Однако когда война в буквальном смысле слова нескончаема, она перестает нести опасность. Если война бесконечна, то само понятие военной необходимости отсутствует. Технический прогресс может остановиться, и люди способны отрицать и игнорировать даже самые очевидные факты. Как мы уже знаем, исследования, которые можно назвать научными, пока все еще ведутся в военных целях, но они по сути своей превратились в бесплодные мечтания, и их неспособность давать результаты не имеет значения. Государственная эффективность, даже военная боеспособность, больше никому не нужна. В Океании нет ничего эффективного, кроме полиции мыслей. Так как ни одну из супердержав не завоевать, каждая превратилась в отдельную вселенную, внутри которой можно безопасно насаждать любое искажение мысли. Действительность проявляется лишь в обыденных жизненных потребностях: необходимости есть и пить, иметь кров над головой и одежду, избегать употребления яда и не падать из окон верхних этажей и так далее. Между жизнью и смертью, между физическим удовольствием и физической болью пока еще есть различие – вот и все. Отрезанный от контактов с внешним миром и с прошлым, житель Океании подобен человеку в межзвездном пространстве, который понятия не имеет, где верх, а где низ. Правители подобного государства располагают такой абсолютной властью, какую не имели ни фараоны, ни цари. Они обязаны не допускать, чтобы их подданные умирали от голода в неподобающе огромных количествах, а кроме того, должны поддерживать такой же низкий уровень развития военной техники, какой есть у их соперников; но если этот минимум достигнут, они вправе искажать действительность, как им этого хочется.
Следовательно, война, если судить о ней с точки зрения прежних военных конфликтов, просто мошенничество. Она подобна битвам между жвачными животными, чьи рога расположены под таким углом, что они не могут ранить друг друга. Но нереальность не означает бессмысленности. Она поглощает излишки потребительских товаров и помогает сохранять особую ментальную атмосферу, которая нужна иерархическому обществу. Война, как можно видеть, сейчас является абсолютно внутренним делом. В прошлом правящие круги всех стран, даже если они имели общие интересы и, следовательно, ограничивали разрушительную силу войны, все же сражались друг с другом, и победитель всегда грабил побежденного. В наши дни они друг с другом не воюют. Каждая правящая группировка ведет войну против своих же подданных, и цель такой войны не захватить чужую территорию и не защитить свою от нападения, а сохранить общественную структуру в неприкосновенности. Значит, само слово «война» вводит нас в заблуждение. Вероятно, правильным будет сказать, что сделавшись бесконечной, война изменила свою прежнюю сущность. Особое давление, которое она оказывала на человеческие существа в период между Каменным веком и началом двадцатого столетия, исчезло и сменилось чем-то совершенно иным. Результат был бы тот же самый, если бы три сверхдержавы вместо того, чтобы воевать друг с другом, согласились бы жить в вечном мире и оставаться внутри собственных границ. В такой ситуации каждое государство превратилось бы в замкнутую вселенную, свободную от приводящего в чувство влияния внешней опасности. Бесконечный мир ничем бы не отличался от бесконечной войны. Вот в чем суть (хотя подавляющее большинство членов Партии понимает это очень узко) подлинного значения партийного лозунга: Война – это мир.
На мгновенье Уинстон оторвался от чтения. Где-то далеко-далеко прогремел взрыв управляемой ракеты. Блаженное ощущение, что он сидит один с запрещенной книгой в комнате, где нет телеэкранов, не исчезало. Чувство уединения и безопасности стало физически ощутимым, оно смешалось с усталостью тела, мягкостью кресла, касанием легкого ветерка, который, струясь сквозь окно, ласково теребил Уинстона за щеку. Книга очаровала или, точнее, ободрила его. Ничего нового он из нее не узнал, но в этом и заключалась ее привлекательность. Она говорила о том, о чем он и сам мог бы сказать, сумей он привести разрозненные мысли в порядок. Она являлась продуктом ума, сходного с его собственным, но намного более мощным и системным, менее охваченным страхом. Лучшие книги, как понял он, – это те, которые говорят тебе то, что ты уже знаешь. Возвращаясь к первой главе, он услышал на лестнице шаги Джулии и поднялся с кресла навстречу ей. Она уронила на пол коричневую сумку для инструментов и бросилась к нему в объятия. Они не виделись уже больше недели.
– КНИГА у меня, – сказал он, когда они отпустили друг друга.
– О, правда? Хорошо, – она не проявила особого интереса и почти тут же опустилась на колени у керосинки, чтобы сварить кофе.
Полчаса они не возвращались к этой теме: лежали в постели. Вечер был довольно прохладный – они укрылись стеганым покрывалом. Снизу доносились знакомые звуки: пение и топот башмаков по каменным плитам. Крупная краснорукая женщина, которую Уинстон видел еще в свой первый приход сюда, почти все время находилась во дворе. Казалось, не было такого часа днем, чтобы она не маршировала взад и вперед между корытом и веревкой, время от времени освобождая свой рот от одежных прищепок, дабы дать дорогу громкой песне. Джулия устроилась поудобнее на боку и, казалось, уже начала засыпать. Он поднял книгу, которая лежала на полу, и сел, опершись на изголовье.
