по позиции шесть дваплюс нелепость грань с мыслепреступлением отменить точка не продолжать конструктивно до получения полных плюсовых оценок перевыполнения по машиностроению точка конец сообщения.
Он неспешно поднялся со стула и пошел к ним по ковру, заглушающему звук шагов. Атмосфера некой официальности, окружавшая его, исчезла вместе со словами новодиалекта, но лицо было угрюмее, чем обычно, словно он недоволен, что его побеспокоили. Ужас, испытываемый Уинстоном, на мгновенье сменился приступом простого смущения. Он подумал, что, возможно, допустил глупую ошибку. С чего он на самом деле взял, будто О’Брайен – политический заговорщик? Только быстрый взгляд и одна выразительная фраза, а кроме этого, тайные соображения, опирающиеся на сон. Он не мог даже отступить и притвориться, будто пришел лишь забрать словарь, потому что как тогда объяснить присутствие Джулии? Проходя мимо телеэкрана, О’Брайен, казалось, вдруг о чем-то вспомнил. Он остановился, наклонился в сторону и нажал кнопку на стене. Раздался резкий щелчок. Голос оборвался.
Джулия тихонько вскрикнула, сдавленно выразив удивление. Даже Уинстон, охваченный приступом паники, был столь озадачен, что не сумел придержать язык.
– Вы можете его выключать! – воскликнул он.
– Да, – ответил О’Брайен, – мы можем его выключать. У нас есть такая привилегия.
Сейчас он стоял прямо перед ними. Его мощная фигура точно нависала над парочкой, и выражение его лица было по-прежнему непроницаемым. Он ждал, и вроде бы сердито, пока Уинстон заговорит, но о чем? Даже сейчас О’Брайен все еще казался просто занятым человеком, который раздраженно интересуется, зачем его отвлекли от важных занятий. Все молчали. После выключения телеэкрана в комнате повисла мертвая тишина. Секунды тянулись невероятно долго. Уинстон с трудом, но продолжал смотреть прямо в глаза О’Брайену. Затем вдруг мрачное выражение лица хозяина квартиры сменилось неким предчувствием улыбки, которая вот-вот появится. Характерным движением О’Брайен поправил очки на носу.
– Я скажу или вы начнете? – спросил он.
– Я скажу, – быстро ответил Уинстон. – Эта штука и вправду выключена?
– Да, все выключено. Мы одни.
– Мы пришли сюда, потому что…
Он замолчал, впервые осознавая, насколько неясны его мотивы. В действительности он сам не знал, какую помощь ждет от О’Брайена, а потому трудно объяснить, зачем он пришел сюда. Он продолжил, понимая, что любые слова, сказанные им, прозвучат неубедительно и вычурно:
– Мы считаем, что существует заговор, что-то вроде секретной организации, борющейся с Партией, и что вы имеете к ней отношение. Мы хотим вступить в нее и работать на нее. Мы враги Партии. Мы не верим в принципы Ангсоца. Мы мыслепреступники. А еще мы прелюбодеи. Я говорю это вам потому, что мы хотим быть честными с вами. Если вы желаете, чтобы мы еще в чем-то признались, то мы готовы.
Он прервался и бросил взгляд через плечо, поскольку ему показалось, будто открылась дверь. И точно: без стука вошел маленький желтолицый слуга. Уинстон увидел, что он несет поднос с графином и бокалами.
– Мартин – один из нас, – буднично заметил О’Брайен. – Несите напитки сюда. Ставьте их на круглый стол. Стульев хватает? Тогда мы можем присесть и поговорить с комфортом. Несите и себе стул, Мартин. У нас дело. Следующие десять минут вы не слуга.
Маленький человечек сел на стул – довольно непринужденно, но все еще с видом слуги – слуги, наслаждающегося оказанной ему привилегией. Уинстон взглянул на него уголком глаза. Ему пришло в голову, что этот человек всю свою жизнь играет роль и что даже сейчас он опасается и не хочет сбрасывать привычную маску. О’Брайен взял графин за горлышко и наполнил бокалы темно-красной жидкостью. В голове Уинстона вспыли смутные воспоминания о том, как давным-давно он видел то ли на стене, то ли на заборе огромную бутылку из электрических огней, которые перемещались туда-сюда и будто выливали содержимое в бокал. Сверху жидкость казалась почти черной, а в графине она рубиново мерцала. Запах был кисло-сладким. Он видел, как Джулия поднимает бокал и с откровенным любопытством вдыхает его аромат.
– Это называется вином, – пояснил О’Брайен с легкой улыбкой. – Вы наверняка читали о нем в книгах, не сомневаюсь. Однако боюсь, что члены Внешней партии видят его крайне редко. – Его лицо снова стало серьезным, и он поднял бокал. – Думаю, нам следует для начала выпить за здоровье. За здоровье нашего вождя, за Эммануэля Гольдштейна.
Уинстон с энтузиазмом взялся за бокал. Он читал о вине и мечтал о нем. Оно, подобно стеклянному пресс-папье и наполовину забытым стишкам Чаррингтона, принадлежало к исчезнувшему, романтичному прошлому, к былым временам, как он любил называть этот период в своих тайных размышлениях. По каким-то причинам он всегда думал, что вино очень сладкое на вкус, как варенье из ежевики, и сразу же ударяет в голову. Но, сделав глоток, он явно разочаровался. Правда состояла в том, что после многих лет употребления джина, он почти не чувствовал вкуса вина. Он поставил пустой бокал на стол.
– То есть такой человек – Гольдштейн – существует? – спросил он.
– Да такой человек существует, и он жив. А где он, этого я не знаю.