– Мы должны ее прочитать, – сказал он. – И ты тоже. Все члены Братства должны прочитать ее.
– Читай ты, – произнесла она с закрытыми глазами. Читай вслух. Так лучше всего. Тогда ты сможешь объяснять мне по мере чтения.
Стрелки часов показывали шесть, что означало: восемнадцать. У них еще было часа три-четыре. Он положил книгу на колени и начал читать:
Глава I
Незнание – сила
На протяжении всей зафиксированной письменно истории, а вероятно, уже с конца неолита в мире существовали люди трех типов: Высшие, Средние и Низшие. От века к веку они делились на группы по различным основаниям, по-разному именовались, различались количественно, равно как и их отношениями друг с другом, но структура общества по сути своей всегда оставалась неизменной. Даже после огромных переворотов и, казалось бы, необратимых изменений, снова возникала все та же модель – как гироскоп, возвращающийся в прежнее положение, куда бы его ни толкали.
– Джулия, ты не спишь? – спросил Уинстон.
– Нет, моя любовь, я слушаю. Продолжай. Как чудесно.
Он вернулся к чтению:
Цели этих групп совершенно несовместимы. Цель высших – сохранить свое положение. Средние хотят занять место Высших. Целью же Низших, когда таковая у них имеется (ведь их постоянной характеристикой является то, что они слишком задавлены тяжелым трудом и лишь время от времени интересуются чем-либо, кроме их повседневной жизни), – упразднить все различия и создать общество, в котором все люди равны. Таким образом, на протяжении всей истории борьба, одинаковая в ее основных проявлениях, возобновляется снова и снова. В течение длительных периодов кажется, что Высшие прочно закрепились во власти, но рано или поздно неизбежно наступает момент, когда они теряют либо веру в себя, либо способность к эффективному управлению, либо то и другое. Их свергают Средние, которые привлекают на свою сторону Низших, притворяясь, что они борются за свободу и справедливость. Как только Средние достигают цели, они отбрасывают Низших назад в прежнее рабское положение, а сами становятся Высшими. Вскоре новый Средний класс отделяется от двух других групп или сразу от обеих, и борьба начинается снова. Из трех групп только Низшие никогда не добиваются даже временного успеха. Было бы преувеличением сказать, будто на протяжении истории не было никакого прогресса материального рода. Даже сегодня, в период упадка, среднестатистический человек живет в материальном смысле лучше, чем несколько веков назад. Но нет прогресса ни в благосостоянии, ни в воспитании, ни в реформах, ни в революции – к этому человек не приблизился и на миллиметр. С точки зрения Низших, все изменения – это лишь изменения имени господ.
К концу двадцатого века повторяемость этой модели стала очевидна для многих наблюдателей. И тогда возникли школы мыслителей, которые начали интерпретировать историю как циклический процесс и заявили, что неравенство есть непреложный закон человеческого существования. Эта доктрина, конечно, всегда имела своих приверженцев, но в том виде, в каком ее сейчас продвигают, она претерпела серьезные изменения. В прошлом необходимость иерархической форма устройства общества являлась более всего доктриной Высших. Ее проповедовали короли и аристократы, а также священники, правоведы и все, кто паразитировал на них; ее, как правило, смягчали обещанием компенсаций в воображаемом, загробном мире. Сражаясь за власть, Средние всегда прибегали к использованию таких терминов, как справедливость и братство. Однако сегодня на концепцию человеческого братства начинают нападать люди, которые еще не были у власти, а просто надеются ее скоро получить. В прошлом Средние совершали революции под флагом равенства, а затем, сбросив старую тиранию, быстро устанавливали новую. Новые Средние группы в действительности объявили о своей тирании заранее. Социализм – теория, появившаяся в начале девятнадцатого столетия и являвшаяся последним звеном в цепочке философских учений, уходящей назад к восстаниям рабов античных времен, – был насквозь пропитан утопизмом прошлых веков. Но в любом из вариантов социализма, появляющихся начиная примерно с 1900 года, цель установления свободы и равенства все более и более открыто отвергалась. Новые движения, которые возникли в середине столетия – Ангсоц в Океании, необольшевизм в Евразии и поклонение смерти, как его повсеместно называют, в Истазии, видели свою сознательную цель в увековечивании НЕсвободы и НЕравенства. Эти новые движения, конечно же, выросли из старых и стремились сохранить их названия и на словах признавать их идеологию. Однако цель любого из них заключалась в препятствии прогрессу и замораживанию истории в какой-то определенный момент. Знакомому маятнику следовало еще раз качнуться и затем остановиться. Как обычно, Высшие должны были быть снова свергнуты Средними, которые затем стали бы Высшими; но на то раз, выстроив продуманную стратегию, Высшие смогут сохранить свое положение навсегда.