– А заговор, организация? Это правда? Разве это не выдумка полиции мыслей?
– Нет, это правда. Мы называем ее Братством. Вы никогда не будете знать о Братстве много – лишь то, что оно существует и что вы состоите в нем. Я к этому еще вернусь. – Он посмотрел на наручные часы. – Даже членам Внутренней партии не стоит выключать телеэкран более чем на полчаса. И вам не следовало приходить сюда вместе, уйдете вы по отдельности. Вы, товарищ, – он кивнул в сторону Джулии, – покинете квартиру первой. В нашем распоряжении двадцать минут. Вы понимаете, что я должен сначала задать вам несколько вопросов. В общих чертах, на что вы готовы?
– На все, что в наших силах, – ответил Уинстон.
О’Брайен немного повернулся на стуле, так чтобы смотреть прямо на Уинстона. Он почти не обращал внимания на Джулию, будто считал само собой разумеющимся, что Уинстон будет говорить за нее. Он начал задавать вопросы тихим невыразительным голосом, словно весь этот процесс был рутиной, чем-то вроде катехизиса, словно большинство ответов уже было известно ему.
– Вы готовы отдать свои жизни?
– Да.
– Вы готовы совершить убийство?
– Да.
– Совершить террористический акт, который может привести к смерти сотен невинных людей?
– Да.
– Предать свою страну и служить иностранным государствам?
– Да.
– Вы готовы обманывать, заниматься подлогом, шантажировать, разлагать детские умы, приучать к наркотикам, поощрять проституцию, разносить венерические заболевания – делать все, что может деморализовать и ослаблять власть Партии?
– Да.
– Если, к примеру, ради дела потребуется плеснуть серную кислоту в лицо ребенку, вы готовы на это?
– Да.
– Вы готовы полностью потерять свою личность и прожить оставшуюся жизнь как официант или портовый рабочий?
– Да.
– Вы готовы совершить самоубийство, если и когда мы прикажем вам это сделать?
– Да.
– Вы готовы, вы оба, расстаться и никогда больше не видеться?
– Нет! – нарушила молчание Джулия.
Уинстону показалось, что до его ответа прошла целая вечность. На мгновенье он даже будто бы утратил способность говорить. Язык шевелился беззвучно, произнося начальный слог то одного, то другого слова – и так снова и снова. И пока он не сказал, он даже не знал, что именно он собирается ответить.
– Нет, – вымолвил он наконец.
– Хорошо, что вы это сказали, – произнес О’Брайен. – Нам нужно знать о вас все.
Он повернулся к Джулии и добавил уже более выразительным голосом:
– Вы понимаете, что, даже если он выживет, он может стать совсем другим человеком? Возможно, мы прикажем ему принять новую личность. Лицо, движения, форма рук, цвет волос и даже голос, возможно, изменятся. И вы сами, может быть, станете другим человеком. Наши хирурги способны менять людей до неузнаваемости. Иногда это необходимо. Иногда мы даже идем на ампутацию конечности.
Уинстон не удержался и бросил еще один взгляд на монголоидное лицо Мартина. Шрамов не видно. Джулия побледнела так сильно, что у нее выступили веснушки, однако она смело глядела в глаза О’Брайену. Она пробормотала нечто похожее на согласие.
– Хорошо. Об этом договорились.
На столе лежал серебряный портсигар. О’Брайен рассеянно пододвинул его к себе, взял одну сигарету и начал медленно расхаживать взад и вперед, словно так ему лучше думалось. Сигареты были очень хорошими – толстыми, плотно набитыми, а бумага – непривычно шелковистая на ощупь. О’Брайен снова взглянул на наручные часы.
– Вам лучше вернуться в буфетную, Мартин, – сказал он. Через четверть часа буду включать. Хорошенько посмотрите на лица товарищей перед уходом. Вы будете с ними встречаться. А я, скорее всего, нет.
Точно так же, как при входе, темные глазки маленького человечка заскользили по их лицам. Он осматривал их без всякого дружелюбия. Запоминая их внешний вид, он не проявлял к ним и малейшего интереса и, казалось, ничего не чувствовал. Уинстону пришло в голову, что синтетическое лицо, возможно, не способно менять выражение. Не говоря ни слова и не прощаясь, Мартин вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. О’Брайен продолжал ходить по комнате, засунув одну руку в карман черного комбинезона, а другой держа сигарету.
– Вы понимаете, – сказал он, – что будете сражаться в темноте. Вы всегда будете в темноте. Вы будете получать приказы и подчиняться им, не зная зачем. Позже я пришлю вам книгу, из которой вы узнаете об истинной природе того общества, в котором мы живем, и о стратегии, с помощью которой мы хотим его разрушить. Прочитав эту книгу, вы станете полноправными членами Братства. Но кроме общих целей борьбы и непосредственных задач настоящего момента вы никогда ничего не будете знать. Я говорю вам, что Братство существует, но не могу сказать вам сколько в нем человек – сотни или десять миллионов. Вы лично не будете знать и десятка человек. Вы получите три-четыре контакта, которые будут обновляться время от времени по мере их исчезновения. Поскольку здесь ваш первый контакт, он сохранится. Получая приказы, знайте, что они исходят от меня. Если нам будет нужно с вами связаться, то мы сделаем это через Мартина. Когда вас в конце концов схватят, вы признаетесь. Это неизбежно. Но вы сможете мало в чем признаться, кроме своих собственных действий. Вы не выдадите больше горстки незначительных людей. Скорее всего, даже не выдадите меня. Возможно, к тому времени я умру или стану другим человеком с совершенно иным лицом.